Штрафбат Павла Первого: Штрафбат Его Императорского Величества. Спецназ Его Величества. Диверсанты Его Величества. Заградотряд Его Величества

– Ага, а старая шлюха-мужеубийца вполне устраивала?

– Да что ты с ним церемонии разводишь, граф? – Новое действующее лицо было изрядно пьянее и, соответственно, решительнее. – Пускай отречение подписывает!

– Платоша, тебя ли вижу? И братца Коленьку привёл? – Стараюсь, чтобы в голосе моём звучало радушия и доброжелательности чуть больше, чем в них можно поверить. – А я вот, понимаешь, ночей не сплю, всё ожидаю визита вашего бляжьего семейства. Небось, к мамашке-то в кровать запрыгнуть не опоздали? Нехорошо, Платоша, очень нехорошо…

– Да ты… – взревел Зубов, и ранее-то не отличавшийся кротостью нрава, но был остановлен графом Паленом.

– Спокойнее, Платон Александрович! В сём деле горячность пагубна. – И уже мне: – Извольте отдать шпагу!

Придвинулись. Рыл десять, да ещё за дверью слышны голоса. Если навалятся толпой, то просто затопчут. И до сих пор не кинулись только из приличия – каждому хочется меня придушить, но стесняются лезть первыми, боясь показаться выскочками и торопыгами. Нет, уж всяко не сомнительная слава цареубийцы отпугивает. Что-то подсказывает: это настолько привычное дело, что ни внутреннего протеста, ни какого-либо замешательства не вызовет.

– Шпагу, говоришь? Ах, мин херц Питер, только из уважения к памяти прадеда, чье имя вы носите… – Пален улыбнулся, недослушав, и пошёл вперёд, протягивая руку. – Да, только из уважения вы не будете… повешены!

Сильно отталкиваюсь от стола… клинок неожиданно легко входит графу в живот. Сейчас посмотрим, голубчик, чем ты нынче закусывал. Не хочет показывать, молча валится набок, утягивая оружие за собой. Нет, друг ситный, так не пойдёт!

Немая сцена. Что застыли, не ожидали подобной прыти от придурковатого императора? Для надёжности упираюсь ногой Палену в грудь и выдёргиваю шпагу. Вовремя – успел подставить под опускающийся палаш. Ур-р-р-оды, никакого почтения! Царей убивать и так грех большой, а уж в капусту рубить… Чай не в лихой кавалерийской атаке. Кто это, не Фёдор ли свет Сергеевич? И не сидится дома трухлявому пеньку?

Старый-то он старый, но удар Борятинского заставил отступить назад, к столу. Я не великий полководец, мне ретираду совершить не зазорно. Левая рука нащупывает графин. И тут же противник едва успевает уклониться от летящего в лицо хрустального снаряда, доставшегося стоящему позади генералу с мясистым красным носом. Точное попадание в лоб – осколки брызнули немногих хуже гранатных, с меньшим, правда, ущербом для неприятеля.

Зато удивил. И даже, кажется, остановил. По-моему, неожиданный отпор и внезапная гибель Палена несколько остудили пыл заговорщиков. Впрочем, не стоит себя обманывать, обратной дороги у них нет.

– Навались! – орёт Зубов.

Опомнились, стряхнули наваждение… храппаидолы!

– Платоша, а не угостить ли и тебя горячительным? Али табачку на понюшку?

– Убью!

Не убил. Застыл, широко открыв рот, когда от дверей раздался спокойный голос поручика Бенкендорфа:

– Товсь! Цельсь! Пли!

Однако против лома нет приёма. Особенно если этот лом мелко порублен и заряжен в гвардейскую фузею образца тысяча семьсот девяносто восьмого года. Шучу, конечно, но там калибр таков, что вполне можно и картечь горстями засыпать – палец пролезает. А бабахнуло не хуже «катюши» – спальню заволокло дымом, сквозь который доносились крики раненых и уверенные команды Александра Христофоровича:

– Скуси! Забей! Товсь!

Пользуясь всеобщей суматохой, на всякий случай лезу под стол. Оно мне нужно, пулю от своих схлопотать? А если назвать это военной хитростью и отступлением на заранее подготовленные позиции, так и вовсе выглядит не благоразумной осторожностью, а чуть ли не безрассудным геройством.

Но место занято, кто-то в парадном мундире (под рукой чувствуется жёсткое золотное шитьё) отталкивает меня и не пускает прятаться. Что же за скотина такая? Бью наугад обутой в тяжёлый ботфорт ногой. Раз, другой… на третий ногу перехватывают и резко дёргают на себя. Валюсь навзничь, крепко приложившись затылком о паркетный пол так, что искры и глаз, да шпага вылетела из руки и укатилась в неизвестном направлении, и тут же сверху наваливается громадная туша. Мало того что душит, так ещё и царапает шею камнями повёрнутых внутрь перстней.

