Государственный палач

Мне нравится роль милосердника.

Жалостливые эмоции весьма тонко и ощутимо бередят мои чувствительные струны-нервы. Чрезвычайно сладостно и тонко жалят мое зрительское сердце, в обычные, обыденные дни-месяцы прохладно-вязкое, искушенное на всевозможные порывы.

Глицериновыми актерскими каплями катились слезы в минуты, уже не помню какого весьма массового форума, когда собравшиеся взрослые дяди и тети топали ножками и вразнобой хлопали ручками, демонстрируя свое наплевательское и издевательское отношение к сухонькому, согбенному старичку-академику (по молодости сочинившему водородную пилюлю для всего вражеского имперского человечества), когда тот возмечтал с высокой трибуны поведать несмышленым советским массам, какой же он был осел и простофиля, что выдумал эту ужасную водородную превентивную пилюлю. Ведь не давали дедушке высказаться и еще так принародно грубили – еще бы не прослезиться.

Ныло тонкой приятной болью сердце и щекотало в носовом проходе при виде удрученного, потерянного, но как бы бодрого, благожелательного круглого лица, первого лица социалистической империи, когда с него с некоторой торжественной церемонностью срывали президентские погоны, регалии и заслуженные нашивки за ранения в битвах за перестройку, за новейшее мышление. Причем сдирал погоны атлетический, с пышной седой шевелюрой господин, который в недавнем прошлом служил у его ноги, затем был чрезвычайно больно и унизительно бит им, его строгим хозяином. Впрочем, когда опять же прилюдно унижали-издевались над седым атлетом, я искренне хлюпал носом и осыпал тайными проклятьями его меченого хозяина-говоруна.

Вообще я никогда не предполагал, что эти, как бы политические, баталии по моему личному телевизору могут быть захватывающе интересны своей непредсказуемой мелодраматичностью. Куда там коллизиям и сюжетам индийского кино…

Иногда я впопыхах ошибался, принимаясь баюкать свою жалость к славному достойному господину, которого изничтожают (разумеется, словесно) не только на улицах, в каких-нибудь родимых очередях, но и на всех подряд съездах народных волеизбранников.

К примеру, как дерзко и непочтительно «пинали» это милое круглоликое существо, внучка? знаменитого детского сочинителя, – и все-таки под жеребячье улюлюканье в свое время вытурили из премьерского креслица. Так нет же, круглоликое существо нынче опять в почетном седле-креслице, опять же личной партией хороводит. Видимо, и моя тайная хула на головы тех народных жеребцов сыграла свою положительную роль.

Впрочем, тех непокорных жеребцов его приемный отец-хозяин-атлет в одночасье разогнал, попужав для острастки танковыми пульками, а фанатичных, допустивших кровавое непокорство вожаков-самцов на время упрятал в тюремный сруб.

И нынче я в некотором как бы чувственном тупике: на кого же нынче обрушить свою застоялую, приусохшую жалость?

По всему видно, что моим актерски чувствительным нервам нынче придется взять длительный отпуск без содержания – по семейным, так сказать, обстоятельствам.

А в сущности, все эти новейшие (а возможно, и вытащенные из пропасти сгинувшего прошлого) государственные приключения никоим образом не затрагивают моей нынче вполне сложившейся семейной жизни. Государство, которое совсем недавно носило такое длинное имперское торжественно-претенциозное название, а нынче зовется скромно – Российская Федерация, – так вот этой самой федерации в лице ее служащих чиновников всегда было, а уж теперь и подавно наплевать на мою личную жизнь. На мои жалкие писательские гонорары. При товарище Сталине сие пособие называли более точно: трудодни. Им наплевать на еду-питье, то есть на количество и качество. Отравления с летальным исходом алкогольными продуктами с заводской маркировкой ведь обычное дело, почти как пошлый насморк, от коего обыкновенный порядочный обыватель не застрахован. А пищевая интоксикация вообще сплошь и рядом. А неуютное вредноноское заграничное барахло – кроссовки-однодневки, китайско-американские пуховики, в которых пух в основном утепляет-топырится в нижней части, а как же он, милый, колется и лезет, точно из прохудившейся, измочаленной подушки.

