И. В. Сталин. Полная биография

Похороны Ханлара были одной из самых мощных демонстраций в Баку той поры.

«Я вспоминаю, – рассказывал Коба восемнадцать лет спустя, – далее 1907–1909 годы, когда я по воле партии был переброшен на работу в Баку. Три года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня как практического борца и одного из практических местных руководителей. В общении с такими передовыми рабочими Баку, как Вацек, Саратовец, Фиолетов и др., с одной стороны, и в буре глубочайших конфликтов между рабочими и нефтепромышленниками – с другой стороны, я впервые узнал, что значит руководить большими массами рабочих. Там, в Баку, я получил, таким образом, второе свое боевое революционное крещение. Там я стал подмастерьем от революции».

…Баиловская тюрьма, где Кобе предстояло провести немало месяцев, была весьма своеобразным узилищем. Администрация еще не успела достаточно ужесточить режим, как это произошло во всех тюрьмах России после поражения революции, да и трудно было сделать это, так как тюрьма оказалась переполненной: рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1 500. Кобу поместили в камеру № 3, где уже содержалось немало знакомых ему товарищей, в том числе и Серго Орджоникидзе. Камера эта считалась большевистской, вокруг нее объединялись все большевики, содержавшиеся в этой тюрьме, да и другие политические заключенные. Жили товарищи по камере коммуной: пища, чай, полученные с воли продукты – все было общим.

Камеру убирали по очереди, так же мыли посуду. Извне заключенные получали литературу, письма; даже письма из-за границы доходили к ним. На общих собраниях заключенные решали вопросы взаимоотношений с администрацией, снабжения, получения легальных журналов и газет, отношений с уголовниками (что было весьма важно, так как «блатные» все время стремились вторгнуться к политическим и навязать им свои «порядки»). Старостой коммуны одно время был Серго Орджоникидзе. Тюремная обстановка накладывает отпечаток на людей, особенно на молодых, берущих пример со старших. Баиловская тюрьма имела огромное влияние на тех, кто попал сюда впервые. Многие молодые рабочие, до того не искушенные в политике, выходили из тюрьмы профессиональными революционерами. По сути дела, тюрьма была пропагандистской и боевой революционной школой. Здесь все время шли споры по самым различным вопросам революционного движения. Как правило, Коба был либо докладчиком, либо оппонентом.

Спустя двадцать лет в газете «Дни», издававшейся в Праге эмигрантами-эсерами, были опубликованы воспоминания Семена Верещака, сидевшего в тюрьме вместе с Кобой. Воспоминания пронизаны злобой как вообще к большевикам, так и в особенности к Кобе.

И все-таки процитируем здесь несколько мест из них.

«Однажды в камере большевиков появился новичок… И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: «Это – Коба»… Среди руководителей собраний и кружков выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой…»

Эсера Верещака поражала убежденность Кобы, его обширные познания марксистской теории: «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма».

…Коба ждал решения своей судьбы. Жандармы долго разбирались, кто же попал им в руки. Наконец 4 августа начальник Бакинского жандармского управления постановил: «25 марта сего года членами Бакинской сыскной полиции был задержан неизвестный, назвавшийся жителем села Маглаки Кутаисской губернии и уезда Каносом Нижарадзе, у которого при обыске была найдена переписка партийного содержания. Произведенной по сему делу перепиской в порядке охраны выяснено, что Нижарадзе – крестьянин Дидо-Лиловского сельского общества Иосиф Виссарионов Джугашвили… был выслан под гласный надзор полиции на три года в Восточную Сибирь, откуда скрылся… Полагал бы Иосифа Виссарионова Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года».

Но высшее начальство было более «милостиво» к Джугашвили: 26 сентября состоялось постановление «особого совещания» о высылке его в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции на два года. Это постановление было утверждено министром внутренних дел 29 сентября, но только 4 ноября бакинский градоначальник отдает приказ о высылке.

