Прыжок в прошлое

Я отнюдь не пуританин и ничего не имею против лицезрения красивой женской плоти, но распяленная голая баба была просто отвратительна.

Между тем мужская команда выстроилась в очередь, и началось мерзкое ритуальное соитие. Для этой цели у мужчин оказались предусмотрены прорези в балахонах, и они остались анонимны.

«Жриц» меняли после каждого цикличного прохода мужчин.

Я после второго круга даже смотреть перестал в том направлении. То, что происходило на моих глазах, скорее всего было посвящением в ведьмы и ничего общего не имело с обычным сексом.

Мой монах совсем зашелся в молитве. Я, заметив, что цепь, которой он был опутан, просто намотана на железный костыль, опять предложил помочь ему освободиться, но он, как и в прошлый раз, отказался.

Наконец последняя женщина получила посвящение, и присутствующие вновь уселись за стол. Дамы так и остались обнаженными.

Опять, по команде председателя, хор завел торжественную песнь, а слуги подняли на руки козла и взгромоздили на стол. Животное, видимо, привыкло к такому обращению и никак не протестовало.

Между тем песня делалась все торжественней, и я бы даже сказал, суровее.

У меня побежали мурашки по коже, хотя я не понимал ни слова в протяжном ритмичном речитативе. Особенно страшно звучали мужские голоса. Когда хор достиг пика эмоционального напряжения, его заглушил мощный голос председателя:

– Жертвы! – потребовал он.

– Жертвы! – потребовал хор, сумрачно и грозно.

Все почтенное собрание повернулось в нашу сторону. Мне стало очень не по себе. Жертвой я себя не представлял ни в каком виде. Что лукавить, сердце забилось учащенно. Адреналина выработалось столько, что я мог сокрушить любую темную орду, – если только она сама не сокрушит меня раньше.

Мой сосед монах запел какой-то псалом и начал осенять сатанистов и ведьм крестными знамениями. Я взялся на пояс, чтобы успеть освободиться и попытаться оказать сопротивление. Ничего патетического в голову не шло, была небольшая растерянность и недовольство собой за медлительность и нерешительность.

Нужно было все-таки попробовать прорваться к выходу, когда потухли почти все факелы…

В это время шестеро стражников направились в нашу сторону. Судили нас по очереди, и монах был первым, но как эти уроды вершат свои жертвоприношения, я не представлял.

Я отошел от монаха, сколько позволяла цепь, чтобы у меня был резерв времени хотя бы в пару секунд, за которые нужно было успеть снять обруч, сбросить халат и обнажить оружие. Что будет дальше, я не хотел даже загадывать. Представлять, как мне в спину бросают бердыш, в такой напряженный момент не стоило. Страх лишает инициативы, делает человека покорным и превращает в жертву.

В это время стражники подошли к монаху и подняли его на руки. Цепь, намотанная на костыль в стене, сорвалась и теперь со звоном тащилась за процессией по полу. Понесли чернеца не сразу к Великому Магистру, а вокруг зала, останавливаясь у каждой звериной головы. Хор одетых мальчиков и голых девочек продолжал свои ритуальные песнопения.

После обхода всех лесных покровителей бедного малого поднесли к началу стола, где сидел толстяк. Два стражника спустили канат, пропущенный через потолочный блок. Щиколотки монаха просунули в петлю и под скандирование: «Жертву!», «Жертву!», медленно подтянули к потолку. Ряса бедняги задралась и обнажила худые ноги и съежившееся причинное место. Бабы завизжали, начали сдирать с монаха одежду и полосовать ногтями тело. Через минуту монах голым висел над столом, извиваясь от боли.

Он еще пробовал петь псалом, но, когда одна особенно ретивая ведьма вцепилась ему в мошонку и начала ее отрывать, не выдержал боли и тоскливо, протяжно закричал. Мужчины в это время, мешая обезумевшим бабам, подставили монаху под голову деревянный сосуд в виде долбленого гроба и расставили вокруг него черепа-чаши.

Что собираются дальше делать с бедным чернецом, несложно было догадаться. Все внимание присутствующих было сосредоточено на жертве, и я наконец решился отстегнуть свой пояс. Тело покрылось липким, противным потом, сердце бухало у самого-горла. Смотреть на то, что собрались делать дальше эти мракобесы, я не мог. Одно дело – трупы в анатомическом театре, и совсем другое – живой, страдающий человек…

Стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь к себе внимания, я снял с себя халат и остался в джинсах и футболке. Потом вытащил из-за пояса саблю и медленно обнажил клинок. Я вполне отчетливо понимал, что реальность – не американский боевик, где шансы есть только у хороших парней. У меня их практически не было. Пока я пробьюсь к дверям, меня десять раз успеют заколоть или изрубить в капусту.

Чтобы сориентироваться, пришлось все-таки взглянуть на страшное действо, происходящее в десяти шагах от меня. Монаху уже перерезали горло, и теперь Bинер, как анатом, вскрывал ему грудную клетку. Тело убитого все еще конвульсивно дергалось. На меня никто не обращал внимания. Я пошел к дверям, по пути туша факелы. Они крепились в скобах, под которыми стояли керамические сосуды, наполненные водой, – в них капала горящая смола. Я вытаскивал факелы и гасил их в воде. Сборище было так увлечено кровавой оргией, что никто даже не обернулся. Меня теперь беспокоили два привратника, не оставившие свой пост и наблюдавшие за происходящим от дверей. Стычка с ними неминуемо задержит меня, и остальные стражники успеют напасть с тыла.

