Ангелы террора

Между тем мои лошади продолжали нестись во весь опор, мотая узкий фаэтон по всей ширине дороги. Крики сзади начали отставать, и стрельба прекратилась.

Я сел на скамью и опять нормально взял в руки вожжи. Почувствовав узду, кобылки начали успокаиваться и пошли ровнее. Я не стал их придерживать. Даже напротив, слегка подстегнул по бокам.

Наконец перелесок кончился, а за ним, как я погнил, уже был перекресток. Я попытался придержать лошадей, но они, разгоряченные бегом или испугом, плохо слушались. Пришлось громко закричать: «Тпру» и сильно натянуть вожжи. Скорость бега немного упала. Впереди показалась темная полоса тракта, мне следовало свернуть налево, на север, но в последнюю секунду по какому-то наитию я повернул на юг. На большой скорости санки чуть не перевернулись, но дальше по широкой, наезженной дороге выровнялись и поехали прямо. Я опять подбодрил лошадей. С версту они еще шли длинным галопом, но потом начали сбиваться на короткий шаг и мотать мордами в мою сторону, как бы призывая умерить пыл. Я отпустил вожжи, и они тут же перешли на медленную рысь.

Дорога по-прежнему была пустынна, и один Бог знает, куда она вела. По «азимуту» и направлениям, проходившим по этой местности, можно было предположить, что это Калужский или Варшавский тракт, Осталось только добраться до какого-нибудь населенного пункта и выяснить, насколько это соответствует действительности.

Теперь мои лошадки еле плелись и тяжело дышали. Я остановил их и прислушался. Кругом было тихо. Вспомнив какую-то детскую сказку, я лег на дорогу и прижался к ней ухом. Стука подков слышно не было. Или мои преследователи взяли неверный след (на что я очень рассчитывал), или значительно отстали. Я подошел к лошадям, они были мокрыми от пота, а мороз все усиливался. Под сидением я нашел тряпку и вытер их крупы. После этого мы опять пустились в путь.

От пережитого волнения я согрелся, но потом опять начал мерзнуть…

На дороге по-прежнему никого не было. С полчаса мы трусили по большаку, пока, наконец, впереди не замаячило темное пятно, напоминающее человека. Я подстегнул лошадей, и мы быстро догнали крестьянского парнишку, бредущего по обочине. Одет он был в армяк и баранью шапку вроде кубанки.

– Эй, паренек, – окликнул я его, – не подскажешь, что это за дорога?

Прохожий оглянулся на меня и ответил ломким, слабым голоском:

– Не знаю, добрый человек.

– Как это не знаешь? – удивился я. – Идешь и не знаешь, куда?

Путник посмотрел в мою сторону, потом отвернулся и вдруг сказал такое, от чего я едва не свалился с саней:

– Все дороги на Руси ведут ко Льву Николаевичу, поди, и эта туда же ведет.

Услышать такую ересь на ночной дороге от крестьянского паренька было совершенно неожиданно. Что за Лев Николаевич, я понял не сразу, но потом догадался:

– К какому Льву Николаевичу? Толстому, что ли?

– Да, к графу Льву Николаевичу Толстому, – поправил меня крестьянин. – Надежде всей земли Русской!

– Ясно, значит эта дорога на Тулу? – уточнил я, имея в виду расположение Ясной Поляны.

– Все дороги на Руси ведут в Ясную Поляну, – подтвердил странный мальчик. Говорил он каким-то, как я уже заметил, ломким, затухающим голосом и вдруг начал оседать на дорогу. Это выглядело совсем уже странно, и я сначала подумал, что он просто пьян.

Но слишком он был юн, да и пока я его не догнал, шел не качаясь.

«Наверное, толстовец», – подумал я, вспомнив, какой популярностью пользовался великий граф у своих современников во всем мире.

Я соскочил со своего фаэтона, подошел к нему и помог подняться на ноги. «Толстовец», когда я разглядел его вблизи, оказался худеньким юношей с окоченевшим, заострившимся лицом. Глаза его были полузакрыты, и когда удалось поставить его на ноги, он посмотрел на меня едва ли не со смертельной мукой.

«Только этого мне не доставало», – подумал я и подтащил его к повозке.

– Я ничего, я пойду, мне нужно идти, – бормотал парнишка, обвисая у меня на руках.

Пришлось забросить его на сидение, как мешок с картошкой. Оставлять его на дороге было нельзя, он бы неминуемо замерз. Молодого человека била крупная дрожь, и он находился в полуобморочном состоянии. Самым правильным было бы дать ему выпить стакан водки, но, увы, мои похитители о водке, как и о теплом платье не позаботились.

Я пристроил парнишку на сидении так, чтобы он не вывалился по дороге, уселся на свое место и подстегнул кобылок. Они, пока мы стояли на месте, начали покрываться инеем и без понуканий пошли коротким галопом.

– Ты говорить-то можешь? – поинтересовался я у своего нежданного попутчика.

– Могу… – проблеял он дрожащим голосом.

– Откуда ты взялся?

– Из Херсонской губернии.

– Откуда? – удивленно переспросил я. – И что, так всю дорогу и идешь пешком?!

– Нет, только от Москвы…

– Деньги-то у тебя есть? – после долгого молчания задал я животрепещущий для меня вопрос.

– Есть немного, маменька заставила взять в дорогу.

– Молодец твоя маменька, – похвалил я предусмотрительную родительницу.

– Лев Николаевич считает деньги грехом, – не согласился парнишка.

– Ну, если только что Лев Николаевич… – машинально сказал я, заметив, что мы подъезжаем к развилке дороги. Нужно было выбирать, куда ехать дальше.

– Так ты точно не знаешь, где находится Тула?

– Не знаю, мне в Москве посоветовали о дороге спрашивать у встречных, – стуча зубами от холода, ответил юнец.

Выбор у меня был небольшой, один из двух вариантов, и я направил лошадей по левой дорожке, она мне показалось немного шире и лучше раскатана, чем правая. Морозец, между тем, все крепчал, и непротивленец совсем скис, да и меня уже пробирало до костей. Наконец впереди показалось какое-то селение, запахло печным дымом, и лошади прибавили шага.

– Денег у тебя сколько? – опять вернулся я к грешной теме. – Заплатить за постоялый двор хватит?

– Сто рублей, только они в армяк зашиты, – полусонно пробормотал малец. – Я хотел так дойти, Христа ради…

– «Так» только на тот свет можно добраться, да и то не всегда, – нравоучительно сказал я.

Мы уже въезжали в какое-то село. Несмотря на довольно раннее время, избы были темны. Ничего похожего на постоялый двор я не заметил. Ломиться к спящим людям было неудобно, а спросить было не у кого. Проехав дворов двадцать, я наобум остановился у какой-то избы и, оставив толстовца ждать, забарабанил кулаком в ворота. Во дворе затявкала собака, ее лай тотчас подхватили другие псы в соседних подворьях. Минут через пять в темном окне мелькнул свет лучины, скрипнула дверь, и старческий голос спросил:

– Кого Бог несет?

– Проезжие, – ответил я, стараясь сделать голос приятным, – ищем, где переночевать.

– А хоть у нас ночуй, коли за постой заплатишь, – сказал невидимый хозяин, прерывая приглашение смачным зевком. – Сами-то кто будете?

– Так, едем по своим делам, – неопределенно ответил я.

Старик исчез, потом вернулся одетым и открыл ворота. Мы въехали на подворье и, оставив лошадей на попеченье вышедшего вслед за стариком молодого мужика, пошли в слабо освещенную избу. Легковесного толстовца, чтобы он не упал, я придерживал за кушак. В сенях в нос ударила теплая дурманящая деревенская, избяная вонь. Пахло кислым хлебом, скотом и бедностью. Толстовец тут же бессильно опустился на лавку, заваленную каким-то тряпьем, а я остался стоять, поджидая замешкавшегося в сенях хозяина.

– Рано нынче мороз ударил, – сказал старик, появляясь в дверях вместе с клубами пара. – Я такого и не припомню, поди, замерзли?

– Есть маленько, – ответил я. – Парнишка вот совсем закоченел.