В небо на сломанных крыльях. Как мы на костылях и каталках спасали Вселенную
Зато выше пояса Серёга был красавцем во всех отношениях. Мышцы как жгуты. Широкие плечи. Руки силы неимоверной. Никаким каратэ не занимаясь, он мог ударом кулака – причём костяшками пальцев – расщепить доску. Руки он тренировал на удар любого вида… В нашем дворе долгое время стоял доминошный стол с «выгрызенным» куском – следом спора Серёги с какими-то мужиками, которые после этого больше никогда не обзывали его «инвалидом». Его рукопожатие могло быть смертоносным – сам видел. Серёга был очень силён. Всегда, когда вижу на старых фотографиях обнажённый торс Брюса Ли и его руки, вспоминаю Серёгу: поверьте, картинка мышечного рисунка – один в один! И да, костыли он не признавал – только трости, на которые опирался с отработанным изяществом. «Если драться, то костылями неудобно», – говорил он. Как Серёга дрался на улице – отдельная песня.
Добавьте великолепную сияющую улыбку, абсолютно уверенный взгляд тёмных глаз, «рубленое» очень взрослое лицо, высокий лоб, крупные кудряшки темно-каштановых волос. И потрясающую жизнерадостность, которой Серёга лучился всегда… Недаром его фамилия – Лучин!.. Притом что к тому дню он уже перенес двенадцать (да-да, двенадцать!) тяжёлых операций и основную часть жизни провёл в больницах. «Корчишься ночью после операции от боли и слушаешь, как другие кругом орут, – вот что учит жить по-настоящему!» – навсегда, ныне и присно и во веки веков запомню эти слова пятнадцатилетнего паренька, который познал, что есть Жизнь…
Мы и подружились, в общем-то, на почве наших дефектов. А учились в параллельных классах, я – в А, он – в Б. И вот какое совпадение: здесь, в Санатории, мы по стечению судеб уже третий раз оказывались тоже как бы в «параллелях»: я – в Первом, он – во Втором отделении.
В Санатории Серёга любил щеголять в больших, почти квадратных пластиковых тёмных очках. Были такие модны в то время. В очках он выглядел круто… Вот и в этот раз он сдвинул их наверх, на свои плотные кудряшки, и говорит:
– Я ещё издали увидел, как ты на неё зыришь…
И сделал паузу.
Я затаил дыхание. От Серёгиной проницательности не скроешься.
– Что? Нравится? – растянулся в загадочной улыбке Серёга.
– А чё? Разве некрасивая? – уклончиво и, невольно понизив голос, раскололся я перед другом.
– А я спорю?… – Серёга стал уверенно смотреть на Аню, не боясь её ответного взора… и вдруг проронил как бы в сторону: – Это моя добыча.
Тысяча… нет, миллион ос… даже шершней вонзили свои жала в моё сердце! Никогда такого со мной не бывало!
– А как же Вера? – просипел я в полубессознательном состоянии.
Серёга был почти на год старше меня. И здесь, в Санатории, он уже вышел за пределы «возрастного лимита», но, в отличие от меня, лежавшего здесь отдельными заездами, он был тут с весны, и пятнадцать ему исполнилось как раз в Санатории… Да и, помню, для некоторых ребят, продолжавших лечение, делались исключения по возрасту. То есть я хочу сказать, что Серёга был моим старшим другом, он был взрослее меня. И вообще, взрослее своих сверстников! Он был уже взрослым! И жутко нравился девчонкам. И к тому дню, по его словам, уже имел «серьёзные отношения» с девчонкой из старшего класса, Верой Козенковой… Он доверительно рассказывал мне о своих первых поцелуях – это был фантастически целомудренный рассказ! Таких сейчас, наверно, не услышишь.
Серёга крепко обнял меня за плечо своей сильной рукой – она легла на меня прямо как рельс.
– Да ладно тебе! Успокойся! Шучу… – сказал он, продолжая глядеть на таинственную Аню, и снова через необъяснимую, какую-то вопросительную паузу добавил: – Это я – в другом смысле. Вера – это железно. – Тут он резко посмотрел на меня: – Да ты чего? Уже втрескался в неё?
Сердце моё упало в желудок, утонуло в нём и похолодело. Но тут у меня вдруг включился инстинкт самосохранения, и я сообразил, что это даже здорово – втрескаться! Почему бы и нет! Если так, то я теперь наравне с Серёгой, влюблённым в Веру Козенкову из старшего класса! Я теперь тоже почти взрослый!
– А что, нельзя? – прямо с вызовом сказал я.
Серёга улыбнулся. Сначала – одобрительно. Но потом его улыбка стала почему-то грустноватой, как мне показалось.
– Почему нельзя? – снова обратив взор на меня, дал уважительный откат Серёга. – Это даже клёво!
Тут он снова отвернулся, помолчал загадочно… и вдруг сказал:
– Только я боюсь, тебя ждёт офигительное разочарование…
– Это с какого перепугу? – обиженно пробубнил я.
И честно скажу – снова перехватило дыхание: неужели эта таинственная Аня уже в кого-то здесь влюблена, неужели у неё есть парень?! Тогда мне нечего тут делать! Нечего, вообще, больше делать в этом Санатории!
Серёга придвинулся ко мне ближе и прошептал на ухо:
– Вот именно что «с перепугу»… Ты за ней никаких странностей не заметил?
Тотчас почувствовал я удивительное, грандиозное облегчение и с ним – самую горячую благодарность своему старшему другу. Я ведь этого момента и ждал – повода и возможности рассказать Серёге о том, как у меня «крыша» поехала… ага! Из-за неё, этой самой Ани. А Серёга сам вызвал меня на откровенный разговор. И уж ему-то можно признаться во всём. Он – друг!
«Ещё как заметил!» – начал я… и стал в самых ужасных красках расписывать происшедшее со мной. Рассказывал, дрожа от волнения, и притом – шёпотом, хотя и в голос бы говорил – никто бы не услышал. Серёга так кивал, будто уже знал обо всём заранее.
Я прервался только на коронный удар того одноногого парня. «Эй, навесь-ка!» – услышали мы его голос – и сразу обратили взоры на площадку.
Мяч уже опускался по дуге к нему, крайнему полузащитнику. Он взял его высоко над землёй: костыль плюс весь его рост, только в верхней точке – ступня, а не голова… а макушка его, перевернувшись сверху вниз, к земле, почти коснулась верхнего упора костыля. Да, он сделал стойку на одном костыле, взметнув ногу вверх и второй костыль – тоже. Бах! Мяч пушечным ядром полетел в ворота. Но вратарь на этот раз оказался героем – смог отбить его обеими руками на угловой. Вратаря бросились обнимать свои, а он контужено улыбался. Одноногий игрок не огорчился и даже похвалил вратаря: «Нормально взял!»
– Ну, и что дальше? – тут же обратился ко мне Серёга.
Оставалось рассказать немного. Но, пожалуй, самое шизофреническое – про «седьмую кровать».
Серёга снова кивнул так, будто и эта галлюцинация была для него в порядке вещей и объяснима элементарно.
Я замолчал и, не дождавшись от друга быстрого ответа – он снова смотрел в сторону двух бадминтонисток, не вытерпел:
– Ну, что скажешь?
– А ты сам ещё не дотумкал? – тихо вопросил Серёга, не повернув ко мне головы.
– Не-а… – Перед лучшим другом не стыдно иногда показаться честным дурачком, если совершенно не понимаешь, что происходит.
– Странно, – повёл плечами Серёга и только теперь убрал руку с моего плеча. – Ты вроде фантастику любишь. Мог бы сразу сообразить.
Серёга фантастику не любил. Он читал военные мемуары и приключения.
– Ладно… Прощаю, потому что ты стал его жертвой, – как-то напряженно улыбаясь, повернулся ко мне Серёга. – Точнее сказать «недожертвой».
– Чего… жертвой? – сидел я пень пнём, потея.
– Чего-чего, психотронного оружия – вот чего! – опять так буднично проговорил Серёга, словно воздействие психотронного оружия было здесь в порядке обычных физиотерапевтических процедур.
Это сейчас не оригинально, когда туфты на эту тему полно и в интернете, и на всяких мистических телеканалах…
А в ту пору просто вообразить такое, правильно назвать… да ещё вслух – это было круче крутого!