Одна в основном услада: странно непахучая забугорная «смирновка», которая употребляется в один присест без особого вреда для головы и походки, и полулегальные притоны терпимости или срочные услуги на дому профессиональными мастерами массажа.

Собственно, эти два, случайно пришедших мне в голову примера перетянут чашу весов в пользу демократии, заставив другую чашу с ворохом тяжеловесных социалистических завоеваний взметнуться вверх для презренного обозрения всеми цивилизованными гражданами свободного мира. Мира капитала.

За бетонными плитами какой-то молодчик-меломан крутил пленку с чарующим низким голосом молоденькой французской мадемуазель. Интересно, а какова эта худышка в постели? – наверняка шустра и жадна, только подавай и относи. Да-с… Наверное, тоже какой-нибудь психопат мучается: а не пора ли уничтожить эту певучую машинку, зачем ей жизнь, зачем она дает какие-то надежды, зачем развращает людей, расхолаживает, делает их беспомощнее, размягчает их сердца, которые становятся доверчивее и гибнут скорее, оттого что поддались мягкосердечности, которая всегда есть мнимая миражная величина. Ведь можно со всей определенностью сказать, что эта очаровательная, гибкая музыкальная стерва нервы своему очередному обожателю вытягивает с тренированной пытательской ухмылкой.

Еще русский доктор и сочинитель Антон Павлович догадывался, что за подобным ангельским обличием чаще всего хоронится-прячется самый натуральный кровожадный крокодил…

Антон Павлович лучше любого жесткого психоаналитика знал подлую женскую натуру. Вполне допускаю, что уважаемый сочинитель мог выразиться более определенно и твердо и сказать близкому Суворину или приятелю Потапенко следующее:

– Эх, батенька, великодушный вы человек! Поймите, нельзя достаточно длительно по-настоящему любить жену. Она, голубчик, не позволит такого пошлого финала. Женщина есть существо дикое, сумасбродное, не алгебраическое, голубчик, и в этом вся ее женская прелесть. Женское естество нуждается, как в опиуме, в ежедневном истязании, которое ей должен причинять бесплатно, по-социалистически, ее дружок, ее возлюбленный муж. Поймите, батенька, ежели ее лелеять, души в ней не чаять, всячески ей потакать, закармливать мерзким мармеладом… она захиреет буквально на ваших великодушных глазах. Она превратится в подозрительного, недоброго зверька, который при любом удобном случае, фигурально выражаясь, станет кусаться, царапаться. Это еще повезет, ежели мелкий зверь, а то жди целую взрослую рептилию – крокодила! Однако заметьте, голубчик, эта рептилия так психически вас истощит, такую выжженную степь сотворит в вашей доверчивой душе – никакая палата № 6 не примет вас на облегчение…

Все верно, уважаемый доктор, я в своей жизненной биографии имел случай убедиться: женская суть – это затаившаяся бешеная гадюка, готовая в любой миг выскочить из уютной щели и подло-ехидно ударить ядовитым своим зубом-складнем.

Чтобы мир этот не впал в окончательный безумный блудильный грех, всю женскую породу надобно надежно изолировать в особенно прочные места и выдавать их, как настоящее, опасное для жизни людей, дорогостоящее лекарство, выдавать их в виде красивых, блестящих упакованных пилюль, которые ни в коем разе не подобает разжевывать, иначе смертоносная горечь: тоска и тусклое времяпрепровождение в семейном обрыдлом кругу.

