Радио безумных ананасов

Не сильно удивило меня и появление в нашем доме экзотического чужеземца, на вид лет пятидесяти. Я был весь ватный внутри… Но как-то сразу угадал, что он – араб. Араб повышенной смуглости. Пришибленные бедой Павлины даже свет не включили в гостиной, хотя уже начинало темнеть, и от этого чужеземец выглядел лицом еще темнее, почти по-негритянски. Особой радости от этого визита на лицах мамы и папы я не заметил.

– А вот и наш сын Александр, – как-то очень официально, упавшим еще в больнице да так и не поднявшимся голосом представила меня мама. – А это дядя Аббас, муж моей двоюродной сестры.

Мы с Санькой мельком слышали когда-то эту романтическую историю про то, как сестра мамы Лины, тетя Женя, познакомилась в Марокко на отдыхе с каким-то образованным, богатым и все такое. Несмотря на все опасения славянских родственников, марокканское счастье тети Жени как будто задалось… Дядя Аббас, слышали мы, владеет турбизнесом и даже имеет свой отель во Франции. В гости мы к ним еще ни разу не ездили, и вот дядя Аббас явился сам. Как говорится, «если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе». Дядя Аббас наслушался от жены сказаний о нашем замечательном городке, загорелся развивать тут свой турбизнес и приехал пообщаться с властями, а заодно и с родственниками. Приехал без предупреждения. Это у них там, наверно, в норме.

Дядя Аббас был весь круглый и очень живой. Такие люди в моих представлениях о мире должны быть низкорослыми, как все толстячки в комедиях. Таким мне дядя Аббас и показался, пока он сидел в кресле. Но когда он взвился мне навстречу из кресла, прямо как Карлсон с пропеллером, оказалось, что он большой – как воздушный шар.

Тут я удивился чуть больше: арабский богатей в шикарном, песочного оттенка костюме-тройке да еще при алом галстуке, вел себя не как шейх какой-нибудь, а как пацан, рванувшийся навстречу корешу, которого давно не видел.

Он потискал меня и слегка придушил, прижав к мягкому пузу – ну, правда, воздушный шар! – а еще окутал и придушил своим арабским парфюмом. Сладким, но с легкой и терпкой горчинкой мыльным ароматом.

Его голос тоже доносился до меня как будто не сверху, а из глубин его пуза. Он говорил, вернее тараторил на русском почти без акцента, но речь его была похожа на кипение гречневой или овсяной каши.

Он обрушил на меня лавину сочувствия по поводу несчастья с сестрой и заставил напрячься, сказав, что оплатит любые нужные операции, в том числе и пластические, если потребуются…

Я осторожно заглянул сбоку за горизонт дяди-шара. Павлины только растерянно улыбались, не шевелясь на диване.

Тут дядя Аббас отстранил меня, взяв за плечи, и очень серьезно спросил, какие цветы любит Санька.

Я знал, что Санька балдеет от чайных роз, лучше кустовых, но бухнул, что – орхидеи. В глубине души мне хотелось побыстрей отвязаться от этого вулканического родственника, вот и дернуло его озадачить.

– Орхидеи! – Казалось, дядя Аббас даже оторвался от пола сантиметров на десять. – Превосходно! Орхидеи и мои даже любимые цветы. Завтра мы твою сестру удивим и заставим твою любимую сестру любить жизнь дальше!

Я выпал в осадок. Услышал робкий голос мамы Лины:

– Сашу пока не стоит сильно волновать. У нее голова повреждена…

На мое счастье, шар развернулся вокруг своей оси.

– А кто здесь так выразился, что мы будем ее волновать?! – воздел руки к небесам, точнее к люстре, дядя Аббас. – Мы сделаем все возможное, чтобы ее превосходно успокоить!

О квантовой запутанности и о папиной проницательности

Сделать все возможное, чтобы я смог хоть чуть-чуть успокоиться и заснуть под утро, удалось нашему папе.

Стоило мне начать засыпать-забываться, как я сразу срывался на доске с кручи в бездонную тьму, падал-падал-падал… и уже мне казалось, что я по собственной воле становлюсь невесомым, как вдруг подо мной появлялось гладкое гранитное дно… и я с криком выныривал в темную, но родную домашнюю реальность. Тут же начинала жутко болеть, хоть и недолго, волной, правая нога, будто я ее тоже сегодня сломал одновременно с ногой моей сестренки… а еще боль вдруг выстрелом пронизывала нижнюю челюсть…

То мне виделось, что я несусь на доске… по стреле башенного крана и должен соскочить на крышу здания, но конец стрелы внезапно начинает опускаться вниз… я понимаю, что стрела ломается подо мною – и вот я несусь прямиком в бетонную стену… И так раза три. Потом в комнату пришел папа… Когда мою сестру в детстве особенно сильно мучили ночные кошмары, то приходил именно он, а не мама. Его спокойная, сильная рука мгновенно выдергивала Саньку из глубин невидимого океана, в котором она тонула и захлебывалась…

– Что? Плющит не по-детски, да? – как и нужно, по-деловому и без кисломолочного сочувствия утвердительно вопросил папа.

Свет в комнате он не стал включать, но я отчетливо видел его силуэт.

– Плющит, ага, – признался я.

– И нога несломанная болит?

– Ага, – удивился я папиной проницательности. – И голова… там, где Санька приложилась… Ты сегодня телепат, папа?

