Они пришли с войны

Я стал расписываться не читая. Хотя, вообще-то, такой привычки не имел. Всегда предпочитал знать, где я свой автограф оставляю. Но настроение было настолько скверное, что стало абсолютно все равно, где расписываться, и вообще, что со мной в дальнейшем будет. Инвалид в тридцать лет…

Последний листок Люся держала в руках.

– Здесь расписываться не нужно. Это вам направление в институт военной психиатрии.

– А зачем это? Что, снова положат? И опять на несколько месяцев?

– Я не могу знать, на какой срок вас положат. Проведут обследование. Потом, может быть, лечение понадобится. У вас же была контузия сильнейшая. Причем третья по счету. Это может сказаться на… На поведении. Двери начнете ломать…

– А если я это направление просто выброшу? – поинтересовался я. – Что будет? Наденут на меня смирительную рубашку и отвезут туда насильно?

Она плечами передернула.

– Не знаю. Ничего, наверное, не будет. Будете пенсию получать только по нашему профилю. «Ранение конечностей»… Мы же только за хирургию можем отвечать…

– А что, после этого самого института могут и вторую пенсию дать?

Меркантильные дела меня волновали всегда достаточно мало. Но жизнь такая сейчас, что пенсии, я слышал, будет не хватать на многие мелочи, к которым я давно уже привык.

– Нет. – Она опять улыбнулась. – Вторую не дадут. Какую-то одну. По нашей линии у вас будет третья группа с правом трудоустройства. А если по психиатрии, то… – Люся задумалась. – Скорее всего, вторая и без права трудоустройства или даже первая. По крайней мере, с большими ограничениями в этом праве…

– С какими ограничениями?

У нее улыбка сошла и с лица, и из глаз исчезла. Глаза стали серьезными.

– Извините, я ваши документы смотрела. У вас там и права на автомобиль, на танк, на боевую машину пехоты, на бронетранспортер. И даже лицензия на управление вертолетом, и документы на наградное оружие…

– Есть у меня такие документы, – согласился я.

– За руль вам садиться не разрешат и права на ношение оружия вас лишат. Поскольку статья об инвалидности будет психическая…

– Дураком то есть признают? – прямо и весело спросил я.

– Не совсем так. Просто неадекватным человеком. Не всегда способным отвечать за свои поступки. Только вы забудьте, что это я вам сказала…

– Я не болтун, Люся. Я – не подполковник Ослоухин…

– Солоухин… – поправила меня Улыбка, но глаза ее блеснули озорством. Это значило, что новое произношение фамилии заведующего отделением ей понравилось, и теперь это будет распространяться среди медперсонала больницы.

В палату зашел немолодой старший прапорщик Геннадий Кузьмич по кличке Геморрой Кузьмич. Ему только два дня назад геморрой прооперировали. В хирургическом отделении среди солдат, как я слышал, поговаривали, что кличка за товарищем старшим прапорщиком пришла из батальона мотопехоты, где он служил старшиной роты и где его так прозвали солдаты. Улыбка при виде старшего прапорщика покраснела, словно совершила откровенный служебный подлог, и торопливо встала с моей кровати, будто перед этим лежала там.

Я передал ей подписанные документы, она передала мне направление в психи, которое я, глядя ей в глаза, тут же скомкал в комок и забросил к себе в тумбочку. И сделал это так решительно, что сам даже не усомнился в том, что никогда ни в какой институт военной психиатрии на обследование или на лечение я не лягу.

Улыбка вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Она почему-то всегда, как я заметил, стесняется Геморроя Кузьмича. Но тому было не до нашего разговора. Он залез к себе в тумбочку и вытащил пластиковый пакет с едой. Геморрой Кузьмич всегда был готов жрать без перерыва на обед, чтобы не похудеть и не потерять великий авторитет, висящий у него на поясе. А после еды бегом бежал в туалет. Короче говоря, представлял собой фабрику высококачественных фекалий. Вот только не знаю я, просто как-то вопросом не задавался – он на унитазе тоже жует или нет…

* * *

Эта отправка на пенсию по инвалидности была, вообще-то, всеми ожидаема, но я в это не хотел поверить до конца. Наверное, просто потому, что прекрасно понимал, как это разрушит мою жизнь, к чему я, естественно, почти никогда не стремился, за исключением случаев, когда необходимо было рисковать собой при выполнении боевых заданий. Верить в инвалидность я просто не желал. Надежда всегда умирает последней. И она во мне жила, я надеялся, что произойдет чудо, все образуется, все останется по-прежнему. И сам предпринимал к этому ходы. Бегать начал тогда, когда врачи считали, что я уже должен уметь ползать. Но теперь свершилось худшее, и разрушение оказалось неизбежным. Рушилась не только жизнь офицера, командира лучшей роты бригады, о чем свидетельствовал вымпел, висящий на стене в ротной канцелярии. Три последних года моя рота по итогам всех проверок и сравнительных мероприятий бригады спецназа ГРУ признавалась лучшей среди себе подобных. А бригада называлась лучшей среди других бригад. А это уже само по себе значит, что моя рота лучшая по всем показателям во всей Российской армии, поскольку простая армия ни под каким соусом не может сравниться со спецназом ГРУ. К этому уже все привыкли, но с лучшей роты и спрашивали всерьез. И задания во время командировок на Северный Кавказ давали самые ответственные, которые могли оказаться не по плечу другим аналогичным подразделениям. И все это рушилось. Рушилась при этом и личная жизнь. Здесь я наивных иллюзий не строил. Ибо хорошо знал характер жены и даже говорил вслух, что смерть – это тот момент, когда щупальца моей жены не будут шарить по моим карманам после получения жалованья. Жена всегда очень любила, когда я уезжал в боевые командировки, поскольку такие командировки хорошо оплачивались. Она сама мне признавалась еще до свадьбы, что с детства была жадной. Я думал, что сумею ее перевоспитать. Не получилось. И она меня тоже не перевоспитала. Не смогла сделать не только жадным, но даже экономным. А как меня сделать таким, если я от рождения другой! И на этой почве между нами часто возникало взаимное непонимание, порой переходящее в серьезное фронтовое противостояние с применением всех видов тяжелой артиллерии. Наталья в такие дни ходила по дому как неразорвавшийся артиллерийский снаряд сто пятьдесят второго калибра и постоянно обещала разорваться…

В госпиталь экспериментальной медицины ко мне она приезжала дважды, шипуче, как бутылка прокисшего пива, открытая в жару, ругалась непонятно на кого, что поездки дорого стоят. И уже с первого визита стала намекать, что ей моя инвалидская пенсия не нужна – это несопоставимо с ее запросами и привычками утонченного человека, пользующегося только ароматизированной туалетной бумагой. Естественно, не нужна только вместе с мужем-инвалидом. Если бы муж-инвалид просто отдавал ей пенсию и жил где-нибудь в стороне непонятно как и на что, она, думаю, согласилась бы. Так, по крайней мере, говорило мое знание людей вообще, и собственной жены в особенности. А вместе с мужем пенсия ее не устраивала, несмотря на то что такого мужа, как я, прокормить несложно – ем я мало, да и то часто в бригадной столовой вместе с солдатами. Понятно, бесплатно. Но ее и это не интересовало. О каком-то уже созревшем решении она откровенно сказала во второй свой приезд, когда сумела уже кое-что о моей дальнейшей судьбе разведать. Это были не прямые слова, но прямой и понятный намек. Я, естественно, не сильно грустил и не особенно радовался. И все же, скажу честно, как перед расстрелом, облегчение тогда наступило. В глубине души я давно уже знал, каким образом, в определенный момент, все это закончится. И даже сам хотел этого. Как человек честный, я хотел быть честным не только внешне, но и внутренне, то есть перед самим собой. Но я бы долго еще не решался порвать с ней отношения просто из чувства собственной ответственности. Мы ответственны за тех, кого приручили, как говорил Сент-Экзюпери. Но когда она решилась, я самодовольно не возражал. Тогда, впрочем, еще жила во мне надежда, что меня подлечат и оставят служить. Но этого не произошло. Значит, одновременно с окончанием военной карьеры благополучно завершилась и семейная жизнь. А как вообще жить в гражданской жизни – я не понимал абсолютно. Это, понятно, касалось не семейных отношений, а жизни вообще, каких-то занятий, стремлений к чему-то. Но спецназ ГРУ учит своих бойцов адаптироваться к любым условиям. Значит, и мне предстояло адаптироваться.