Разумеется, если приспичит любопытство, неудержимо захочется-таки разжевать спецпилюлю, то есть взбредет в голову: а не завести ли семейный очаг? – тотчас же отыщи любой томик Антона Павловича и читай. Читай как можно долго и с тщанием, с усердием. Потому что усидчивость и усердное штудирование чеховских текстов расшифрует тебе, простофиле, всю твою идейную неграмотность, весь твой идиотский идеализм.

Ты оценишь на гениальных примерах, что человек рожден, создан Всевышним не для мучительных экспериментов в семейной герметичной реторте…

Человек создан для службы, для карьеры, для творчества, для безделья, которое, видимо, и есть высшее человеческое предназначение на земле.

В самый разгар этих политически-семейных рассуждений-трактатов я поймал себя на непредусмотренном желании: мне вздумалось облобызать беззащитное, украшенное золотящейся солнечной паутиной ухо моей сладко почивающей жены. Вернее сказать, меня обуяло острейшее желание приласкать эту выразительную, нежную, с едва приметным проколом, живую розовеющую мочку, – точно в мое сердце вспрыснули какой-то любовно-чувственный раствор.

Хотя, если быть последовательным психологом, один вид этого вызывающе прелестного органа должен возбудить во мне пренебрежительные защитные эмоции, обыкновенное здоровое отвращение. А может, вновь старина Фрейд обходит дозором свои владения: мое подсознание, которое добровольно содержит себя глубоко под коркой, в таинственной непознанной темнице… А впрочем, безо всяких аналитических фрейдов ясно, что со мною делается: натуральная проснувшаяся похоть встрепенулась, самец зашевелился. И опять я стал наливаться-накачиваться ядреным помидорным соком.

Сорвать-содрать с этих наглых эгоистических форм одеяло и с бешеной животной неукротимостью овладеть собственной женой, без трусливого обязательного предупреждения, без осточертелых прелюдий-ласканий, представить себя мужланом-любовником, который имеет права быть грубым и омерзительным, потому что он платит – и немалые – зеленые денежки! Именно немалые, да-с…

Нет, голубчик, не позволишь ты себе эту семейную игру-шалость в дикого мавра. Потому что существо, которое так сладко-мерзко посапывает подле тебя на семейном ложе, это давно уже не твое личное существо, на которое ты, вспомни-ка, голубчик, молился, боготворил, отдавал все ласки, которые могла нафантазировать твоя молодая, обезумевшая от любовного жара голова-головушка.

Этой другой головушки давным-давно уж нет. Вместо нее выросла-вылезла совсем не похожая на старую, бесшабашную. Трезвая, циничная, достаточно прагматичная башка, не компьютер, конечно, но где-то ближе к кассовому аппарату. Это все моя любезная супруга, это ее молитвами разумными обрел ее нынешнюю, рассудочную.

У нас скромная семейная фирма. Скверно, правда, что не удалось получить патент-лицензию-разрешение, вид на жительство как бы. Зато не обременяем службой-заботой районную налоговую инспекцию. Как бы скромные кустари-одиночки по производству… интимных утех.

То есть наша семейная фирма за определенную, достаточно высокую, плату разрешает пользоваться теплом существа, которое, дрянь такая, дрыхнет себе и… И на завтрак мне вновь придется употребить холостяцкую глазунью с кусочками грудинки.

А я жажду каши! Гречневой, с мясной подливкой, которую эта спящая колода превосходно умеет готовить. Моя любезная жена, хочу сразу похвастаться, искусный природный кулинар и кондитер. Как-нибудь при случае я поделюсь ее поварским секретом – покручусь возле, запомню детали-подробности и на свежую голову запишу процесс выпекания каких-нибудь чудотворных, воздушных восхитительных пирожков с валютными томлеными рыжиками под брусничный ядовито-фиалковый кисель…

Воспоминания о нежных душистых пирожках с грибами переломили мое очередное жеребячье настроение, даже голова прояснилась, точно мензурку полноценного французского «Камю» вытянул, не закусывая. И ведь какое издевательство терпит мой неудовлетворенный, незаряженный организм – не сметь трогать руками производственный станок… Станок-наковальня, на коей куется благосостояние нашей милой, добропорядочной ячейки-семьи, куются доходы нашей слегка нелегальной фирмы по производству самых земных и естественных утех-удовольствий.