9 ноября из ворот Баиловской тюрьмы вышел этап. Товарищи, зная, что у Кобы нет ни зимней одежды, ни обуви (он оставался все в той же сатиновой рубашке и мягких тапочках), передали ему полушубок, сапоги, кое-что еще из вещей. Не в первый раз Кобе идти по этапу, и далеко не в последний, но тяжелее, чем в этот раз, ему никогда не было. Революция потерпела поражение, это ясно, и хотя он уверен в конечной победе, но кто знает, когда революция разразится вновь и какие испытания суждено ему перенести до той поры? Угнетало его и другое: Екатерина Семеновна умерла, оставив сына, крошечного Яшу. Семья Сванидзе взяла мальчика к себе, но что с ним будет? Нет, никогда в жизни ему не было так тяжело!

Жизнь революционера, тем паче – подпольщика, просто-напросто не оставляла никаких возможностей для радостей семейной жизни. А Коба, выросший в семье, где он был окружен заботой родителей, особенно матери, семейный быт любил и ценил. Но не довелось ему, иной жребий избрал он. О его отношениях с первой женой Екатериной не известно ровным счетом ничего достоверного, поэтому не станем заниматься гаданиями.

Своего старшего сына Яшу ему почти не приходилось видеть. По сути, мальчик рос без отца, а мать он потерял во младенчестве, почти не помнил ее. Тяжела сиротская доля… Виноватых нет, ибо отец не бражничал и не гулял, а боролся за счастливую судьбу не только своего сыночка, но и всех больших и маленьких в России – всех, кто честно трудился. Вот почему Яков мало знал своего отца и горячей любви к нему не питал. К тому же нрав у него оказался неважный, позже отцу с ним пришлось немало помучиться.

Якова взяли в семью Александра (Алеши) Сванидзе, брата покойной Екатерины, тот был уже членом большевистской партии. Семья нашла средства, и ему довелось учиться в знаменитом Йенском университете, что «в Германии туманной». Сложный он оказался человек. Но о Якове заботились хорошо…

…Путь в Вологду – один из самых коротких: Москва – Бутырка, Ярославская тюрьма, знаменитая среди прочего своими толстыми тюремными решетками, дарованными купцом Демидовым, и – вот она, Вологда, с ее далекими уездами, разбросанными на сотни верст! В губернском городе Кобе не было места – 27 ноября 1909 года пунктом его ссылки был определен Сольвычегодск.

Для свободных людей путь туда не так уж и далек и неприятен: летом – на пароходе от самой Вологды, зимой – по санному пути… Но в том-то и дело, что для этапа этот путь не годился – ибо такое препровождение ссыльных казалось начальству слишком уж благопристойным. Поэтому и был употреблен кружной путь, насчитывавший более 800 верст, через Вятку. Наиболее утомителен последний перегон: от Котласа, пешком.

В пути Коба заболел возвратным тифом, из Вятской тюрьмы его 8 февраля перевели в губернскую земскую больницу. Чуть поправился – и в путь. С 20 февраля он снова находился в тюрьме.

Позади почти четырехмесячный этап: тысячи верст тряской дороги в арестантском вагоне, томительное ожидание в пересыльных тюрьмах. Неприветлив Север – ветер кружит на дороге колючую снежную пыль, тусклое солнце в хмуром, серо-сизом небе… Как оно не похоже на небо Грузии! Что ожидает ссыльного в этом краю?

Прежде всего ожидала встреча с уездным исправником Цивилевым, по прозвищу Береговой Петушок. «…27 февраля 1909 года административно-ссыльный Иосиф Виссарионов Джугашвили, – доносил он вологодскому губернатору, – прибыл в гор. Сольвычегодск, где и водворен на жительство с учреждением за ним надзора полиции».

Разговоре Цивилевым был краток. Исправник объявил Кобе уже известные государственные правила о поднадзорных, дополнив их своими собственными.

Ссыльным воспрещалось появляться после десяти вечера на улице.

Ссыльным воспрещалось входить в городской сад и появляться на пристани.

Ссыльным воспрещалось водить знакомства с местным населением, участвовать в любительских спектаклях и появляться на них.

Ссыльным воспрещалось собираться больше чем пятерым…

В завершение исправник (он считал себя незаурядным сыщиком) испытующе оглядел Кобу и добавил:

– У меня церемонии отменены: за первый же проступок будете высланы в глухую деревню. А сейчас вы свободны!