А жена… А что – жена? Без жены не хуже… Это даже не развод – это избавление. Слегка радуясь, что все разрешилось без особых усилий с моей стороны, я достал из тумбочки трубку и позвонил жене, чтобы обрадовать и ее…

Глава первая

Квартира в военном городке у меня была только служебная, то есть моя только в то время, когда я нужен, и ее следовало освободить, когда нужда во мне отпала, чтобы там поселился новый, уже назначенный, хотя пока и не прибывший из другой бригады командир роты. Мне на высвобождение жилой площади выделили неделю, не зная еще, как мне казалось, о моем новом, уже почти состоявшемся семейном положении. В военном городке вообще квартирный вопрос всегда стоял колом, и потому тянуть было нельзя. Но что мне было собирать целую неделю? В моем понимании, если взяться за дело, за неделю можно новый дом построить и даже туда переехать, хотя многое доделывать пришлось бы, уже после вселения. Но события начали, оказывается, развиваться и без моего участия. Пока я из Москвы, из госпиталя, добрался до штаба округа, где оформлял документы в отделе кадров разведуправления, пока доехал до бригады, пока пришел из батальона, куда сразу по прибытии и направился, в военный городок, жена уже собрала почти все вещи. Не побрезговала ничем, кроме моей одежды и кое-каких полувоенных мелочей, типа ножей, слегка похожих на боевые. И то, думаю, только потому, что посчитала их военным имуществом, подлежащим сдаче на склад. А одежды у меня вообще было немного. Я не любитель больших битком набитых шифоньеров и потому, что привык носить только простое и удобное, или армейское, и потому, что помнил, как в первый год моей семейной жизни просто так, сам по себе, от внутреннего непомерного напряжения и, думаю, возмущения, взял и развалился большой шифоньер у моей тещи. На моих глазах. И вот туда, к жизни рядом с таким шифоньером, жена и собралась от меня подальше перебраться. Пока меня не было, Наталья даже контейнер заказала, чтобы вещи и мебель отправить. Рассчитывала, как я понял, увезти все до моего приезда. Но не получилось. Всего одного дня ей не хватило. А чего торопилась? Или ждала, что я начну вещи по весу и объему делить? Я не начал, в очередной раз утвердив ее во мнении о собственной безалаберной непрактичности. От ее потного взгляда у меня, признаться, нога разболелась. Когда контейнер прибыл, я отложил в сторону свою инвалидную реабилитационную палочку и помогал вещи грузить. Нога сразу прошла. И ничего показал себя инвалид в сравнении с профессиональными грузчиками, вполне еще жизнеспособным.

Жена с сыном от первого брака, моим пасынком, воспитывать которого в брутальном духе мне не позволялось, уехали в тот же день к ее родителям. На моей, кстати, машине, меня даже не спросив, словно это был давно решенный вопрос. Вообще-то, он таковым и был. Но решенным только одной Натальей, не спросившей моего мнения. Однако я был согласен. Я рад был, что она так быстро уезжает. Чем, кажется, слегка «убивал» ее. Машина была на меня зарегистрирована, а у жены даже доверенности не было. Впрочем, она была вписана в полис ОСАГО, и по нынешним законам этого было достаточно. Как она потом намеревалась машиной распорядиться, я не знал, но она всегда что-нибудь придумает. Вплоть до того, что меня разыщет и заставит написать «дарственную». Налог за такое «дарение», естественно, придется платить мне. А я, оставшись один в пустой квартире, забрал из ротной канцелярии свой походный рюкзак и умудрился сложить в него все свои вещи. Как оказалось, у меня не было даже нормального цивильного костюма. Кроме армейской формы, был только камуфлированный костюм и костюм спортивный. Были, правда, еще и джинсы, и пара спортивных маек, обувь. Не много, но мне этого хватало. А главное, все это помещалось в рюкзаке. Из мебели мне остался только тяжелый металлический пенал, называемый по какому-то недоразумению «оружейным сейфом», хотя к классическому сейфу он родственных чувств не испытывал абсолютно никаких.

Наш комбат уже заранее созвонился с кем следует и узнал в штабе округа, что мне, как инвалиду боевых действий, выделили в областном центре небольшую однокомнатную квартиру. Быстро и без обычных проволочек. Потому, оказывается, он и поторопил с выселением. Утром мне должны были выделить машину, чтобы в областной центр отвезти. Об этом комбат сообщил мне, когда после службы заглянул «на огонек» – одну лампочку на кухне Наталья из-за торопливости и суеты все же забыла вывинтить и забрать. А перед уходом комбат, слегка стесняясь, передал мне увесистый пакет с деньгами – это офицеры бригады собрали для меня после того, как узнали о моих семейных переменах. Без этих перемен, я уверен, никто ничего не дал бы. Моя жена, могу заявить с гордостью, слыла человеком известным в военном городке и при этом считала, что живет правильно, как и положено жить нормальному человеку, а потому была откровенна с соседками, считая по наивности, что они ее понимают и поддерживают. Отсюда, видимо, и прошла весть о разводе, который еще предстояло оформлять документально. Короче говоря, о некоторых чертах ее характера знали все. Отказаться от конверта я не мог и потому, что не хотел сослуживцев обидеть, и потому, что в деньгах нуждался, не будучи уверен, что уже завтра получу в бухгалтерии полный расчет, компенсацию за неиспользованный отпуск и обещанные законом «подъемные» в размере двухмесячного жалованья. Когда комбат ушел, я полюбопытствовал. В конверте было больше восьмисот тысяч рублей. Для меня это были громадные деньги. Я же радовался, что машина, которая не всегда заводилась, в этот день завелась без возражений, и жена благополучно уехала. Если бы знала о конверте, наверняка машина не смогла бы завестись…

А после ухода комбата один за другим стали собираться офицеры сначала роты, а потом и всего батальона. И даже знакомые из соседних батальонов заглянули. Я так и не понял, откуда в доме появилась и посуда, и закуска, и все остальное. Я бы еще понял, если бы это множилось каким-то волшебным образом в холодильнике. Но благодаря заботливости жены я остался и без холодильника…

* * *

Дорога до областного центра была не длинной и не сложной, хотя и нельзя назвать ее автобаном. Доехали спокойно, а потом начались хлопоты, которые я в принципе не люблю. Но это было, видимо, обязательной составляющей в дальнейшей моей жизни, по крайней мере на настоящем ее этапе. Пора было отвыкать от армейских порядков, когда за тебя многое решают, когда за тебя многое делают, с тем только условием, чтобы ты свое дело делал и не отвлекался на повседневность бытия. А гражданская жизнь наполовину состоит из повседневности бытия. Однако хлопоты завершились, как завершается все, что имеет начало, и я вздохнул с облегчением, потому что даже вспотеть не успел. Вдвоем с водителем-солдатом, улыбчивым широкоплечим крепышом, который сам на себе, наверное, может свой легкий грузовичок на допустимой правилами дорожного движения скорости таскать, мы занесли «оружейный сейф» в квартиру на первом этаже, ключи от которой мне вручили полчаса назад в ХОЗО[3 - ХОЗО – хозяйственный отдел.] штаба округа. Квартира была старенькая, требовала ремонта, и потому я не торопился покупать мебель. Купил только диван, чтобы было где спать, постельное белье, чтобы было на чем спать, пару табуреток, чтобы было где присесть, маленький стол на кухню и минимум необходимой посуды. Правда, еще приобрел боксерский мешок, который мне помог подвесить в тесной прихожей тот же водитель-солдат, первым мешок опробовавший своим пудовым кулаком. Не обошлось и без покупки тяжелого молотка и нескольких солидных гвоздей, на которые и пришлось мешок подвесить. После этого машину я отпустил. Водителю до бригады добираться еще сорок километров, при этом солдат не желал бы, наверное, опоздать на обед. Все остальное я надеялся приобрести и доставить до дома сам. В худшем случае – на такси. Ни нога, ни рука меня не беспокоили. Значит, мог работать. А в перечень остального, что я мысленно уже составил, входили только материалы для ремонта квартиры, которым я и намеревался заняться в гордом одиночестве. Материалы я закупал до позднего вечера. Много магазинов обошел. Впервые ремонт собрался делать не на вкус жены, а на свой, и хотелось сделать его так, чтобы самому нравилось. Сам не ожидал от себя такой хозяйственной прыти, но от этого «не ожидания» прыти не убавилось. Даже обои выбирал непривычно тщательно, представляя, как они будут смотреться в квартире, хотя раньше всегда этим делом занималась жена, а я использовался только в качестве носильщика-грузовика. И только тогда, когда частично начал работу, побелив на один раз потолок, сообразил вдруг, что у меня в новой квартире вообще нет ничего съестного. Нет даже чая, чтобы его заварить в новый, только сегодня приобретенный заварочный чайник. Посмотрел на часы. Большинство магазинов уже, скорее всего, закрыты. Но есть же наверняка и такие, что допоздна работают. Наверняка есть даже такие, что работают ночью – город все-таки миллионный. А потолку перед второй побелкой в любом случае требуется просохнуть. И я, как разведчик со стажем, отправился на поиски, предполагая, что магазины, работающие допоздна, должны располагаться на крупных перекрестках, где много остановок общественного транспорта. Этот вывод был чисто умозрительным, и я один такой перекресток не слишком далеко от моего нового дома помнил. И, сменив старый мундир, в котором работал, на простой гражданский «камуфляж», смело направился туда.