Меня потряхивало, левая рука и нога слегка каменели. Но я нашёл в себе силы на скептическую усмешку:
– Ну, и где оно тут? Это оружие…
– А прямо в ней, – весело сказал Серёга.
Он умел шутить всерьёз.
– В ком? – выдохнул я, проглотив тугой комок.
– А в ней! – И Серёга уверенно, но аккуратно указал приподнятой тростью в ту самую сторону. – В Аньке Крыловой.
То, что теперь я знал её фамилию, меня не обрадовало. Я сидел как контуженный пушечным ударом мяча.
Некоторое время Серёга молчал, а потом понял, что пора приводить меня в чувство.
– А вот эту странность ты замечаешь? – перешёл он на шёпот. – Ну, ладно, она точно бьёт на ракетку Надьки, но Надька-то лупит кое-как. А волан ложится точно на ракетку Аньки.
И как этого никто ещё не заметил, кроме Серёги?! И даже сама Надя, та колясочница, воспринимала происходящее как само собой разумеющееся. А между тем неудачно отбитый ею из сидячего положения волан словно менял свою траекторию и иногда летел дальше, чем ожидалось. За четверть часа игры волан, кажется, ни разу не побывал на земле. Нет, вроде пару раз падал… для виду – недалеко от Ани, одной рукой державшей ракетку, а другой опиравшейся на свою «канадку» и не сходившей с места. Надя только весело смеялась, радуясь своей мастерской игре. Тоже была жертвой «психотронного оружия»?
– Похоже, она и гравитацию может изменять… – проговорил мне на ухо не любивший научную фантастику мой друг Серёга Лучин. – И магнитные поля.
– Ну… может, ветер там… воздушные потоки, – промямлил ему в ответ я, фанат научной фантастики.
– Нет, ну ты меня удивляешь по полной, – даже отстранился от меня Серёга. – Ты что, забыл, кто мы, кто у нас бати?
Мы с Серёгой жили в подмосковном городе Калининграде, который ныне Королёв, – считай, в столице всяких космических успехов и секретов страны. Я жил там с рождения, Серёга – полжизни, с тех пор как его отца перевели из Днепропетровска, города тоже серьёзного. Оба наши родителя были военными инженерами.
– Нет, не забыл, – отвечал я безвольно.
– И никаких соображений о том, кто она? – продолжал мучить меня Серёга. – Никаких гипотез?
Тут я не постыдился дать по полной «дурака»:
– Ну, и кто она, по-твоему?
– А я так думаю, что она… – Серёга сделал паузу, вгляделся в бадминтонистку, «изменявшую гравитацию» и притягивавшую волан на свою ракетку… да как снова шарахнет меня «мячом»: – Робот… Робот она, вот кто!
Не знали ещё тогда таких слов, как «киборг» и «андроид»… Но если такие слова дают хоть какую-то надежду на что-то человеческое, то робот – это робот. Что-то железное, холодное и бесчувственное – однозначно!
– Какой ещё робот? – убито ронял я слова, сражённый наповал: была красивая девочка, в которую я… и вдруг.
– Нормальный такой, – сухо дал экспертную оценку «на глазок» Серёга. – Экспериментальная модель. Поэтому ещё с недоделками…
Дальнейшие вопросы вполне отражали мою беспомощную убитость гипотезой, уже воспринятой мною как неоспоримый факт, – Серёга был для меня высшим авторитетом!
Но я продолжал сопротивляться:
– Я видел, как она ела. В столовой. Разве роботы едят?
– Я тоже видел. И не раз. Гаек в её рожках точно не было, а суп не из машинного масла был… А разве для них не могли сделать секретный двигатель на обычной нашей еде? – запросто проектировал Серёга секретного робота. – Она ж не трактор, чтоб солярку глотать… Робот-разведчик должен быть неотличим от человека.
– А почему такая маленькая… робот-разведчик?
… У меня не хватало воображения представить себе мальчика «Электроника» в роли шпиона. Получалась какая-то карикатура на героического разведчика, а в ту пору для нас все наши советские разведчики в кино и книгах были супергероическими.
