Жил-был Я

Поселки были не как их поляна – обжитые, с настоящими домами, котельными, столовыми, школами всем прочим. Их поляна со временем тоже должна превратиться в поселок. А пока вот так.

Всех приехавших, более мелкие начальники из числа сопровождавших главного, разобрали на бригады и на грузовиках увезли на место лесоповала. А Виктора, главный начальник, узнав, что тот бывший секретарь горкома, забрал к себе.

– Есть у меня должность зама по воспитательной работе, – сказал он, – Только на хрен он мне нужен. Будешь замом по тылу…– Витя не очень ясно представил , что это такое, ну какая разница, он не за деньгами приехал, за новой жизнью. Жизнь здесь действительно была другая.

Двери в домах – а в основном здесь были многоквартирные одноэтажные деревянные дома,– не закрывались. А если и закрывались, то знали, ключ под ковриком.

– А чего бояться? – объяснили Виктору сразу – Если кто сворует, то куда убежит? Кругом тайга. Да и люди были другие. В основном – из бывших заключенных, врагов народа

впоследствии реабилитированных, да так здесь и оставшихся. Криминала же практически не было. Здесь тогда БАМ не строили. Добывали золото для стройки. Потом золото закончилось. Да и Сталин умер. И до БАМа поселки здесь просто жили, перебиваясь кто чем. А теперь ожили.

Всего за пару месяцев объездил Витя, по обязанностям зама почти все поселки.

Наступила зима. Морозы встали вдруг, сразу. И добирался наш Витюша от поселка к поселку по таежным дорогам с водителями грузовиков. Многие, из которых, были из бывших. Из зэков. И многое о бывшей здесь жизни узнал от них Витюша. Вот, например, сторожка- ночлег – изба среди тайги, где останавливались на ночевку водители. Мотор не выключали, – к утру, солярка превратится в лед – конец машине.! Всю ночь вокруг избы ходил специальный дежурный, – если какая машина заглохнет – заводил снова. Если не заводилась – будил всех и все одной гурьбой пытались ее починить. Потом шли досыпать. А в избе было тепло. Была хозяйка – она служащая здесь повариха, и всегда на плите стояла огромная кастрюля с борщом, сковородка с картошкой и мясом. Еду руководители стройки не жалели. Называлась эта ночевка «Дунькин пуп».

Рассказывали бывшие, что в зэковские годы хозяйничала здесь некая Дунька, обслуживала гражданских и военных шоферов. Обслуживала бесплатно. Но в одном – только за деньги. Мерой денег был ее пуп. Если насыпал в него золото, а его здесь воровали намеренно, то – давала. …Правда, говорят, давала и в долг.

…Машины в дорогу по одной не выпускали – если сломается- верная смерть на морозе. Но были и смельчаки. Памятники таким Виктор видел – остова сгоревших до железа машин. Это водители жгли сломавшиеся машины, дожидаясь случайной попутки или встречной. Дожидались не все.

Для людей, которые жили в этих краях, это была обычная жизнь. Для Вити – что-то экзотическое, как будто он смотрел кино, скоро сеанс закончится и он уедет. И он уехал.

И тут опять начинается история любви, на которую были так способны мои друзья.

Вите дали ответственное задание: встретить с поезда журналистку, ехавшую из Москвы, чтобы описать героические подвиги строителей магистрали.

Журналистка была весьма мила – невысокая, с мальчишеской прической, худенькая. …Пока ехали до места, Витя заливался соловьем, как всегда автоматически возбуждаясь при виде симпатичной девушки.

Журналистка молчала. Пока еще ее мало интересовали Витькины песни, да и сам Витя. Похоже, не очень интересовали ее и те подвиги, ради которых она сюда приехала.

Но Витя бился как рыба об лед, возя по поселкам и знакомя с передовиками труда.

Журналистка все больше молчала. Была какой-то нерадостной.

Командировка ее шла к концу.

–У меня сегодня, между прочим, день рождения , – сказала она как-то утром, когда Витя заехал за ней в гостиницу. Впрочем, какая это гостиница – обычный барак. Жила она там одна – редко кто приезжал в эти края.

Вечером Витя, хотя его никто не приглашал, заявился к ней в барак. Он расстарался – достал шампанское, всякие закуски и даже добыл цветы – правда, в горшке.

Сидели недолго. После шампанского Витю разобрало, и он полез целоваться. Журналистка, вяло посопротивлялась, и как-то всхлипнув, сразу сдалась. Ничего более

бурного и страстного со стороны женщины в постели Витя не испытывал. Хотя, как оказалось, все это посвящалось не ему.

Когда буря улеглась, и закончились последние всхлипы, лежали молча.

И вдруг ее прорвало:

– Ты знаешь, сколько мне лет? – спросила она.

– Да какая разница, – влюблено ответил Витя.

– Мне сорок шесть, – как- то спокойно сказала она.

Витя обалдел. Этого он, конечно, не ожидал. На вид больше тридцати ей не давал.

И тут она взахлеб начала рассказывать ему, что она недавно развелась с мужем, который уже много лет ее не любил. Что она так и не завела ребенка, потому что знала, что он ее не

любит, и каждый год ждала, что они разведутся и куда она одна с ребенком?! И вообще была ночь рассказов за всю ее не очень счастливую жизнь.

И Витя понял, что это страсть была не для него. А как будто для всей ее недолюбленной жизни для всех мужчин, которых она не знала. Так случилось. И Витя был не причем. Просто подвернулся под руку.

К утру, Витя ее очень мило любил. Следующий день они почти не выходили из барака. Секс был страстным, объяснения в любви жаркими. Влюбилась ли она в него? Вряд ли. Все – таки она была уже взрослой женщиной. Но ее несло на волне его любви, да и юношеская необузданность льстила, было как возвращение в молодость.

…На второй день он провожал ее на вокзал.

– Ну будешь в Москве – заходи, – глядя на его трагическое лицо, видимо из жалости – сказала она. И написала на бумаге адрес.

Он зашел. Сел на поезд на следующий день и уже через неделю был в Москве. С трудом найдя ее дом, в ближайшем магазине купил бутылку вина и пельмени.

Открыв дверь, она ничуть не удивилась.

– Я так и знала – сказала она.

Снова была ночь.

Утром она сказала:

– Больше не приходи.

– Почему – глупо спросил он

– Это были две ночи, – ответила она, -вся жизнь между нами невозможна. Ты мне почти в сыновья годишься. Да и не хочу я. У тебя своя жизнь, у меня своя.

…. Больше он ее не видел. Пытался писать ей письма, она не отвечала. Да и не куда было отвечать. Он стал скитаться по подмосковным городкам, ища какую-то работу. Работа ему не нужна, но надо было на что-то жить. Профессии у него не был. В журналистике после института он ни разу не работал, комсомольский чиновник – это была не профессия. Назад в те края он тоже не хотел.

Больше о нем ничего не знаю, скорее всего, он спился. В его жизни он написал только одну книгу. Из нескольких страниц. Про эти три ночи. Сам написал. Сам прочитал и забыл.

*****

А между этими историями катилась обычная советская жизнь, с жаркими спорами в компании друзей на кухне. Да, в моем прошлом именно кухни, крохотные шестиметровые хрущевские «кухни», в которых всякий раз каким-то образом набивалось по пятнадцать человек, были центром застолья. В других комнатах жили родители, дети, дедушки и бабушки, так что молодым доставались только кухни.

Надо сказать, что курили тогда почти все, так что дымовая завеса стояла страшная. Но ничего – терпим. О чем говорим? Обо всем. Но меньше всего – о политике. Она нам была по барабану. Советский Союз не нравился, но он был вечен, он был и будет всегда, и о чем тут говорить. А вот о вечной ценности жизни, о карьере, о житейских историях, это, пожалуйста. А к вечным ценностям прибавлялись истинно советская ценность – достать!

Ни кто не говорил – купить, все говорили – достать. Потому что не было ничего! Нет, конечно, всякое советское барахло было, но мало кто ходил в бабушкиных зеленых трусах

до колен с резинками, брюки мосшвейпрома в которых ходили еще деды наши, да и просто нормально поесть было никак – еду надо было достать. Эти вещи всегда «выбрасывали». Это значит, кто- то кидал клич – в магазине на Демидовском «выбросили» китайские плащи. Молва обегала город и спонтанное поведении было такое: видишь очередь – немедленно встань в нее, а потом уже спроси: « А что дают?».

В ходу было и такое: – я своего поставила за мясом, а сама побежала за польскими духами! Это означало, жена поставила мужа в очереди за мясом, а сама заняла очередь в другом магазине.