По негласному общесемейному приказу на меня возложены обязанности менеджера, рекламного агента, личного телохранителя. За президента фирмы и главного счетовода-кассира, разумеется единогласно, моя любезная лучезарная супруга.

Самый главный цех – ее неподражаемое в ореховом атласном загаре тело – мы ведем общими усилиями. И следует сказать, ведем добросовестно. Специальная энергетическая гимнастика, вибромассаж и ручной в помощь. Наемные специалисты (кстати, я сам окончил ускоренные курсы массажистов), бассейн, сауна с финской парилкой, легкие, но калорийные ланчи, разумеется, комплекс разминочных и восстановительных упражнений. В иных нештатных случаях гипнотический общеоздоровительный сон-погружение. Минимальное знание просторечия той страны, жителем которой приходится наш уважаемый гость-клиент. Дотошное знакомство с текущей авангардной модой женских туалетов, в особенности нижнего, интимного гардероба.

И прочее, и прочее – всего не охватишь, не предусмотришь, потому что, если быть до конца искренним, мы ведь пока, собственно, прилежные ученики, и процесс усвоения программы идет одновременно с практическими занятиями.

И вообще, специализация нашей фирмы – это отечественный контингент. Во-первых, мы с женою нормальные русские недотепы-интеллигенты, из чего следует, что мы все-таки патриоты своей истерзанной, растаскиваемой во все мыслимые стороны страны – России. А во-вторых, родной российский, особенно с русской испорченно-простодушной харей, посетитель с распухшим кожаным портмоне большей своей частью никогда не куражится, не корежит станок извращенными нетерпимыми позами. Этого русского начинающего купца отличает и конфузливая трогательная повадка, и щедрость, и какая-то странная, на общем телевизионном фоне растлительных личностей, мужская и как бы топорная угловатая жалость-сочувствие к униженному предмету отдохновения.

А предмет отдохновения, он же рабочий специально настроенный станок, эдак томно-печально неспешно укроет прекрасные, лучащиеся нежным пониманием глаза черными опахалами ресниц и в тон угловатому сострадателю учащенно и несколько конфузливо проворкует одну из кротких, грустных легенд, сочиненных лично мною, мною же аккуратно перепечатанных на пишущей машинке и прилежно зазубренных ею, которая наш замечательно отрегулированный станок, наше нынешнее жизненное благополучие.

Я все еще истово лежал, разглядывал ухо жены, играючи пронзенное солнечным клинком-лучом, – изящное дамское ухо, от вида которого я какую-то минуту истекал вожделением, точно натуральный кобель, а теперь меня занимало другое не менее сладостное желание – отрубить, отсечь это беззащитное женское слуховое приспособление.

Боже мой, одним ласковым махом отсечь ей ухо – как же это сладко и мучительно! А затем увидеть ее глаза. А в них неподдельное возмущение, искренняя боль и недоумение – почему без ее личного разрешения я порчу «станок», который есть собственность фирмы? И какой же я гад и кто мне позволил!

И ведь прикажет: пришивай сейчас же, моджахед паршивый, иначе сам станешь «станком»…

Я машинально лежал и, страдая, лелеял в душе самую гнусную месть для этой очаровательной призовой кобылицы в солнечной паутине волос. Боже мой, и это родная законная жена, разве я о такой жене мечтал, за что мне такое наказание, зачем полюбил эту женщину, зачем позволил родиться моему ребенку, зачем ему, моему Даньке, такая мама? Завела ему какую-то гувернантку с английским уклоном и жадными, завидущими глазками, потому что мамочке всегда некогда: ее ждут на теннисном корте, потом в бассейне, потом крепкий двухчасовой сон, а потом, разумеется, тяжелый производственный цех нашей фирмы по производству постельных утех. А я буду четко исполнять суровую роль непреклонного, немногословного телохранителя, оснащенного миниатюрной переносной рацией, пейджером, официально зарегистрированным газовым оружием и еще кое-чем не огнестрельным, но не менее серьезным… Отпечатанными в памяти номерами телефона домашнего и служебного одного важного нашего, что ли, посетителя. Сказать: нашего клиента – у меня язык как-то не счел возможным.

Года полтора с нашей фирмой произошел не рядовой, а точнее сказать, замечательный случай. Нашу скромную контору «Утеха» посетило одно значительное Лицо. Не какое-нибудь лицо совершенно неизвестное, с тугим кошельком. Нет, именно Лицо. Именно с прописной буквы.

Это примечательное Лицо не гнушается ни нынешнего телеэкрана, ни первых, ни вторых полос независимой демократической прессы. Очень руководящее, с приятными располагающими чертами, с актерски поставленным голосом.

Это чистое, емкое Лицо со своей слепой страстностью не привечали лица, которые были недовольны своей партийной кличкой, – красновато-коричневая оппозиция.

Я, честно говоря, не очень силен в расшифровке новейших политических терминов-ярлыков, и кличка, присвоенная, возможно, и самим Лицом оппозиции, мне кажется все-таки нелепой и сомнительной, поэтому для простоты и точности я в дальнейшем, если возникнет нужда, эту самую вредную для нашего Лица человеческую неоднородную массу буду называть: русская толпа… У русской толпы есть руководящее ядро – патриоты. Аналитический центр патриотов вызнал, вычислил и выдал на своих пресс-страницах информацию: властительное Лицо прежде всего печется о своем личном кармане, затем о мошне каких-то хитрых западных дельцов, а затем что останется, если останется…

Моя милая супруга чрезвычайно близко к сердцу приняла эту злопыхательскую откровенность патриотов.

– Миленький, запомни, пока такой порядочный человек у власти, мы будем жить так, как живем сейчас. Слава богу, живем не как эта ограниченная толпа, а как полагается цивилизованным людям – по средствам. А уж откуда эти средства, это наше личное дело. Запомни, миленький!

Кстати, с моей женой полностью были солидарны и наши молодые соседи по лестничной площадке, милые интеллигентные коммерсанты, Лидочка и Виталий. Эта молодежная пара называла себя демократами, и они запросто, не стесняясь, вслух мечтали: когда же начнут уличные фонари приспосабливать под виселицы, чтоб там высоко, всем на радость, болтались все эти кровожадные ублюдки, красно-коричневые, вместе со своими выродками-детьми.

А Герасим Львович, вдовец с мягким старушечьим благим личиком, – он занимает однокомнатную секцию, – еще год назад, выгуливая в ночь свою общипанную болонку, едучи со мною в кабине лифта, несколько приглушенно конфиденциально поведал:

– Вы знаете, молодой человек, я ведь… Я ведь все думаю и думаю… Нужно все-таки уничтожить красно-коричневое племя, это без сомнения. Я ведь ночей не сплю. Я так надеялся на наше молодое, красивое, энергичное правительство… Ну ответьте мне, старому демократу, ну почему не сбросили на Дом Советов маленькую нейтронную бомбу? И зданьице не повреждено, и заразы красно-коричневой нет. Как было бы славно! Не догадались, паршивцы! Струсили! Я ведь, молодой человек, письмо заказное отправил в правительство. В письме я решительно требую главарям октябрьского советского мятежа еще до суда отрубить руки по плечи и кастрировать – и чтоб непременно жили. До казни. А казнь показывать по главному российскому каналу. А еще лучше – все каналы задействовать. Я ведь тоже думаю! О правах человека – думаю!

Я, преданно глядя в старушечьи глаза вдовца, со всей значительностью в голосе молвил: