Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник)

Отворяется дверь. Входит Пушкин и с ним Лужин, его знакомец по Москве.

– Г-н Лужин, из Москвы… – возбужденно говорит Пушкин Дельвигу – Это Дельвиг… барон Дельвиг, поэт.

Лужин и Дельвиг подают друг другу руки. Лужин смотрит на девиц, девицы на Лужина.

– А это – Кативари… – продолжает Пушкин. – Они сейчас уйдут… Раздевайтесь! Садитесь.

Лужин, улыбаясь конфузливо, садится было, но тут же встает.

– Нет, я ведь только на одну минуту, Александр Сергеич! И раздеваться не буду, простите! Меня ждут внизу мои… с кем я сюда зашел… Я просто выполняю поручение Вяземского, Петра Андреича… На одном балу видал я м-м Гончарову и дочку ее, Натали…

– Как? Натали, Натали видали? – весь так и вскидывается Пушкин, просияв необычайно.

– Да, и по строжайшему приказу Петра Андреича заговорил с ними о вас, – сообщает Лужин.

– Обо мне?.. И что же? Что они? – меняясь в лице, спрашивает поэт.

– Обе они, и мать, и дочь, передавали вам поклон… Сердечный поклон… это было подчеркнуто мамашей… сердечный!

– Неужели? – попеременно то бледнеет, то краснеет Пушкин.

– Очень им хотелось знать, когда вы соберетесь опять в Москву… – продолжает Лужин.

– В Москву? Вот какое совпадение желаний! Я… Я сегодня ночью собирался ехать в Москву! Я совершенно собрался было ехать в Москву, да вот пришел он… вот пришел Дельвиг и задержал… Родной мой! Какую вы мне привезли радость! – И Пушкин бросается обнимать Лужина.

– Я очень рад, что вас обрадовал, Александр Сергеич!.. Однако мне надо идти к своим… Ждут меня, неловко… До свиданья!

Он прощается с Пушкиным и Дельвигом и идет к двери. Пушкин его провожает.

– Это какой такой мужчина? – спрашивает встревоженно первая девица.

– Не знаю… Из Москвы кто-то, – отвечает Дельвиг.

А вторая девица вдруг запускает руку в конфеты, советуя первой:

– Катька! Бери и ты! Чего сидишь зря? Можно? – справляется она все-таки у Дельвига.

– Бери, бери, ничего… Хозяин добрый, – отзывается Дельвиг.

– Ну, решено! Еду в Москву! – кричит вбегая Пушкин.

– Вот тебе на! Завтра! – удивляется Дельвиг.

– Как завтра? Сегодня! Сейчас!.. Вот что, девы! Берите себе все конфеты! И все орехи! И денег вам сейчас дам! И бегите! Бегите!

Он достает кошелек, отсчитывает деньги.

– Вот так раз! – удивляется одна из девиц.

– Что ты выдумал? Куда ты поедешь ночью? – не хочет верить Дельвиг.

– Как куда? Как куда, милый мо-ой?.. К Натали! В Москву! Ты ведь слышал? На штурм Карса! Дельвиг, Дельвиг! А что, если Карс и в самом деле будет взят мною?

И он обнимает Дельвига, срывает его с места и начинает вертеть его по комнате.

Девицы с конфетами и орехами в обеих руках стоят, вытаращив на Пушкина глаза.

Глава девятая

Москва, 5 апреля 1830 г., суббота Страстной недели. Дом Нащокина. Довольно большая комната, очень затейливо и вполне безалаберно обставленная. На стенах портреты Нащокина работы многочисленных молодых художников, которым покровительствовал Нащокин. Кроме того, портреты его сожительницы цыганки Ольги Андреевны; изображения его лошадей и охотничьих собак. Всюду масса безделушек и украшений, также старинное оружие и прочее.

В комнате Нащокин и Пушкин перед двухэтажным стеклянным домиком, весьма изукрашенным.

– Поразительно! Столько мастерства! – восхищается Пушкин.

– Работали мастера Вены, Парижа, Лондона… Обошлось это мне в сорок тысяч рублей… А ведь, пожалуй, если начать продавать такую вещь, никто и десяти тысяч не даст, а? – спрашивает Нащокин.

– Разве можно продавать это! Кощунство! Это будет у тебя фамильная редкость. Перейдет к твоим внукам и правнукам! Изумительнейшая вещь!

– Если бы кто дал свою цену, я бы все-таки продал!.. На свете изумительных вещей вообще гораздо больше, чем денег, – философски замечает однолеток Пушкина Нащокин.

– Что? Проигрался? – догадывается Пушкин.

– Главное, совсем не вовремя, вот что досадно! Тут праздник заходит, масса всяких расходов, и вот… Да ничего, конечно, как-нибудь обернусь… – объясняет ему Нащокин.

– Ты обернешься, конечно, я верю! Если бы у меня были деньги, я бы тебе ссудил… Уверен, что это пустяки! Или наследство какое-нибудь получишь, а?

– Раскидывал я в уме, от кого бы можно было ожидать наследства, что-то не вспомню… Ну, да уж кто-нибудь найдется, помрет и оставит, обойдемся… А ты письмо написал Гончарихе, как собирался? – вспоминает о деле друга Нащокин.

Пушкин, вынимая из кармана сюртука письмо, машет им нерешительно:

– Вот оно! Только не знаю, отсылать или нет?

– Как же так не отсылать? Раз письмо написано, то его надобно отослать. Это у меня мигом сделают Василий или Петька.

Он отворяет дверь и кричит:

– Василий! Ва-си-лий!.. Петька!.. А вам что надо? – меняет он голос.

Чей-то густой раздается бас за дверью:

– Мне бы только на Пушкина посмотреть!

И тут же голос Нащокина:

– Нечего на него смотреть! Ва-си-лий!

Однако тот же голос жужжит настойчиво: