Севастопольская страда

Обнимаю. Николай».

А как раз в то время, когда он писал это письмо с надеждами на Божью помощь, в лагерь Меншикова, верстах в пяти от Бахчисарая, явился священник, посланный херсонским архиепископом Иннокентием.

Иннокентий, прибывший из Одессы в Симферополь, просил разрешения князя привезти в его лагерь явленную икону Каоперовской Божией Матери, пронести ее с молебнами по полкам, а затем приехать с нею в Севастополь.

Хмуро выслушав посланца Иннокентия, сказал светлейший:

– Передайте его высокопреосвященству, что я боюсь скомпрометировать его икону, так как она может попасть в плен к тем, которые в нее совсем не верят… Так вот, опасаясь, чтобы этого не случилось, я прошу передать, что его высокопреосвященству совсем незачем приезжать с иконой на бивуак, а тем более везти ее в Севастополь… Прощайте!

Иннокентий стороною слышал о Меншикове как о тайном безбожнике, но такого весьма откровенного мнения его о «пользе» для военных надобностей «явленных» икон не ожидал и тут же написал и отправил в Петербург красноречиво, как всегда, составленный донос на командующего православным воинством, которому вручена свыше защита Крыма от неверных, защита креста от полумесяца.

II

За обедом в этот день были два младших сына Николая – Михаил и Николай, юноши двадцати двух и двадцати трех лет: один – артиллерист, другой – военный инженер, и приехавшая из Петербурга Елена Павловна, вдова великого князя Михаила Павловича.

Скромно сидела за столом и фрейлина императрицы Нелидова, некрасивая и уже немолодая, давняя фаворитка Николая, выполнявшая при нем обязанности его жены, отправившейся лечиться в Италию, в Ниццу.

На императрицу Александру Федоровну, сестру прусского короля Фридриха Вильгельма IV, так подействовал страх, пережитый ею во время восстания декабристов, что вполне оправиться она потом так и не могла. С годами здоровье ее становилось все хуже и хуже, и она часто ездила по заграничным курортам, заменяя один климат другим, одни целебные воды другими и укрепляя этим состояние пользовавших ее врачей и владельцев курортных отелей, но не свое здоровье.

Столовая гатчинского дворца была необширная и всю ее наполнял возбужденный голос Елены Павловны. Кокетливо кутая открытую высокую шею в пушистое меховое боа, она говорила о том, что вместе с английской армией в Крым поехало много сестер милосердия из высшего общества и что, конечно, теперь там, на кровавом поле сражения, они стяжали себе славу, которую могли бы стяжать и представительницы русского высшего общества, если бы разрешено было устроить общину русских сестер милосердия.

Она говорила по-французски, как это было принято во дворце Николая, хотя война велась главным образом с французами и они преобладали численно в десантной армии, в Крыму, а русский язык Елена Павловна знала очень неплохо.

Мысль о кипучей деятельности по устройству этой первой общины сестер в России, видимо, очень сильно занимала невестку Николая, и он не без любопытства глядел на ее раскрасневшееся полное лицо, на шевелящиеся губы, на отливающие бронзовым блеском волосы и на взволнованные, обращенные к нему глаза, а длинные белые пальцы ее холеных рук всегда ему нравились, и она знала это, и все время, хотя в этом не было никакой нужды, поправляла то правой, то левой рукой боа на шее.

Сам же Николай во все время ее как будто заранее подготовленной, такой убежденной и бесперебойной речи думал о том, удержится Севастополь или не удержится до прихода к нему четвертого корпуса.

Красивые длинные белые пальцы безостановочно двигались от стола к пушистому боа и обратно, и, представив себе рядом с этими пальцами пухлые губы такого же юного, как его сын Михаил, мичмана или корнета, Николай отозвался, наконец:

– В общину ты думаешь принять женщин не моложе, конечно, сорока пяти лет, не правда ли?

– Разве бывают светские женщины сорока пяти лет? – Елена Павловна притворно изумленно поглядела на него, очень высоко подняв брови. – Нет-нет, они никогда не доживают до этого печального возраста!

Но Николай не склонен был отвечать шуткой на шутку в этот вечер и сказал без малейшей тени улыбки:

– Во вдовьих домах много старух, и они только сплетничают друг на друга и раскладывают пасьянсы. Вот из них ты могла бы набрать себе сестер в общину…

– У меня есть и такой проект! – живо подхватила Елена Павловна. – И я даже знаю для них, для этих старух, очень хорошее название: «сердобольные вдовы», – старательно выговорила она по-русски. – Для них, я думаю, вполне была бы прилична форма, как в русских монастырях: черные платья и черные платки… не правда ли? А для сестер милосердия, я думаю, лучше всего коричневые платья – они немаркие – и белые глаженые косынки, накрахмаленные, конечно, – так будет изящнее. А на шее – золотой крест.

– Золотой Георгий? – Николай круглыми глазами удивленно поглядел на нее.

– Нет-нет, моя мысль такая: золотой крест, длинный, как у священников, и на аннинской красной ленте. Вот моя мысль!

Елена Павловна даже показала правой рукой на левой ладони, какой именно длины должен быть, по ее мнению, крест на шее русской сестры милосердия.

Но, заметив, что Николай глядит на нее непонимающе неподвижно, она поспешила объяснить:

– Община сестер, по моей мысли, должна будет называться «Кресто-воз-дви-жен-ска-я», – по складам, как заучивала, выговорила она это длинное русское слово. – Нужно, чтобы в самом названии было «крест», какой они на себя возлагают, чтобы быть там, в этом аду, где пули, ядра, ракеты, и делать перевязки раненым.

– Делать перевязки?.. Но ведь для этого надо уметь их делать, – возразил Николай. – И не падать в обморок от одного вида тяжелой раны, как это принято у светских дам.

– О, конечно, они будут учиться этому!

– Где учиться?.. И сколько времени учиться?

– Я думаю, им позволят ходить для этого в хирургическую больницу, присутствовать при операциях…

– Убегут домой с первой же операции! – Николай презрительно повел головою, но добавил:

– Попробуй обратиться с этой затеей к Долгорукову. Может быть, он и разрешит ее.

Елена Павловна знала, что, если Николай отсылает к кому-либо из министров, это значит, что сам он ничего не имеет против, – и она неподдельно просияла, и даже бронзовый отлив ее волос стал как-то ярче.

Оба очень рослые, хотя и не такие чрезмерно высокие, как отец, великие князья Михаил и Николай тоже, как те светские дамы, которым захотелось надеть на себя коричневые платья, белые косынки и золотые кресты наружу, высказали отцу желание отправиться на театр военных действий.

Заговорил об этом Михаил, а Николай только поддержал его, и ожидающе оба глядели на отца, который медлил с ответом: он прежде всего не представлял, где именно вот теперь, в данную минуту, мог находиться этот театр военных действий. Разве не могло случиться, что, навалившись на слабые силы Меншикова, союзные армии на его плечах вошли уже в Севастополь?

Поэтому намеренно не сразу отозвался, попеременно глядя на сыновей, точно мысленно прощаясь с ними:

– Поездка на театр военных действий, конечно, может вам принести много пользы… Ты, – обратился он к Михаилу, – со временем должен будешь стать во главе артиллерийского ведомства. А ты, – он кивнул подбородком в сторону Николая, – во главе инженерного. Вам обоим надо знать, что введено нового у них, как идет дело у нас… Я не против вашей поездки к Горчакову, в Бессарабию.

– К Горчакову? – разочарованно протянули оба сразу. – А какие же военные действия возможны у Горчакова?

– Только этого и не хватало, чтобы еще и Горчаков открыл военные действия, – зло отозвался Николай. – Слава богу, у него пока спокойно, и вы можете присмотреться там на месте, как делается война. Воевать хорошо можно только тогда, когда война подготовлена хорошо.

– А разве Горчаков хорошо подготовил войну? – улыбнулся Михаил.

– Может быть, он умеет хорошо подготовить войну, но воюет, как известно, плохо, – поддержал младшего брата старший.

– Но зато он, кажется, единственный порядочный человек на всю Южную армию! – повысил голос Николай, но тут же отошел, добавив уже гораздо тише: – Я напишу ему, что вы хотите поехать к нему в действующую армию.

– А в Крым ехать сейчас даже и опасно, – заговорила возбужденно Елена Павловна, – потому что… неизвестно ведь, что там такое делается теперь.

– Прибыл курьер от Меншикова, привез донесение, что… десантной армии оказано сопротивление, очень чувствительное для союзников, – явно выбирая выражения, сказал Николай.

– Ах вот как! – Елена Павловна радостно сложила ладони, как для аплодисментов. – Это очень утешительно!.. И что же теперь Меншиков?

– Будет защищать Севастополь с суши, пока подоспеет четвертый корпус от Горчакова… А там милые гости должны будут убраться восвояси.

Николай говорил это не столько для Елены Павловны или своих сыновей, сколько для себя самого: хотелось звуками своего спокойного, уверенного голоса убедить себя, что именно так и будет и что шагающего теперь по степи суворовскими маршами четвертого корпуса достаточно для того, чтобы десант союзников рассеялся, как мираж.

– Вот они, истинные известия из Севастополя! – Елена Павловна блеснула глазами, сжимая в кулаки красивые руки. – А разные негодные люди в Петербурге уверяют, что Севастополь уже взят не то вчера, не то два дня назад!

– Ка-ак так взят Севастополь? – Николай поднял голову и плечи. – Кто-о смеет распускать такие подлые слухи?

Елена Павловна всплеснула руками:

– Невозможно! Это невозможная низость! Но как только появится в «Северной пчеле» официальное сообщение, все эти слухи исчезнут, конечно.