Пушки заговорили. Утренний взрыв

Улицы прежде такой чопорной столицы, как Петербург, теперь были возбуждены и говорливы. Теперь говорили даже в вагонах трамваев, в которых раньше царила чинная тишина. Теперь вообще петербуржцы стали общительны, насколько позволяла им их исконная замкнутость, сдвинутая с места важностью наступивших событий, последствия которых были пока еще очень загадочны, но во всяком случае должны были стать небывало еще в истории человечества велики.

На Аничковом мосту сестры встретили однокурсницу Нади, путиловку Катю Дедову. Ее отец работал модельщиком на Путиловском заводе, поэтому от нее Надя привыкла уже слышать о рабочих, о тех самых, которые шли когда-то, 9 января, к Зимнему дворцу, в которых стреляли под команду: «Патронов не жалеть! Холостых залпов не давать!»

Это был особый мир – Путиловский завод за Нарвской заставой. Надя знала, что там тысячи людей в длиннейших цехах готовят машины войны – пушки, что сам Путилов, владелец завода, почти то же самое для России, что для Германии – Крупп, что на этом заводе строят даже военные суда – миноносцы и крейсера.

Ей никогда не приходилось бывать ни на каких вообще заводах, и она с начала своего знакомства с Катей Дедовой относилась к ней с уважением за одну только ее прикосновенность к такому огромному заводу. Теперь же, когда началась война, это уважение выросло еще больше.

Нюра пытливо вглядывалась в плотную, крепкую на вид девушку, с крутыми щеками, выпуклым лбом, с не умеющими как будто совсем улыбаться губами, с густыми темными бровями, низко опущенными на небольшие карие глаза.

И голос у нее был низкого тембра, и с Надей она говорила как старшая с младшей, из чего Нюра вывела, что она, хотя и однокурсница сестры, но, должно быть, не одних с нею лет. И руки у нее были шире в кистях, чем у Нади. Так как стояли они трое теперь перед одним из вздыбленных бронзовых коней, которого хотел привести к покорности мускулистый бронзовый человек, то Нюре подумалось даже, что такая, как эта Дедова, пожалуй, тоже могла бы взять в свои руки повод и повиснуть на нем, чтобы прижать конскую голову поближе к земле.

На вопрос Нади, как на заводе настроены рабочие, Катя отвечала не то чтобы привычно хмуря свои густые брови, но как будто подчеркнуто хмуря их:

– Рабочие ведь теперь раскассированы: очень многих забрали в армию, несколько тысяч, а другие, которые тоже запасные или ополченцы, только очень нужные на заводе, – те оставлены, работают, только их предупредили, что чуть что – ушлют под пули без разговоров.

– А что это значит «чуть что»? – не утерпела, чтобы не спросить, Нюра.

– Это твоя сестра? – спросила Дедова Надю вместо ответа Нюре.

– Сестра же, я же ведь тебе сказала! – удивилась Надя.

– Я не расслышала. Она на тебя похожа, – сказала неторопливо Дедова и, оглядев Нюру цепким взглядом, как бы вскользь бросила ей: – Рабочие останутся рабочими, хотя и война.

– И хотя работают на войну, – добавила Надя.

– А что может выиграть на войне рабочий? – глядя по-своему, то есть как будто исподлобья, недоверчиво и недовольно, на Нюру, спросила Дедова.

– Ничего ровным счетом, – храбро ответила Нюра готовой фразой, слышанной ею от сестры, хотя в смысл этой фразы она еще не удосужилась проникнуть.

– То-то и есть… Поэтому настроения у наших рабочих остались прежние. А как их расстреливали в июле, этого они не забыли.

– Разве расстреливали? В июле? – изумилась Надя, понизив голос.

– А ты разве не знала? Впрочем, это уж были каникулы, ты уехала домой… На заводе же, на дворе, в рабочих стреляли… Были убитые, много раненых. Потом многих арестовали…

Густой, почти мужской голос Кати очень шел – так показалось Нюре – к тому, что она говорила, и потом, когда они простились, так как Катя куда-то спешила, Нюра совершенно непосредственно сказала сестре:

– Вот такая могла бы идти впереди с красным флагом, а совсем не ты!

Это больно укололо Надю.

– Не я? Не я? Не говори глупостей!.. Катя, может быть, тоже захочет идти, только у нее не выйдет.

– Почему не выйдет? Именно у такой и выйдет.

– А я тебе говорю, что не выйдет! Я знаю Катю получше, чем ты.

– Зато она рабочих знает, а ты нет, – не сдавалась Нюра.

– А ты почему думаешь, что я не знаю?

– А где же ты их могла видеть? В Симферополе?

– Где бы то ни было, – упорствовала Надя.

– Нигде не видела, а туда же!

– Не раздражай меня, пожалуйста!

– Во-об-ражает в самом деле! – не унималась Нюра. – Только потому, что Сыромолотову понадобилась, а если бы он эту увидел, он бы на тебя и не посмотрел!

– Дедову? Сыромолотов? И на меня бы не посмотрел?..

Это не оскорбило, а развеселило Надю. Она засмеялась и дружелюбно уже толкнула сестру в плечо.

– Значит, ты уверена, что ему нравишься? – постаралась по-своему понять ее Нюра.

– То есть ты хочешь сказать, как «натура»? Я думаю, что у него были соображения по этому поводу.

– А если бы в то время у нас была эта Катя и вы бы вместе пошли к Сыромолотову, то он, конечно, выбрал бы для картины ее, а совсем не тебя!

– Это ты говоришь просто потому, что сама к нему неравнодушна – вот и все! – выпалила одним духом Надя.

– Я? Неравнодушна?

– Понятно! Иначе отчего бы ты покраснела!

– Нисколько я не покраснела, – возмутилась Нюра, чувствуя, однако, что еще гуще краснеет. – Ну да, теперь я все понимаю, – безжалостно продолжала она. – Только не понимаю, как же ты так, когда он уже старик?

– Что ты выдумываешь дурацкие глупости! – прикрикнула на нее Надя, но спустя немного добавила: – Сыромолотов пожилой человек, хотя стариком его никто не называет пока.

– То-то все ты носишься с его картиной! – соображала вслух на ходу Нюра. – Картина, картина! «Я с красным флагом! За мной демонстранты! Впереди полиция и войска!..» А все дело в том только, что ты…

– Замолчи, пожалуйста! – перебила Надя.

– Хотя вот мы учили «Полтаву» Пушкина, – продолжала тем не менее Нюра. – А там Мария влюбилась в старика Мазепу… Конечно, он был целый гетман, а не то чтобы какой-то художник, зато ведь и Кочубей был «богат и славен» и «его луга необозримы»…

Тут Надя бурно повернулась и пошла назад, и Нюре оставалось только повернуться тоже и пойти за ней следом, ничего больше не говоря, но в то же время улыбаясь слегка и с виду беспечно.

VI

После встречи с Катей Дедовой на Аничковом мосту два дня была Надя в сумятице чувств и представлений.

До этого хотя и думалось о демонстрации, но только как о теме для картины Сыромолотова: личное участие в подобном выступлении рабочих и интеллигентов сознанием откладывалось на неопределенное будущее. Теперь же раздвоилось то, что она считала единым и цельным в начавшейся войне. В одной стороне осталось прежнее: непременно должны победить; в другую отошло: а что будет потом, после победы?.. Может быть, потом, тут же, на другой день, вспомнят об ее брате Николае, который теперь офицер, – значит, нужен, – и его арестуют вновь? Может быть, из путиловских рабочих, которые теперь нужны, на второй день после войны половину сошлют в Сибирь?.. И нет правды в том, что говорила Ядвига Петровна? Как это в самом деле могло случиться, что целый народ в средней части Европы, целое довольно старое государство, взяли и поделили хладнокровнейшим образом три сильных его соседа? А теперь каждый из них, конечно, стремится только к тому, чтобы прибрать к своим рукам и остальные части, что и должно случиться, потому что надо же оправдать большие издержки войны. Наконец, из-за чего же и начинаются войны, как не из-за того, чтобы захватить у соседей что плохо лежит и так само и просится в руки?..

Сыромолотов как-то спросил ее, что, по ее мнению, значительнее, – война или революция, и она ответила, немного подумав, что революция, так как она способна прекратить на земле войны, если только хорошо удастся, а всякая война вызывает только новые войны. И вот теперь на досуге и уже во время ведущейся войны она придумывала один за другим доводы, подтверждающие тот свой ответ художнику.

Ей нравилось представлять себе, будто он спорит с ней, и она придумывала про себя, что он мог бы сказать ей, и опровергала его с большой горячностью. На это уходили у нее десятки минут, особенно когда она просыпалась ночью от храпа соседа или раннего прихода соседки.