Ангелы террора

– Человеком я буду, – ответил я, – а вы, разбойники, меня схватили и, поди, хотите ограбить.

– Не, ваше степенство, – уверил парень, – мы по крестьянству. – Он подумал и, видимо, решил перестраховаться: – А ты какой веры будешь, нашей али не нашей?

– Нашей, вашей, – ответил я, хотя и был записан в паспорте лютеранином. – Вы бы меня, братцы, развязали, а то тело затекло.

– Значит, ты не черт? – опять спросил молодой.

– Какой я тебе черт, – сердито сказал я. – Развяжите, перекрещусь.

– А откуда у стога упал? – с сомнением в голосе спросил мой ямщик.

– С воздушного шара, – брякнул я первое, что пришло в голову.

– Это как же? – хором изумились мужики.

– Вы что, такие темные, что не знаете, как люди на воздушных шарах летают?

– Оно, конечно, слыхали, как не слыхать, мы, чай, не темнота какая. Только люди всякое болтают, наш поп говорил, что летать по небеси, как ангелу, не по-хрестьянски. Да и оченно нам это сомнительно, как так можно по воздуху лететь, – проговорил мой возница.

– Чего сомнительного, будете в Москве, сходите на Ходынское поле, там каждый праздник на шарах летают.

– Так то в Москве, а мы вона где!

– Меня сюда ветром занесло…

– Так нету ветра же, – опять подал басок въедливый парень.

– Это снизу нету, а сверху есть. Поглядите, как облака бегут, – терпеливо объяснил я, боясь, что мужики окончательно запутаются и побоятся меня освободить.

Не знаю, глядели ли мужики в темное, закрытое низкими облаками небо, но мои доводы их начали убеждать.

– А кто отвезет меня на станцию, тот на водку получит, – внес я элемент материальной заинтересованности в наши налаживающиеся отношения.

Мужики отошли в сторонку и долго совещались. Потом вернулись и подняли меня со дна телеги. Я огляделся, снега на земле еще не было, и в осенней, густой темноте лица людей были почти неразличимы.

Я вел себя нарочито спокойно, не дергался и терпеливо ждал, пока с меня снимут путы.

– Ты уж, ваше степенство, на нас не серчай, – сказал мой ездовой. – Мы люди темные, увидели, что ты с неба упал, испужались, думали – нечистый.

Меня развязали, я попробовал вылезти из телеги, размять затекшие ноги, но тело так занемело, что меня повело, и пришлось остаться сидеть на сене.

– До деревни далеко ли? – спросил я хозяина своей повозки. Ехать ночью на железнодорожную станцию не было никакого смысла, это резоннее сделать утром.

– У нас село, – не без гордости ответил он, – а далеко ли, не скажу, может верста, а может, и боле.

– Звать-то тебя как?

– Еремеем кличут.

– Переночевать в селе место найдется?

– А чего ему не найтись, хоть у меня ночуй, если не побрезгуешь. Сам-то, из каких будешь, не учитель ли?

– Скорее врач, то есть доктор.

– Это дело хорошее, у нас на земстве тожеть дохтур есть. Оченно важный, осанистый дажеть.

– Лечит хорошо? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

– Это само собой, премного мы ими довольны.

Мужики разошлись по своим телегам, и мы тронулись.

– А что же ты сено не везешь? – спросил я, разглядев, как тяжело нагружена другая телега.

– Так мы ж тебя споймали, как ты упал, вот и еду порожним.

– А почему вы так поздно за сеном поехали? В такую темень?

– Днем-то, слышь, молотили.

Мы замолчали. Телега поскрипывала осями и стучала железными шинами по разъезженной, мерзлой дороге. Лошадь, прибавляя шаг, спешила в теплую конюшню. Запахло печным дымом и конским потом.

– До Москвы от вас далеко? – спросил я, нарушая молчание.

– Далече, – ответил Еремей, – ежели пешком, то и за день едва дойдешь.

– А на поезде? Ну, на паровозе?

– Это на машине-то, что ли? – уточнил он.

– Ну, да, на машине, – подтвердил я, вспомнив, что до массового появления автомобилей так называли паровозы.

– На машине-то, какой разговор, враз домчит. А тебе, барин, не страшно было на шару-то летать?

– Страшно.

– Вот я и кумекаю, что ни в жисть бы не полетел, боязно.

– Ну, а за сто рублей полетел бы? – поинтересовался я.

– За сто полетел бы, – подумав и взвесив, ответил Еремей. – Все от Бога, коли не попустит, так и не убьешься. Эх, грехи наши тяжкие, – непонятно по какому поводу промолвил мужик и перекрестился. – Так дохтур, говоришь?

– Доктор, – подтвердил я.

– А я слышу, вроде речь у тебя не мужицкая, а барская, вот тебе, думаю, и споймали варнака.

Постепенно наш неспешный разговор «закольцевался» и пошел по кругу. Мне надоело слушать и говорить одно и то же. Село все не показывалось.