Моя инвалидная реабилитационная палочка постоянно напоминала мне, что правая нога у меня хотя бы частично, но протезная. Отсутствие палочки так назойливо об этом не говорило. Но палочку я пока решил не выбрасывать. Знал по опыту, как внезапно может подступить боль. И тогда нужно на что-то опереться. Однако даже при этом знании существовало знание и другое. Нога, чтобы хорошо работать и не часто спотыкаться, должна быть в постоянном движении. Все просто. Человеческие ноги – это же обыкновенные насосы, которые гоняют по организму кровь. Так мне один знающий человек объяснял. И чем больше шевелишь ногами, тем лучше кровь по телу бегает, следовательно, человек более здоровым становится. А мне необходимо было восстановить здоровье. Для чего конкретно мне это было необходимо, я, честно говоря, еще не знал, но от незнания уверенность моя не пропадала. Просто я привык всегда быть здоровым и сильным, не видел основательной причины, чтобы от этого отказаться. И я, презрев городской транспорт, отправился на поиски магазина пешком, хотя до того самого нужного мне перекрестка было не слишком близко, но, как я уже вспомнил, и не слишком далеко.

Магазин нашелся. Он был большим, не бедным, но я, наученный недавней поездкой в Москву, уже уяснил себе, что чем лучше и привлекательнее упаковка, тем хуже продукт на вкус. И потому покупал себе не много и все самое внешне непривлекательное. К гурманам себя никогда не относил и умел обходиться, грубо выводя аналогию, гранатой и не требовал себе баллистическую ракету. Хотя в таком магазине выбрать самое простое было достаточно сложно. Немного, но я все же выбрал. И с пластиковым пакетом в левой руке, поскольку правая была занята инвалидной палочкой, отправился домой. Уже начало стремительно темнеть, но не зря эмблема спецназа ГРУ изображает летучую мышь… В темноте спецназу полагается ориентироваться лучше, чем лягушке в своем болоте. И я не боялся не найти дома, к которому еще не успел привыкнуть, и не собирался ломиться в чужую квартиру, как случается с пьяными. Более того, я пошел даже напрямую через чужие дворы, которыми никогда раньше не ходил, будучи уверен, что не смогу заблудиться в городе, хотя там заблудиться, ежику понятно, гораздо легче, чем в незнакомом лесу.