Серёга посмотрел на меня с жалостью, но без злорадства:
– Ну, включи мозги! Маленький шпион-разведчик – удобный шпион. Меньше внимания привлекает. А может, таких начали делать для работы в космосе. На замену человеку, обычным космонавтам. Там, на корабле – чем меньше, тем лучше, верно? Вес меньше. Объём. Вместо одного большого космонавта можно трёх таких запустить. Представляешь, как американцы обозлятся, когда увидят, что у нас даже дети в космос могут летать и работать там, как взрослые!
Вот скажи, издевался Серёга или нет! Скорее нет… Что-то он знал такое, от чего уже и ему свернуло мозги! Надо было подождать, пока расскажет.
Я смотрел на прекрасную девочку с золотистыми волосами… весело смеявшуюся… игравшую в бадминтон… и пытался свыкнуться с ужасной научно-фантастической правдой. Надо было на всякий случай свыкнуться. Жизнь уже однажды ударила меня так, что сразу приучила ожидать худшее и очень-очень неожиданное… но и надежду на выживание пока тоже оставляла.
Одно, самое ужасное, ещё не укладывалось в моём сознании:
– А зачем ей это… ну… психотронное?
– Ни фига себе вопросик! – изумился от всей души Серёга. – Зачем разведчику психотронное оружие? Да память у всех стирать о себе, как она уже делала и делает. Видение мира у людей изменять, как ей надо. Вчера была во Втором, а сегодня уже в Первом. И никаких вопросов! Я не удивлюсь, если хирурги даже не помнят, сколько ей операций делали… Одинаковых… По-моему, две или три за месяц! Чинили… И забывали, с кем имеют дело… А, как тебе такое?
И тут я вдруг начал умнеть! Какая-то ледяная пронзительность появилась в мыслях. Кристальная ясность!
– Ну да… Никто ничего не помнит, и все видят не так. А почему мы такие… как это… всевидящие? Почему мы с тобой помним?!
Серёга шмыгнул носом и снова положил мне руку на плечи. Рука его как будто сделалась в два раза тяжелее.
– Вот это первый от тебя нормальный вопрос, – тихо признал Серёга. – Сам не пойму!.. Ну, с тобой-то всё ясно…
– Что ясно? – не на шутку встревожился я.
В Серёге, оказывается, таился фантаст покруче меня:
– А ты на том свете побывал. У тебя теперь мозги на другие волны настроены. Сбой произошёл. Допустим, у всех – на длинные, а у тебя теперь – на короткие… или УКВ… или наоборот. Понятно?
– А у тебя? – Получалось чуть ли не «сам дурак!»
– А вот это – мировая загадка, – снова странно шмыгнул носом Серёга. – А, может, и не загадка…
И он постучал костяшками пальцев по своему «экзоскелету»:
– Догадываешься?… Может, это… я тоже – робот… Первая модель. Бракованная такая получилась… Никак не починят.
И Серёга улыбнулся… так горько… что мне стало по-настоящему страшно!
И от настоящего страха я совсем поумнел… Нет, не от страха – а от осознания того, что никакой научной фантастике я своего друга Серёгу Лучина ни за что не отдам! Пусть все вокруг – роботы, пусть даже я – робот с того света, а Серёга – он один настоящий человек! Потому что он мой лучший друг!
– Если бы ты был бракованным роботом, – чеканно выговорил я, – тебя бы сразу отправили на металлолом. И память бы уж точно стёрли всю! Как на магнитофонной ленте! И мы бы с тобой тут не си-де-ли! Понял?
У Серёги брови полезли аж до тёмных очков, сдвинутых на шевелюру.
– Вот это логика, Андрюха! – Он хлопнул меня по плечу, забивая, как сваю. – Класс! Уважаю! Убедил!
И он вздохнул с грандиозным облегчением.
Глава вторая
Тайны родной «Двойки»
Часть первая
В трёх сантиметрах от пола…
– Так что ж ты мне сразу обо всём не рассказал? – удивлялся я. – Ну, когда мы тут первый раз увиделись…
Серёга посмотрел на меня всепрощающе:
– Ага… Вот ты только поступил в Санаторий – и я при первой же встрече всё это на тебя вывалил. И, заметить, без всякой доказательной базы, как следователи говорят. И что бы ты подумал? Что меня не от того лечат?
