Восходящие вихри ложных версий

В поисках успокоения он несколько раз пробежался по кабинету и оказался у окна. Ворона, лапой прижав к мостовой огромную кость, склёвывала мясную тухлятину. Подъезжающая «Волга» цвета сафари обеспокоила её, и ворона косолапо побежала прочь от кости, тяжело поднялась на крыло. Но отлетела она недалеко и скоро осела на растопыренные пальцы ног, надеясь ещё вернуться.

– Что это?! Что я вижу! – закричал Тугарин.

Хряпин поспешно приблизился к нему и увидел, что из автомобиля выходят Скалыга и двое рослых парней.

– Чего разволновался, не понимаю? – недовольно выговорил Хряпин подчинённому.

– Это же те самые мордовороты, которые следили за Полиной и которые…

– И которым ты услужливо подставил свою физию… Да-а, получается, что работали они во времена вашего знакомства, вероятно, не на Срезнева. Так?

– Выходит, так. Хотя… – Тугарин неуверенно пожал плечами. – Срезнев и Скалыга, в общем-то, компаньоны.

– Ладно, разберёмся.

Опознание решено было проводить в кабинете Хряпина, просторном, на три окна аж, и с гигиеничными стульями в наряде розовой обшивки. И в девять сорок пять Тугарин ввёл Оборкина и проводил его к столу, за которым расположился Переплешин. После соблюдения необходимых формальностей Оборкину было предложено внимательно посмотреть на сидящих вдоль левой стены мужчин – Михаил Скалыга занял место посередине – и пояснить, знает ли он кого-либо из них, если да, то когда и при каких обстоятельствах произошла встреча.

– Дак темненько было. А все эти…

– Посмотрите внимательно, – повторил Переплешин.

Оборкин обернулся и начал рассматривать предъявляемых на опознание лиц, поочерёдно, справа налево. Скалыга первым, с брезгливой торопливостью, осмотрел Оборкина и освободил свой взгляд для ироничных прогулок по лицам работников правоохранительных органов. Сидевшие по обе руки от него мужчины волновались, кажется, больше, чем он. Скалыга же по уровню тревожности не превосходил с любопытством взирающих на процедуру опознания понятых.

Тугарин напряжённо наблюдал за Оборкиным. Если бы у опознающего череп был прозрачен, то, пожалуй, Гвидон с лёгкостью отслеживал бы импульсный ход зарождения и становления мыслей в голове Оборкина.

– Не, здеся нету его, – сказал Оборкин и решительно помотал головой. – Я б узнал, поди, чё уж! Совсем бессмысленный, что ли? Тот-от налетел… Рядом совсем был.

– Внимательнее будьте, – предложил Переплешин. – Может, на ноги надо поднять? Встаньте, опознаваемые!

– По росту-то, по фигуре подходят. Да. Обличье – другое. Не. Тот-от тоже тёмненький, конечно, но обличье другое. Уж за всяко-разно узнал бы я его. Узна-а-ал бы… Не, здеся нету.

Заключительные подписи поставлены. Скалыга поднимает глаза на Переплешина.

– Прощаться будем? Или ко мне ещё что-то есть?

Скалыга переводит взгляд на Хряпина, а затем на Тугарина. Смотреть на Гвидона особенно приятно – уж очень глубоко и наглядно переживает он крах прижившейся версии.

– Прошу вас, Михаил Иваныч, ещё немного задержаться, – сухо говорит Хряпин.

Он встаёт и с видимым раздражением ожидает, когда Переплешин уберётся из-за его стола. И спустя полминуты в кабинете, кроме него самого, остаются лишь Скалыга и Тугарин.