Хотя я интуитивно хорошо ориентировался, что в лесу, что в горах, что в полях и степях, и всегда знал направление, в котором мне следовало двигаться, по происхождению я все же был отпетым и конченым горожанином и имел в запасе городские инстинкты. И потому, увидев длинное девятиэтажное здание, я сообразил, что его мне следует обойти по всей длине, чтобы попасть к торцу старенькой пятиэтажки, в которой мне и выделили квартиру. Вдоль всего длинного дома тянулся, грубо говоря, «проезжий тротуар». Вообще-то, это был тротуар, по которому днем и молодые мамы с колясками обязательно гуляли, но предназначенный одновременно и для проезда автомобилей, о чем говорили огороженные бордюром «карманы» рядом с каждым подъездом – якобы места для парковки. В предночное время машин рядом с домом почти не было. Это не Москва, где автомобилей, кажется, больше, чем жителей, и где плюнуть невозможно, не попав в автомобиль. В областном центре люди предпочитают не оставлять машины на ночь без присмотра и отгоняют их в гаражи, кто гаражи имеет, или на платные стоянки, кто собственных гаражей не имеет. Но и в отсутствие машин никто рядом с домом не гулял. Время было, должно быть, слишком позднее для прогулок. Только мужчина с женщиной устало шли на десять шагов впереди меня. Так устало шли, что даже я, инвалид с палочкой, передвигался быстрее. Они вообще, как большинство горожан, кажется, не умели ноги при шаге полностью распрямлять. Я давно уже заметил, что сейчас большинство людей в городах ходит на полусогнутых ногах. Эти двое шли медленно. Женщина еще более-менее ноги поднимала, хотя ее усталость в походке была заметна, а мужчина передвигался на «полусогнутых» и подошвами шаркал. Ко мне в роту время от времени приходили солдаты, которые ходили так же. Исправить походку можно было только муштрой и насмешками. Насмешки товарищей были особенно действенными. Но этот мужчина, как я легко определил, в спецназе ГРУ не служил. Может быть, парочка просто прогуливалась в вечерней тишине, устав от дневных техногенных городских шумов. Но эта же вечерняя тишина позволила мне даже при полном расслаблении всех армейских инстинктов легко услышать звук автомобильных двигателей и даже определить, не оборачиваясь, а только по звуку, что автомобилей вдоль дома за моей спиной движется два – один за другим. И приближались они достаточно быстро, как обычно и происходит на улицах, покрытых вечерней или ночной темнотой. Правда, проезжие части улицы, как правило, бывают освещены фонарями, а на неосвещенных улицах водители предпочитают включать фары дальнего света, поскольку фары ближнего света положено включать даже днем, но они светят не далеко. Там, где я шел, освещение было достаточно тусклым – свет падал только из окон дома, сам по себе был слабым, рассеянным и неравномерным, да еще приглушенным шторами. По идее, дальний свет фар лучше было бы включить. Тем более я десять шагов назад переступил через «лежачего полицейского», который при быстром движении без освещения может и подвеску автомобиля «пробить». Причин для беспокойства у меня не было, хотя движение с выключенными фарами меня слегка насторожило. Но я в этом городе не успел еще никого «достать» настолько, чтобы в ответ попытались «достать» меня. Значит, и беспокоиться было не о чем. Я просто сделал шаг в сторону, остановился на газоне и обернулся, желая пропустить машины, которые были уже недалеко. Два внедорожника – впереди «Тойота Ленд Крузер 200», позади «Хенде Санта Фе». У второго, правда, светится в фарах светодиодная полоска дневных ходовых огней, у первого даже такого света нет. Но едут быстро. И, конечно, только в самый последний момент обратили внимание на «лежачего полицейского». «Ленд Крузер» резко затормозил, отчего «Санта Фе», где водитель поздно успел среагировать, ударила своего ведущего в задний бампер. Однако легкое столкновение почему-то не вызвало обязательной разборки между водителями – это уже давнее правило на российских дорогах, и любого соображающего человека такое положение вещей – отсутствие разборки – должно насторожить. Насторожило и меня, хотя внешне это проявилось только тем, что я перебросил хват на своей инвалидной палочке, теперь удерживая ее за середину, чтобы в руке у меня оказалось что-то типа деревянного топорика, которым при правильном умелом ударе легко голову любому противнику хотя бы проломить. Главное, знать куда бить.