– Нет… – Видно было, что папа качнул головой. – Физик… Простой физик. Это нормально, что у тебя тоже все болит. У вас с сестрой нормальная квантовая запутанность. Вы как две элементарные частицы, которые якобы разделены, а на самом деле – единое целое… взаимозависимы независимо от того, на каком расстоянии друг от друга находитесь… Такой вот каламбур. Наша мама не особо верила. А теперь поверит… Ты ей расскажешь. Когда вы каждый по отдельности женитесь и замуж выйдете, у вас дети в один день рождаться будут, к бабке можно не ходить!

– Бабкой-то наша мама тогда станет, – вырвалось у меня в ответ на папину подначку. – Можно и пойти…

– Уже лучше… тебе уже лучше, – с намеком хмыкнул папа. – Может, вам собаку купить?

Вот так прямо – без паузы!

Я вдруг испугался, увидев совсем иной, мрачный смысл в этом суперпредложении. Нам с сестрой всегда хотелось живность иметь, но мы понимали, что это – утопия. Жизнь мотала наших родителей, а заодно и нас при них, где только не… Чего животных мучить большими переездами и разными климатами? Мы и цветы не заводили – не на кого оставить…

– Так Санька же выздоровеет! Лежачей не останется! – прямо выпалил я.

– С чего такой подсознательный пессимизм? – удивился в свою очередь папа. – Просто мы теперь тут надолго. Может, и насовсем. И мне мотаться надоело. У меня кафедра. План экспериментов уже есть… Вы какую собаку хотите?

– Бигля! – озвучил я сокровенную нашу мечту.

– А шустрые-ушастые! Годится! – радостно принял идею папа. – Бегать с ней по утрам будете. Сначала ты, потом с тобой Санька, а там, глядишь, и мы с мамой присоединимся…

И тут мы пару минут посидели молча, воображая нашу будущую счастливую собачью жизнь. То есть это папа посидел, а я полежал…

– Еще этот старик Хоттабыч на наши головы… – вдруг пробормотал папа себе под нос и вздохнул.

Он как бы личную мысль наружу выпустил, и я понял, что ему хочется поделиться…

– Какой Хоттабыч? – проявил я необходимую заинтересованность.

– А ты что, не читал сказку про старика Хоттабыча? – удивился папа.

Ну, я помнил смутно что-то про волшебника, которого предыдущие поколения с детства лично знали… Так и ответил.

– Нет, не волшебник… не совсем… – Тут папа по привычке взлохматил свои густые, в меру кудрявые волосы, и в темноте его голова приобрела черты монстра. – Джинн из бутылки. Из лампы. Ты, случайно, лампу старую не находил?

Папа умел удивлять и сбивать с толку.

– Какую еще лампу?! – обалдел я.

– Медную такую. Древнюю, – сказал папа и решил больше не мучить сына. – Короче, это я про дядю Аббаса. Выпрыгнул, как джинн из бутылки. Или из лампы. И что-то знает слишком много. Даже про мой институтский проект знает… Он, правда, сказал, что перед тем, как к нам ехать, уже успел с властями поговорить… и с руководством института. У него виды на «Сигнал» есть. Ему здесь сказали, что там уже ничего особо секретного нет и можно открытую зону вместе с антенным полем достопримечательностью объявить. Туристов водить… про НЛО им рассказывать… Сказал, что спецслужбы готовы снять гриф секретности и разрешить ограниченный доступ. Прикинь!

– Прикольно! – только и мог сказать я… хотя мне пришлось совсем не по душе, что таинственный военный городок «Сигнал-А», где совсем недавно происходили с нами ужасные чудеса и приключения, на поругание и потоптание толпам туристов отдадут…

– А у меня в проекте восстановление и активация антенного поля для исследований. Так он… этот дядя, весь, значит, марокканский, как апельсин… сказал, что готов в мой проект вложиться! – сказал папа. – Что-то мне даже тревожно как-то.

За что мы с сестренкой нашего папу всегда не только любили, но и по-особенному уважали, так это за то, что он делился с нами, как с равными, своими проблемами еще с тех пор, как мы еще в дабл-коляске лежали, а потом пешком под стол пошли. Говорил серьезно, в глаза смотрел. Хорошо, если мы два-три слова в его докладе понимали… Когда подросли, начали соображать, что папе иногда надо выговориться, а тем самым четче понять свою проблему и принять правильное решение… Однажды мы на это папе намекнули, а он нас ошарашил: «Когда вам года по три-четыре было, вы еще лучше советовали мне, какое решение вернее… Глаза младенцев глаголят истину! Неверный вариант всегда вызывал в ваших глазах недоверие и тревогу, а верный вызывал ясный такой свет…» Наверное, суперский детский психолог зачах в нашем папе!

– Норм, по-моему, – опять же не слишком радостно отозвался я, но надо же было папу поддержать. – У них там, на Востоке, семья – главное. Даже дальние родственники. Вот он и хочет гордиться тем, что, типа, проспонсировал твой заход на Нобелевскую премию по физике.

– Далеко, сынок, глядишь! – со сдержанной иронией снова хмыкнул папа. – Но ты все-таки с ним это… не надо вась-вась…

– Аббась-аббась… – само вырвалось у меня. – Не буду, па. Он какой-то весь… в общем, как финик… сладкий, липкий… я это не люблю… и Санька не любит.