Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник)

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!.. Боже, милостив буди мне, грешному!

Однако входящая плавно, но решительно Аграфена говорит таинственно:

– Барыня! Там гости к вам… Их сиятельство граф Толстой!

– Что-о? Еще что такое? Какой граф Толстой? – негодует Наталья Ивановна.

– Ну обыкновенно, Федор Иваныч…

– Скажи… Скажи, что сейчас выйду! Что это, господи, никак домолиться сегодня нам не дают!

Повышая голос, как всегда, при конце своего чтения, Секлетея возглашает:

– И ны-ыне, и присно, и во веки веков, аминь! – крестится и закрывает книгу.

– Что же это ты зааминила? – изумляется Наталья Ивановна.

– Да ведь как же, матушка Наталья Ивановна, когда гости?

– Что у тебя за разговоры такие? Придут гости, уйдут гости, а Бога я не забуду, нет! – трясет головою в буклях Наталья Ивановна.

Но стук в дверь и голос гр. Толстого:

– Наталья Ивановна, к вам можно? – заставляет ее перейти на шепот и она машет руками, говоря:

– Идите все отсюда! Идите все! – И все проталкиваются к двери, оставляя ее одну. Последней уходит Аграфена.

– Войдите, граф! – томно говорит Наталья Ивановна, оправляя платье.

Толстой, входя, кланяется низко; у него торжественный вид.

– Приношу мое почтенье, дорогая Наталья Ивановна, если только не помешал я вам, от чего боже избави!

Обольстительно улыбаясь, говорит Наталья Ивановна, протягивая руку для поцелуя:

– Здравствуйте, граф!

– Очень рад вас видеть здоровой, цветущей! – кланяется Толстой, длительно целуя ее руку.

Наталья Ивановна жеманится:

– Какое у меня уж здоровье? Идемте в мою комнату, граф!

Однако Толстому не хочется уходить из молельни.

– Я всегда был в убеждении, что это тоже ваша комната! – говорит он серьезно… – И знаете ли, дорогая Наталья Ивановна, святость этих ликов кругом как нельзя более приличествует предмету моей с вами беседы… Нет, вы разрешите мне, человеку искренно религиозному, остаться с вами здесь! Я сейчас очень серьезен, я сейчас именно молитвенно, я бы так сказал, настроен. Я к вам по очень волнующему меня делу… Поверьте, я искренне говорю!

И в доказательство этой искренности он прикладывает руку к сердцу.

Такой торжественный тон заставляет Наталью Ивановну насторожиться.

– Садитесь, граф!

Оба садятся; она тщательно оправляет платье и вздыхает:

– Ах, все эти серьезные дела, граф, мне успели уж так надоесть сегодня, хотя я и недавно встала!.. О серьезных делах вам надо бы говорить с моим свекром… А с меня довольно своих тяжестей… Три дочери, граф, так как вы не жених и не отец жениха, то я вам могу пожаловаться на эту тяжесть!

– И очень, очень кстати! Именно мне!.. – подхватывает Толстой… – Правда, я не жених, о чем очень сожалею, и не отец женихов, – об этом я сожалею меньше, – но отчего бы мне не быть вот сейчас сватом, а? Как вы находите, Наталья Ивановна, гожусь я в сваты?

При этих словах Наталья Ивановна вся преображается против своего желания показать это.

– Неужели? Вы, конечно, шутите, как всегда?

– Помилуйте, я ведь сказал вам, что по серьезному делу!

– Я знаю, что это за серьезные дела! Вексель, который просрочен и отсрочен и по которому наконец надо платить! Но ведь этими делами ведает Афанасий Николаич, а не я, нет!

– Нет, к вам, дорогая Наталья Ивановна, на вашу половину я не с тем пришел, не с тем!

И вдруг, вдохновенно поднявшись сам, он подымает ее и подводит к иконам:

– Помолимся Господу!.. Помоги, Господи, принять решение твердое ко благу, а не во вред!.. – Он истово крестится и кланяется низко на три стороны, так как с трех сторон висят иконы. Наталья Ивановна крестится и кланяется тоже, но вопросительно глядит на него вбок. – Дай нам, Боже, ума светлого! – продолжает креститься Толстой, наконец говорит просто: – Вот теперь наша беседа освещена. Теперь сядемте, поговорим. Вы, конечно, знаете Пушкина?

При этой фамилии очень оживляется Наталья Ивановна:

– Графа? Какого именно?

– Нет, не графа… Пушкина-стихотворца…

Лицо Натальи Ивановны мгновенно каменеет в изумлении.

– Пушкина-стихотворца? Этого афея и сорванца?

Она глядит на книжку, которая валяется, брошенная ею, недалеко от Толстого, и кивает на нее Американцу:

– Вот, возьмите, граф, эту мерзкую книжонку и посмотрите!

Но Американца трудно смутить. Он догадливо дотягивается до книжечки. Поднимает ее, смотрит:

– А-а, ну вот, тем лучше! Значит, вы даже и читаете этого поэта… тем лучше… так мы скорее столкуемся… «У вас – товар, у нас – купец, собою парень молодец»… Вот как раз подходящие открылись строчки… Сорванец, вы сказали? Какой же он теперь сорванец? Ему уже тридцать лет! Был, конечно, сорванцом, не спорю, и всем это известно, но теперь…

– Государь его терпеть не может. Это мне говорили верные люди! – горячо перебивает Наталья Ивановна, чем возмущает Американца.

– Что вы! Что вы!.. Совсем напротив. Государь-то его и ценит, а за ним все!

– Помилуйте, граф! Да за ним, мне говорили, даже секретный полицейский надзор! – понижает голос Наталья Ивановна.

– А за кем же из вас нет полицейского надзора? – беспечно спрашивает Толстой. – Это еще хорошо, что секретный, а не гласный!