Идущая впереди парочка повторила мой маневр с освобождением дороги, а внедорожники снова рванули с места. Но уже через пару секунд передняя машина снова заскрежетала тормозами, и вторая опять «поцеловала» ее в задницу. Еще когда машины проезжали мимо меня, я успел увидеть, что от первого столкновения пострадала только задняя машина, проломившая свой бампер о массивный фаркоп передней машины и помявшая номер. Второе столкновение было, видимо, таким же по характеру. Но рассматривать небольшую аварию у меня времени не было. Внедорожники не просто затормозили, они остановились. Из первого выскочили трое парней, из второго – только двое. На лица у всех были надвинуты маски «ночь», а в руках каждый держал по бейсбольной бите. Водители при этом оставались за рулем и двигатели не заглушили. По их мнению, все дело должно было закончиться в несколько секунд.

А само дело состояло в том, что нападавшие бросились на мужчину и женщину, которые как раз только обернулись. Мужчина, как я заметил, отбросил что-то в сторону, ближе к крыльцу подъезда, и тут же глупо попытался своей расправленной широкой грудью женщину прикрыть, не умея, похоже, от бейсбольной биты защититься, хотя это, по моему понятию, должен уметь каждый здоровый мужик. Бейсбольная бита – орудие тяжелое и жесткое. Подставляться под него просто глупо. Я как-то смотрел в Интернете уроки какого-то горе-эксперта, который показывал, как сделать защитный блок. Глупости это. Без рук с таким блоком останешься. Единственное, что можно в данном случае использовать – свою быстроту и невооруженность. Дело в том, что серьезный удар битой можно нанести только размахнувшись. Причем удар наносится с дистанции – иначе никак не получится. Сократи ты резко дистанцию, заблокируй в заднем положении руки противника, ушедшие в замах, и бей его сам. Для начала лучше всего нанести удар лбом по носу. А потом уже чем придется. Этот же физически крепкий и красиво сложенный тип не умел простейшего. И его, неумелого, так огрели поперек груди, что он рухнул там же, где стоял. Должно быть, бита попала куда-то в область сердца. Это единственное уязвимое место на груди. Таким ударом можно «отключить» даже человека физически очень сильного, каким мужчина и казался. А женщина, даже не взвизгнув, не закричав, сразу побежала в мою сторону. Я же уже бежал ей навстречу, хотя бежать быстро нога мне все-таки мешала. За женщиной бросилось сразу трое. И я опомниться не успел, как оказался между ней и парнями с битами. Но они, видимо, даже внимания обратить не желали на невидного человека среднего роста и средней комплекции, к тому же идущего с инвалидной палочкой, хотя и не сильно хромающего, и хотели пробежать мимо меня, продолжив преследование, как перед этим мимо меня проехали, не постеснявшись при мне начать нападение. Меня совершенно напрасно не брали в расчет. Не уважили и этим слегка обидели. Я такого не люблю. И всепрощением я не обладаю. Противник был близко и двигался по встречной линии почти вплотную к линии моего движения. Моя левая, травмированная рука, прямо под которую он бежал, сорвалась в автоматическом режиме сама собой, без раздумий, остановив на бегу переднего. Стремительное движение тяжелого, слегка толстоватого парня и встречное движение кулака нашли общую точку соприкосновения в районе его челюсти. Простой закон физики сработал безупречно, как в учебнике. Такому «лосю», возможно, не хватило бы одного моего удара. Но к моему удару добавилось его собственное нерасчетливое движение, силы сложились, и искры посыпались из глаз у меня и, думаю, у него. У него от удара в челюсть, у меня от боли в плече. Дверь в госпитале была, кажется, менее крепкой, чем эта челюсть. Тем не менее, и челюсть не выдержала. Парень пролетел мимо меня, теперь уже головой вперед, и приземлился без звука и движения прямо лицом в огораживающий дорогу бордюр. Маска «ночь» едва ли годилась на роль смягчающей подушки. Второй удар – о бордюр – был не менее чувствительным, чем первый. Но парень его, кажется, и не почувствовал. В момент соприкосновения с бетоном он уже был в глубоком ауте. Двое бегущих следом слегка отставали. И бежать начали позже, и бегать умели хуже. Но при виде того, что случилось с первым, оба попытались притормозить. Однако история здесь случилась та же самая, что перед этим с их автомобилями. Передний хотел остановиться, задний налетел на него и просто, как лютый пузатый бульдозер, сдвинул в мою сторону. Думать мне было некогда. Поскольку свою инвалидную палочку я держал за середину, то есть она у меня была вполне управляемой, я выбросил вперед правую руку, нанося удар ручкой палочки под основание носа противника. Практика говорит, что удар в это место наносится редко, хотя по своей эффективности он превосходит многие мощные и резкие удары. У основания носа на хряще собирается множество нервных окончаний, удар по которым всегда бывает чрезвычайно болезненным. Кроме того, при таком ударе легко разрывается сам носовой хрящ, что вызывает сильнейшее кровотечение, мешающее дыханию. И человек после такого удара просто выпадает из схватки. Конечно, маска «ночь» в какой-то степени смягчила мой удар, как и первому смягчила удар по челюсти. Тем не менее парень, как летел от толчка, так и упал туда, куда летел – под мою руку, сам не «отключился», но «отключился» от действия, рухнув на колени с натуральным поросячьим визгом. Подобный визг я слышал только один раз в жизни, когда видел, как в деревне кастрировали несчастного поросенка. Теперь вот так же визжал человек. Но я, честное слово, кастрировать его не собирался. Да и времени у меня было мало, потому что третий противник замер рядом, не решаясь ни на какие действия. Тем не менее моя инвалидная палочка была довольно слабым оружием против его бейсбольной биты. Правда, мое преимущество заключалось в том, что палочкой можно было нанести удар коротко и резко, без замаха, тогда как битой требовалось обязательно размахнуться, чтобы удар получился чувствительным. Ждать, пока противник это поймет и размахнется, я не намеревался, я просто шагнул к нему, вполовину сокращая дистанцию, а он тут же побежал. Сначала спиной вперед, смешно семеня ногами, потом и развернулся. Отбежал не далеко, на пять шагов, что отделяли его от еще одной пары парней с битами. Я хорошо помнил, что есть еще двое за рулем в машинах, которые, видимо, всегда готовы прийти к ним на помощь.