– Тебе бы я поверил, – так честно и героически признался я, что Серёга заморгал.
– А я вот – мальчиш-плохиш… – сказал он, немного помолчав и даже вроде слегка взгрустнув. – Я Еноту не поверил. Вообще! Думал, это он такую игру от скуки затеял…
В тот момент я уже готов был поверить, что какой-то настоящий енот, сбежавший из зоопарка или из цирка, явился к Серёге и что-то ему невероятное поведал человеческим языком.
– Я, знаешь, сначала удивился, что она с вашими пришла, а потом сообразил… может, именно оттого, что мы с Енотом почему-то её помним, не поддаёмся её излучению, она и решила по-быстрому слинять в Первое. Она ведь и взрослым явно мозги вправляет, как ей нужно. Оп-па, думаю, там Андрюха – может, он новенькую заметит! И как в воду смотрел! Ты тоже оказался крут, Андрюха. Неподдающийся! К чему бы это?
– Только странно, знаешь… она так с нашими девчонками болтала, как будто с начала заезда их всех знает, а они – её, – сказал я Серёге, думая, что он этому удивится.
Но он не удивился.
– Слушай, давай отойдём подальше… шашки подвигаем для конспирации… – предложил Серёга… – да и мне лишний раз постоять полезно…
Мы отошли к шашечной доске. Я быстро пособирал в боевые порядки чёрных и белых, но оказалось, что говорить через мегадоску площадью почти десять квадратных метров уж совсем не конспиративно. И тогда мы сошлись в её середке и стали, чуть не обнявшись, двигать войска друг на друга. Серёга с помощью правой трости сделал первый решительный ход…
– Это ещё цветочки, Андрюха… Короче, давно вся эта странная бодяга тут началась, – начал Сергей. – Ты уже сам начал просекать, что дело нечисто. А я… только поступил, в корпус вхожу. Тут на меня налетает Енот и – пустым мешком по голове!
– Какой енот? Каким мешком? – наконец потребовал я разоблачения говорящего енота. – Ты вообще о чём?
– Енот? – будто удивился Сергей. – А, ну да, ты ж его не знаешь. Это Димка Балашов… Он любит «э, нет!» всё время говорить, за это Енотом прозвали.
И Серёга продолжил:
– В общем, приехал я сюда в начале апреля. Это ты знаешь. В конце марта должен был приехать, по срокам заезда, но отец тогда не мог вырваться со службы, чтобы отвезти меня, а потом я приболел, и пришлось больше чем на неделю отложить поездку. Приехали уже в первые дни апреля. Отец договорился…
Подходим к зданию. И знаешь, Андрюх, странно было! У меня ж впереди наверняка операция очередная… а душа вроде как от радости балдеет. Первый раз эта, как её… ностальгия! Десять месяцев прошло – я снова на пороге этого корпуса! Почти не сомневался, что именно в родную Двойку попаду.
Всё до боли знакомо. Холл первого этажа. Пандус… Поднимаюсь по пандусу. Я с ним, как с корешем, здороваюсь. Ты ж меня знаешь. Я ж назло… ну, сам знаешь, чему. Мне лифт как карету подают, а я удираю на пандус. Помню, как-то даже решил засечь время, успею ли я раньше лифта спуститься по пандусу со второго этажа на первый! Ну… с учётом того, что лифтёрше нужно ещё закрыть двери, а потом открыть, я успевал тютелька в тютельку. Но зато на вот этих ногах! Лифт – чужой, а ноги – свои. Ничего, мучились, но несли как миленькие!