… Винер в этот момент располосовал грудь монаха и вырезал кровавый ком сердца. Он поднял его над головой и, раболепно съежившись, положил перед Великим Магистром. Я уже подобрался к дверям. Стражники напряженно всматривались в происходящее, боясь пропустить кульминацию…

И тут я с отчаяньем обнаружил, что пути к отступлению нет. Все сени были забиты челядью, не допущенной в зал и наблюдающей за происходящим через двери. Мне пришлось быстро отступить. Непривычная одежда сделала меня в их глазах как бы участником ритуала. Никто не удивился моему появлению. Я пошел по другой стороне зала, продолжая тушить факелы. Оставалось надеяться, что рядовые участники не знают досконально «протокола» и воспримут мои действия как его часть.

Я старался вести себя так же, как это делали служители. Зал, моими стараниями, погружался во тьму. Основные участники этого пока не замечали.

Зрители смотрели на хорошо освещенный «подиум» и не выражали протеста.

Великий Магистр встал и, не оглядываясь, привычным движением протянул руку и вырвал кинжал, торчащий в перевернутом распятии.

«Жертву!» – взвыло собрание, и Великий Магистр, проткнув сердце монаха, поднял его над головой. Все присутствующие взвыли и начали хватать со стола чаши-черепа и, отталкивая друг друга, черпать кровь из жертвенного сосуда. Началась сутолока. Я беспрепятственно прошел по стеночке за кресло председателя и потушил оба оставшихся факела. Наступила полная темнота.

По-моему, только в этот момент до сатанистов дошло, что происходит нечто не запланированное. Крики смолкли, и послышался удивленный ропот.

– Свет! – пророкотал председатель, не забывающий о своих вокальных талантах.

Сразу в нескольких местах послышались удары металлом о камень и полетели искры от кремней. Время мое стремительно истекало. С огнивом предки управлялись довольно ловко…

В это критический момент я совершил первое в своей жизни преступление против личности. Думать уже было некогда, и я ткнул саблей в то место, откуда секундами раньше слышался голос Великого Магистра. Клинок легко вошел во что-то мягкое, и тут же раздался леденящий сердце вопль. Магистр кричал без слов, как животное. Я вырвал клинок из тела и бросился прочь, сбивая с ног встречных сатанистов.

Началась паника. Люди метались в темноте, сбивая друг друга с ног. В меня кто-то вцепился мертвой хваткой, и мне вновь пришлось воспользоваться саблей.

Опять раздался крик. Единственный, кто понимал, что происходит, был я, остальные помимо воли постепенно втягивались в общее побоище, защищаясь от неведомого врага. Стражники начали применять оружие, это я понял из того, что крики боли неожиданно раздались с разных сторон. Слава Богу, меня никто не задел.

Никаких угрызений совести я не испытывал. Каким бы веротерпимым я ни был, как и любой человек с нормальной психикой, не могу испытывать ничего, кроме ненависти и отвращения к проявлениям каннибализма и человеческим жертвоприношениям.

Я постепенно пробился к дверям и протиснулся в сени. Там, как и везде, метались и кричали люди. Оставалось преодолеть несколько шагов, и я бы оказался на улице.

Однако мне не повезло: кто-то слишком умный и быстро соображающий запер входную дверь. Все, кто не успел выскочить из дома, оказались в западне.

Постепенно стражники начали приходить в себя и перекликаться, чтобы не ранить друг друга. До того момента, как кто-нибудь сумеет добыть огонь и осветить поле боя, оставалось немного времени, и я предпочел скрыться от преследователей в глубине дома.

Когда меня вели сюда из амбара, я присматривался к планировке. Из сеней на второй этаж вела узкая крутая лестница. Я примерно помнил, где она находится, и попытался ее отыскать.

Сразу у меня это не получилось. Когда казалось, что я вот-вот ее нащупаю, кто-то сильно ударил меня по спине кулаком. Били, похоже, наугад – на уровне «среднестатистической» головы. Меня спас нестандартный для эпохи рост. Получи я удар такой силы в голову, нокаут мне был бы обеспечен, а так я только отлетел вперед, перестав ориентироваться в пространстве.

Ввязываться в общую драку я не собирался, и потому начал двигаться в одном направлении пока не уперся в стену. Теперь, если бы удалось выяснить, что это за стена, я смог бы найти лестницу наверх. К сожалению, узнать оказалось не у кого.

Нужно было на что-то решаться. Я щелкнул зажигалкой и на миг осветил сени. Лестница была в двух шагах от меня, но там находился стражник в кольчуге и с бердышом. Он увидел меня и среагировал мгновенно. Я еле успел отклониться в сторону, когда мимо щеки пролетело что-то тяжелое.

Скорее инстинктивно, чем намерено, я полоснул клинком по тому месту, где видел противника, казачьим режущим ударом с оттяжкой. На пол со стуком упал металлический предмет, и человек, жутко закричав, шарахнулся в сторону.

Я бросился к лестнице и нашарил перила. Наверх я поднимался, проверяя пространство перед собой концом сабли. На общее счастье на клинок никто не напоролся.

Когда мне не удалось нащупать очередную ступеньку, я опять взял зажигалку.

Передо мной оказался закуток, наподобие крохотной лестничной площадки. На узкий пятачок выходил коридор, ведший в глубь дома, и начиналась крутая лестница на третий этаж.

Идти на самый верх, с риском оказаться в ловушке, я не решился и двинулся в глубь покоев.

Здесь было тихо. Крики и вопли доносились только с первого этажа, где, по-видимому, продолжалась битва в темноте.

Я двигался дальше, шаря свободной левой рукой по стенам узкого коридорчика.

Вскоре я нащупал дверь. Однако войти в комнату мне не удалось: замок оказался заперт.