Трое шагнули в мою сторону. Но тут я услышал за спиной знакомый звук. Я этот звук ни с чем не спутаю. Лязгнул затвор взводимого пистолета.

– Стоять всем, иначе стреляю… – из-за моей спины сказала женщина.

А я-то думал, что она уже убежала далеко.

Парни остановились. Испытать битой крепкость инвалидной палочки они бы еще решились. Тем более бит было три против одной палочки. Но подставляться под пулю никто из них не желал. Но тут открылась водительская дверца «Ленд Крузера», оттуда вывалился небольшого роста человечек, похожий на Колобка, и, выглядывая из-за машины, наставил свой пистолет то ли на меня, то ли на женщину.

– Стреляй, а потом я стреляю. Предупреждаю, промахиваться я не умею… – прокричал Колобок неожиданно тонким, как у классического евнуха, голосом. При этом маска «ночь», надетая, видимо, второпях, забивала ему рот и мешала кричать.

Я спиной почувствовал, как женщина заколебалась. Это такое же ощущение, когда чувствуешь спиной, что сзади приближается опасность. В этот момент следует не медлить. Есть святое правило! Если ты достал оружие, ты должен его применить, иначе – жди беды.

– Стреляй! – приказал я за плечо.

Но выстрела не последовало. Момент был напряженный, и неизвестно было, как он разрядится. Но разрядиться он должен был, потому что напряжение не может длиться постоянно. Оно даже в малых дозах утомляет, как плавание вверх по водопаду.

– Так, короче, дамочка… – продолжал кричать Колобок, стараясь придать своему визгливому голосу солидность и решительность, колоритность и авторитетность, хотя это и казалось со стороны смешным. – Расходимся мирно… Я забираю своих парней и уезжаю. Стрелять вслед машине не советую. В ответ будет стрелять автомат. Договорились?

Женщина некоторое время поколебалась, потом сделала пару шагов вперед, вышла сдуру из-за моего плеча, как из-за укрытия, и бросила взгляд на человека, с которым шла до нападения на них. Тот, как упал, так и лежал без движений. Видимо, желание помочь ему сыграло в поведении женщины скверную роль – сама подставилась под выстрел. Я не понимал, почему Колобок не стреляет. Его полузакрытая позиция была выигрышной в данной ситуации.

– Договорились. Забирай… – решила женщина довериться противнику.