Пытаюсь отбиться, но противник явно сильнее. Ах ты фашистская сволочь… Впившееся в ляжку сквозь кожу лосин что-то острое побуждает к действию – очень не хочется помирать раненому в задницу. Тыкаю обоими указательными пальцами туда, где по блеску угадываются глаза… Правым попал, да так, что на лицо плеснуло липким и горячим. И уже можно освободиться, вздохнуть и встать хотя бы на четвереньки.

Ещё залп! Пули хлестнули по окнам, и поднявший шторы холодный мартовский ветер задул свечи. Дым, впрочем, тоже развеял, что стало заметно после того, как внесли несколько зажжённых факелов. А стреляют-то солдатики так себе – из десятка заговорщиков лежат лишь пятеро, причём троих могу с гордостью записать на свой счёт. Поднимаюсь с колен, пока никто не обратил внимания на пикантную позу, и стараюсь принять величественный вид.

– Поручик, тебе тоже не спится? Согласись, в этой ночи есть какая-то томность.

Сказать, что Бенкендорф выглядел удивлённым – ничего не сказать. Не удивлённым, скорее стукнутым пыльным мешком по голове. И лицо являло сложную гамму чувств (а что, как настоящий буржуй я теперь и в фортепьянах разбираюсь), от облегчения при обнаружении меня живым и здоровым до некоторого разочарования. Неужели он огорчился невозможностью свершить праведную месть за невинно убиенного государя?

– Ваше Императорское Величество!

Возгласу поручика вторит звон. Звон оружия, брошенного заговорщиками на пол. Виктория? Да, она, но только с тыльной стороны, с той, где спина теряет своё благородное название. Так что рано ещё праздновать, вот кое-что сделаем, и уж тогда…

– Солдаты! Братцы! Орлы! – Гренадёры вытянулись по стойке смирно, хотя, казалось, более некуда. – Да, орлы! Но не солдаты-победители… Почему на поле боя оставлен враг, не желающий сдаваться?

Не понимают, лупают оловянными глазами и молчат. Ладно, попробуем зайти с другой стороны.

– Вы разве не видите, что подлый супостат упорствует и по сию пору не сложил оружия? Тому ли учил чудо-богатырей генералиссимус Суворов? Не слышу ответа, господа офицеры!

Взгляд правофлангового усатого детины лет тридцати пяти с пройдошистой рожей ротного старшины мигом приобрёл осмысленное выражение. Покосился на меня, на лежащие шпаги…

– А чего теперя! На штык их, робяты!

Управились меньше чем за минуту. Слегка погрустневший Бенкендорф подал шпагу, потерянную мной в героической битве у стола.

– Спасибо, поручик. О чём печалишься?

– Простите, государь, но я так и не смог выполнить ваше приказание.

– Какое?

– О проведении политинформации. Не зная, что сие из себя представляет, я взял смелость…

– Пустое, ты всё правильно сделал.

– Да?

– Ну конечно же. Настоящая политинформация – суть объяснение подчинённым подлой природы врага, определение врага на сегодняшний день с государственной точки зрения и, главное, объяснение, почему уничтожение супостата является благом не только для державы, но и для каждого солдата по отдельности. Ты прекрасно справился, Александр Христофорович, проявив разумную инициативу. Соответственно, должен быть вознаграждён.

– Ну что Вы, государь, не за награды… – слишком ненатурально начал отнекиваться Бенкендорф.

– Верю, конечно верю, что движимый исключительно помыслами о благе Отечества… – Чего я несу, он же немец? – Да, Отечества!

Кончик шпаги упирается в грудь лежащего без памяти генерала, получившего графином в лоб.

– А вот скажи мне, поручик, каким манером сей мерзавец похитил твой орден да себе нацепил? Изволь исправить недоразумение и не допускать подобного впредь!

Бенкендорф присел на корточки и дрожащей рукой потянулся к звезде Георгия второй степени. Остановился, недоверчиво подняв голову:

– Государь, но он же генеральский…

– И чего? Зато будет куда расти и к чему стремиться. Карьеризм, братец, подобен елдаку! У каждого офицера быть непременно должен, но показывать его на людях неприлично. Но мы тут все свои, не так ли? Не стесняешься же ты в бане?

Оставив свежего кавалера радоваться награде, обращаюсь к солдатам, тьфу, то есть офицерам:

– Ну что, господа лейб-кампанцы, каковы ваши дальнейшие действия? Вот ты что скажешь? – Палец указывает на гренадёра, первым пошедшего в штыковую.

– Сергей Викторов Акимов! – представляется тот.