Завтра были девяностые

И потянулся к заклёпке. Савалеева мягко вернула руку Обобурова на подлокотник кресла и воскликнула:

– Вас-силий Вас-силич, вы же меня не слышите! Я говорю: вас хотят привлечь к уголовной ответственности! Я вам вчера даже домой звонила. Но не застала вас.

– Виолочка, давай ещё выпьем, – предложил Обобуров, натужно улыбаясь тёмному пятнышку одной из покачивающихся в такт движениям выпуклостей её.

Весь мир реальности спрессовался вокруг прелестей Виолочки, и слова женщины никак не могли пробиться сквозь барабанную дробь рефлектирующей души Обобурова. Савалеева, пытаясь добиться понимания, и повышала громкость голоса, и меняла тональность его, и ускоряла поток произносимых слов – всё тщетно, пробить шестислойную кору наполненного острыми, болезненными искрами мозга мужчины ей не удавалось. И в доказательство известного постулата о том, что «устремлённому достаточна самая тонкая поверхность», с упорством бродячих муравьев, ломился Обобуров к фатально мерцающей цели. И уже зелёные огоньки раздражения вспыхивали в кругленьких рыжих глазках его.

Однако и устремлённый может спотыкаться на промежуточных этапах.

8.

Арсов стоял, полуотвернувшись к окну двери, на предпоследней ступеньке. Это очень удобная позиция. Вся полость автобуса – в сфере обзора. И выйти в любую минуту можно без особых затруднений. Боковым зрением Арсов надёжно держал объект наблюдения и был убеждён в том, что выйдет сразу же вслед за ним и будет сопровождать блондина неопределённо долго, не приближаясь к нему, держась вне сферы его зрения, то есть, преимущественно, позади.

И Арсов, и блондин – члены вновь образованной, недолговременной, постоянно обновляющейся общественно-транспортной общности людей. Пассажиры объединены движением в одном направлении. Они это понимают. Этот простейший вид движения осознаваем ими наиболее полно.

А о главном движении размышлять они не любят, да и неповоротливый их ум слишком быстро перенапрягается. И боясь быть оторванными от земли, забывая о предполагаемом ими существовании абсолютных ценностей – и вынося тем самым их за пределы господствующей в мире строжайшей необходимости, – они, придавленные тяжёлой социальной наследственностью, с полубессознательным ощущением собственной пустоты и ничтожности бытия, цепляются за лоскуты разлагающейся ткани ранее пережитых восприятий. И под приятную музыку иллюзорного покоя уносятся на свалки вселенского мусора.

Автобус мог повернуть только налево. Или пройти прямо. Справа возводился кооперативный дом, огороженный отвалом строительных отходов. У отвала, стуча тросточкой, топталась очень пожилая женщина со вскинутой головой. Строители были заняты ожиданием арматуры или раствора, а людей на остановках от старушки отделяли непрерывный поток автомобилей и личные заботы каждого.

Автобус, повернув налево, остановился. Уровень бодрствования мозга у пассажиров резко возрос – одним необходимо было выйти, другим посторониться, а кому-то – занять более удобное положение. И хотя каждый человек в своё время включается в космические взаимосвязи, биоритмы нередко совпадают. Круг же отстранения порожденных ими эмоций очень ограничен. В том числе и тех чувств, что появились в последние несколько миллионов лет и которые сознанием животных освоены недостаточно.

Однако Арсов сделал ошибку – задержал внимание на восприятии досадной ситуации. И борьба, незамедлительно разгоревшаяся, не смогла, в результате, осесть горьким осадком победы, а окончилась известным безадресным вопросом.

Он eщё обернулся на лязг двери, но это была совершенно бессмысленная рефлекторная реакция. Стучать в двери и проситься обратно в автобус было бы ещё нежелательней, чем упустить блондина.

Автомобили шли сплошным потоком, и надежда на удачную погоню за автобусом на такси, которое, кстати, в этой бетонной деревне большая редкость, с каждой секундой таяла.

А старушка уже плакала. Пока – без слез. Губы её кривились в страдании и что-то шептали. Так это виделось Арсову. В действительности старая женщина, стараясь перекричать немоту ужаса, взывала: «Люди добрые, спасите! Кто-нибудь! Покажите, где асфальт!»

Арсов выставил вперёд ладонь с напряжёнными, расставленными пальцами и свирепо двинулся наперерез вонючим автомобилям.

«Бабушка, давайте я вас провожу. Вам на какую остановку нужно?» – «Ой! Господи! Мне на улицу Карла Маркса. Мне бы только на асфальт встать». – «Идёмте, я вас провожу». – «Спаси тебя Господь! Как зовут тебя? За кого мне Богу-то молиться?» – «Да я, бабушка, атеист». – «Вот ведь – неверующий, а – добрый человек. Дай тебе Бог здоровья!» – «Вы бы, бабушка, не ходили одна далеко». – «А не ходила бы, сынок, так уж давно бы умерла».

Старушка Арсову понравилась – худенькая и чистенькая.

9.

Арсов находит телефонную кабинку и звонит Бегунку, набирая номер дежурного по отделу милиции. И ждёт, когда прервутся размеренные гудки. И вдруг! Ознобом сморщило кожу на основании черепа. Только что он набрал телефонный номер: два – шестьдесят восемь – тридцать шесть. Ведь этот же номер принадлежит к числу тех десяти, один из которых набирал блондин. А он, идиот, звонит Бегунку, чтобы просить его установить владельцев этих самых десяти номеров. Бегунок уже снял трубку, представился, три раза произнёс слово «алло» и по два раза «слушаю» и «говорите», когда Арсов, взяв себя в руки, сказал:

– Послушай, ты, отрыжка системы… Да, я не представился, в отличие, так сказать… Арсов звонит. Так вот, где был около половины одиннадцатого? Звонил тебе… Ну, по адресному надо было пробить одного.

Арсов, понятно, не исключал того, что Бегунок никуда не отлучался. В этом случае Бегунок глаза на трубку вытаращит и заявит, что всё утро сидит у пульта, как приклеенный. И подобный ответ для Арсова был бы предпочтительней иных.

Но Бегунок сказал другое, а именно:

– На место происшествия я ездил. Ну, диктуй, кого пробить.

– Да уже своими силами обошёлся.

– А звонишь зачем тогда? Делать тебе, смотрю, нечего, – резюмировал Бегунок. И, спохватившись, торопливо добавил: – Холмсик, пардон, Максик, слышь, может тебе халтурку подкинуть? Рубля на три, а?

– Давай, а то ведь вы государство разорите, а до истины так и не доберётесь. Только коротко. И – самое главное.

– Я бы тебе протокол осмотра зачитал, но он у Понгова. В общем, двухкомнатная квартира в пятиэтажке, обстановка в квартире – типичная для одинокой не первой молодости женщины. Перед большой комнатой, слева, – дверь в маленькую комнату. В комнате, кроме шифоньера, секретера и дивана, никакой мебели нет…

– А сколько в эту комнату шкафов вместилось бы ещё?

– Не придирайся! Продолжаю. Труп лежит на спине, головой к двери. Обилие следов крови на полу свидетельствует о большой потере крови. Удары наносились тупым твёрдым предметом. Предмет, вероятно, – круглой конфигурации. Да, чуть не упустил… Алло! Ты меня слушаешь? Ударов было не менее пяти. Алло!

– Тебе что, нужно, чтобы я поддакивал после каждого слова?

– Не обязательно. Можешь сопеть или покашливать. Слушай. Смерть, скорее всего, наступила мгновенно, в результате шока и большой кровопотери.

– Руки осмотрели?

– Да. Ничего. Вообще, следов борьбы, изнасилования не обнаружено. Одета потерпевшая в один лишь халат, белья на ней нет. Но что странно… Халат, понимаешь, застёгнут неправильно, со смешением одной полы относительно другой на одну пуговицу. Смерть наступила не сегодня и даже не вчера. Предположительно, три дня назад. На замке следов механического воздействия не обнаружено.

– Английский замок?

– Нет. Уходя, преступник или преступники закрыли дверь ключом.

– Какие-нибудь следы-то нашли? Отпечатки пальцев, следы ног?

– Следов пальцев довольно много, но идентифицировать их будет непросто. Следы – не свежие. Следов ног нет. Потерпевшая была, видимо, чистоплотной. Преступники – тоже. В большой комнате, на полу, – ковёр. Но и на нём нет вмятин от каблуков.

– Ограбление?

– В том-то и дело, что нет. В серванте – пятьдесят рублей. И не заметить их было невозможно. Со слов соседей, ничего якобы не пропало, – заключил, судя по всему, Бегунок изложение обстоятельств трагического события.

– И что вы ещё там сделали? Что выяснили-то?

– Да ничего больше. Изъяли лоскут со лба трупа и часть черепа со следами воздействия на них орудия преступления. Экспертиза покажет, когда было совершено убийство. Понгов опрашивает соседей.

– Ну а что о потерпевшей известно, о её образе жизни? – Арсову хотелось закончить разговор в связи с тем, что он устал отворачиваться от упорно вылезающего на его обозрение худого семидесятилетнего старика в бежевой рубашке с плексигласовыми орденскими планками, в галифе защитного цвета и женских коричневых сапогах на светлой платформе-горке. – Вам, я смотрю, полчаса хватило на осмотр места происшествия. Спецы экстра-класса! Протокол осмотра, наверно, на одну страничку втиснули? А? Могу дать совет. Езжай обратно и осмотри всё до последнего ящичка кухонного стола, перечитай все бумажки, перетряси весь мусор. Ну а потом уже можно отрабатывать все связи.

– Ну хорошо, я поеду. Но всё-таки… А что я должен и… что могу там выяснить?

– Простейший вопрос. Могла ли эта женщина открыть дверь кому-либо в неправильно застёгнутом халате? Почему на ней не было белья? Была ли она спросонья? В каком состоянии была постель?

– Ей сорок четыре года. Женщина аккуратная – всё лежит на своих местах. Глаза… по-моему, подкрашены. У неё один глаз не залит кровью. Фигура у неё – ничего, следит, видимо. Диск, самомассажёр, даже гантели есть.

– А следов крови на гантелях нет?

– По-моему, нет.

– По-мо-о-ему, – дразнит Арсов и вновь отворачивается от старика, который колющий свой взгляд стал сопровождать постукиванием скрюченными костяшками по стеклу. – Надо точно знать. Зубы-то можно было посмотреть, когда почищены?

– Вообще, не похоже, что спросонья, но диван застелен простынёй, покрывало и подушка смятые.