Заранее можно сказать, что запреты Цивилева Коба, как и большинство ссыльных, не исполнял: жить было бы попросту невозможно, если бы придерживаться всех полицейских правил.

Сольвычегодск был маленьким захолустным городком. На отшибе, вдали от железной дороги, в глуши лесов, он казался властям надежным местом для ссылки: после поражения революции на 1 700 жителей здесь временами скапливалось до 500 ссыльных, и вся жизнь городка была пронизана полицейским духом. В лучшем здании – особняке купца Пьянкова постройки XVIII века, двухэтажном, с красивой колоннадой, – находились присутственные места: казначейство, почта, канцелярия Цивилева, тюрьма. Сотни три домишек, дюжина церквей – вот и весь Сольвычегодск.

Первая ссылка Кобы в Сольвычегодске длилась 116 дней, долгих и теплых летних дней. Видимо, он отдыхал от этапа, перенесенных болезней и только поджидал подходящего момента для побега.

Усердным стражникам не удалось остановить Кобу, когда он предпринял побег. Не прошло и двух недель, как уже сам Цивилев оправдывался: «…Крестьянин Тифлисской губернии и уезда села Тидивиди (исправник от огорчения переврал название села) Иосиф Виссарионов Джугашвили скрылся из места водворения г. Сольвычегодска 24 июня 1909 года».

…Вечером в конце июня Сергей Аллилуев шел с работы домой. К неописуемому изумлению, вдруг навстречу Коба. Радость, объятия, объяснения. Коба знал адрес Аллилуева в Петербурге, но на квартире никого не застал – вся семья была в деревне. Не найдя Сергея Яковлевича и на работе, стал поджидать его на улице и уже изнемогал от усталости.

Устроил Аллилуев Кобу в очень надежном месте – у Кузьмы Савченко, служившего дворником в кавалергардском полку по Захарьинской улице, напротив Таврического сада. Здесь беглец чуть отдохнул, повидался кое с кем из членов большевистской фракции III Думы, а затем двинулся дальше на юг.

В середине июля он вернулся в Баку, а 27 июля агент сообщал в бакинскую охранку: «К типографии имеют отношение… Коба, Шаумян, Джапаридзе». Первого же августа 1909 года после годичного перерыва вышел 6-й номер газеты «Бакинский пролетарий», и в нем – передовая Кобы «Партийный кризис и наши задачи». 27 августа выходит 7-й сразу с тремя статьями Кобы…

Несмотря на то что охранка знала о намерении Кобы отправиться в Тифлис и установила пост наблюдения на вокзале, ему удалось обмануть бдительных сыщиков. 18 октября он выехал в Тифлис без «хвоста». Теперь уже тифлисские жандармы из кожи вон лезли, чтобы найти Кобу или хотя бы установить, кто он такой.

Днем Коба из дома не выходил. С утра до вечера просиживал он за столом: читал, делал выписки, писал.

…Меж тем поединок между Кобой и жандармами продолжался. Наступала весна, а Кобу, по странной случайности, арестовывали чаще всего весной… 24 марта начальник Бакинского охранного отделения доносил: «Упоминаемый в сводках наружного наблюдения под кличкой Молочный, известный в организации под кличкой Коба – член Бакинского комитета РСДРП, являвшийся самым деятельным партийным работником, занявшим руководящую роль… задержан по моему распоряжению… 23 сего марта».

Охранка за восемь месяцев слежки так и не узнала, кто скрывался под кличкой Коба. «Проживая всюду без прописки, Молочный имел в минувшем году паспорт на имя Оганеса Варганова Тотомянца, при задержании его при нем был обнаружен документ (паспортная книжка) на имя жителя сел. Батан Елизаветинской губ. и уезда Захара Крикорьяна Меликьянца, относительно которого он заявил, что документ этот ему не принадлежит и был им куплен в Баку. Наконец, задержанный по доставлении в 7-й полицейский участок назвался жителем сел. Диди-Лило губ. и ус ща Иосифом Виссарионовым Джугашвили…»

И вот снова Баиловская тюрьма, снова долгие месяцы ожидания… Бакинские жандармы, разозленные Молочным, намерены были отправить его из Баку как можно дальше и на максимальный срок. «Что же касается Джугашвили, – писал ротмистр Гелимбатовский, – то ввиду его упорного участия, несмотря на все административного характера взыскания, в деятельности революционных партий, в коих он занимал всегда весьма видное положение, и ввиду двукратного его побега из места административной высылки, благодаря чему он ни одного из принятых в отношении его административных взысканий не отбыл, я полагал бы принять высшую меру взыскания – высылку в самые отдаленные места Сибири на пять лет».

23 сентября Коба этапным порядком отправлен в Сольвычегодск, где и «водворен» 29 октября.

Вновь перед ним знакомые места: посеревшие от ненастья, низкие крыши городка, тусклая поверхность озера… Улица, на которой он поселился (звалась она Миллионной), одним концом упиралась в центр городка, другим – выходила на окраину. Застроена улица небольшими деревянными домами, вдоль которых, по северному русскому обычаю, мостовые из толстых досок.

В комнате – крепкие, местного изготовления диван и кресло, кровать, несколько круглых столиков, стулья в простенках, кадки с растениями в углах, печь голландская, вот и все убранство.

Жить ссыльному было нелегко. Поднадзорным, безусловно, воспрещалась служба в казенных и общественных учреждениях, учительская деятельность (частные уроки, школы и прочее), врачебная и адвокатская деятельность и так далее. Разрешались все виды физического труда, служба частная, письменные и торговые занятия. Но где их взять в захолустном Сольвычегодске?

Коба больше сидел дома: читал, писал, часто до глубокой ночи. Хозяйка слышала, как скрипят половицы у постояльца в комнате: время от времени он ходил из угла в угол и размышлял. Видимо, в ссылке у него сложилась привычка работать по ночам.

У хозяйки было много детей. По временам, когда дети расшалятся, расшумятся, в дверях комнаты появлялся постоялец, останавливался у притолоки и смотрел улыбаясь. Все, кто видел Кобу в подобных случаях, отмечали: он был неизменно ласков с детьми. Немудрено – они напоминали ему, что где-то очень далеко, может быть, так же играет его маленький Яша…

12 мая 1911 года вологодские жандармы доносили в Петербург: «Иосиф Виссарионов Джугашвили (и ссыльные социал-демократы) решили между собой организовать с.-д. группу и устраивать собрания по нескольку человек в квартирах Голубева, Джугашвили, Шура, а иногда и у Петрова. На собраниях читаются рефераты и обсуждаются вопросы о текущем политическом моменте, о работе Государственной думы… Цель этих собраний – подготовка опытных пропагандистов среди ссыльных…»

24 июня Кобе было выдано «проходное свидетельство» на свободный проезд в Вологду. В приложенном маршрутном листе указывалось, что обладатель свидетельства обязан следовать прямо до Вологды на пароходе и под страхом немедленного возвращения в Сольвычегодск «не имеет права уклоняться от маршрута и останавливаться где бы то ни было». 6 июля Коба навсегда оставил Сольвычегодск.

Ссылка окончена, но куда же ехать? На Кавказе жить воспрещено, в обеих столицах и рабочих центрах – тоже. Прибыв в Вологду, Коба 16 июля подает прошение разрешить ему временно остаться тут. Сделано это было не без умысла: отсюда совсем недалеко до Петербурга. Надо осмотреться, снестись с заграницей.

Охранка установила слежку за Кобой через неделю после его приезда в Вологду. У ворот дома Бобровой по Мало-Козленской улице, где он поселился, с раннего утра до позднего вечера торчал филер и доносил о каждом шаге Кавказца – так вологодские сыщики стали именовать Кобу.

…Поздно вечером 8 сентября Сергей Аллилуев, зайдя во двор дома № 16 по Сампсониевскому проспекту, где он жил, сразу же заприметил двух субъектов в котелках – обычном головном уборе сыщиков того времени. Первая мысль: «Ну, видно, начинают следить за мной!» Но на квартире у себя он нашел старых знакомых – Кобу и Сильвестра Тодрия. Обменявшись приветствиями, хозяин дома поспешил поделиться тревогой:

– Вы, товарищи, видимо, пришли с «хвостом»! Шпики во дворе.