Серёга постучал тростью по правой голени «экзоскелета», а потом продвинул ею ещё одну белую шашку. Про то, что приходилось терпеть не только этим ногам, но и всему Серёге, он умалчивал всегда… Он порой и от матери скрывал свои кровавые мозоли…
Я тем временем периодически пытался вспомнить, а не в поддавки ли мы играем…
– Лифт этот – вообще отдельная история. Я тебе потом расскажу, иначе твои мозги не выдержат, даже если они у тебя на особые волны настроены, – продолжал Серёга. – В общем, вот она – дверь во Второе. В прошлый раз пробыл здесь почти целый год… Две операции. Сколько пробуду в этот раз – на тот момент было неизвестно. Но уже приготовился идти на тот же срок…
Да, были такие Санатории, где дети находились месяцами, а то и более года. Но поверьте, это был не интернат или что-то подобное. Это был Санаторий-клиника, где пытались справиться с очень серьёзными проблемами, и, главное – где не угасала надежда…
Серёга продолжал…
– Вхожу я. значит. Знакомый холл. В холле шумно. Тихий час кончился, сейчас палаты в классные комнаты превратятся – часть кроватей вывезут в коридор и на веранду, столы внесут из столовой и расставят. Тут меня знакомая воспиталка узнала: «О, Серёжа поступает!»
Я с ней поздоровался, на душе ещё теплее стало… И вдруг вижу совсем знакомую рожу: Енот!
Ну, тут уже счастья – полные штаны! Уж если кореша из «дедов» встретил – всё! Как будто и не уезжал! Всё вокруг советское, всё вокруг – моё!
Я так сразу и заорал чуть ли не на весь корпус:
«Енот!»
Димка – он ДЦП-шник. Нормальный такой ДЦП-шник: когда говорит, сразу можно всё понять, а ходит всего с одной тростью… И знаешь, это у него классно выходит. Как у помещика какого-то дореволюционного. И у него такая же трость, как у меня. Гэдээровская! Короче, два крутых кореша встретились. Его ещё Димычем прозвали за то, что он Дмитрий Дмитриевич… и он прямо так, с отчеством, иногда любит взрослым представляться. Любит поприкалываться.
Он мне тыкает тростью в пузо:
«Ну ты и зараза!» – говорит.
И сразу – обниматься!
Я, конечно, прощения у него прошу за прозвище. Он отмахивается и говорит:
«Да ладно тебе! Я ведь ждал кого-нибудь из своих! Кому доверять можно… – Это он мне почему-то уже шёпотом говорит и обнимать продолжает как будто специально для конспирации. – Хоть кому-то рассказать, какая тут бодяга происходит… Я ж тут с ноября… И наверно, последний заезд. Нельзя мне больше – по возрасту. Э, нет, думаю, один уже не справлюсь – так и не узнаю, в чём тут прикол. Тебя как Бог послал. Нам надо успеть».
Не успел я спросить, что за «прикол», как меня медсестра дёрнула и я пошёл в палату переодеваться.
Я переоделся в санаторскую одежду. И меня отправили в кинозал, где был наш учебный класс. Посадили меня за свободный стол. Енот двумя столами позади сидел с девчонкой какой-то. Он тоже мой одноклассник, забыл тебе сказать…
Тут нужно небольшое отступление. Да, наш Санаторий был круглогодичным. Была в нём и школа. Так параллельно с лечением не прерывалось и обучение. Требования были практически такие же, как и в обычной школе, а, возможно, кое в чём даже построже. Нас готовили к взрослой жизни как полноценных детей, а не как инвалидов.
Во Втором отделении школьные занятия проходили в палатах, из которых на время занятий вывозились кровати и на их место ставились столы. Школьная доска, кстати, висела в каждой палате круглый год, а некоторые классы располагались в кинозале.
Ну, а мы – воспитанники Первого отделения – учились в настоящем здании школы! Полноценное огромное трёхэтажное здание с длиннющими коридорами и просторными классами. В задней части классных комнат (которая часто именуется «Камчаткой») стояли топчаны, на которых лёжа занимались сколиозники.
Учебные занятия проходили во второй половине дня. А в первой половине дня после прохождения всех медицинских процедур надо было идти в школу на самоподготовку – именно так называлось выполнение домашних заданий.
– … Короче, пока врубался в тему, – продолжал Серёга, – уже и забыл про тот «прикол», что мне Енот обещал. На перемене подсаживается он ко мне и говорит негромко:
«Ну что? Освоился?»
«Да я тут как дома», – отвечаю бодро.
«Ну, тогда я тебе скажу, у тебя тут „дома“ такое творится – просто страшное дело! Давай выйдем.
Вышли.
„Что случилось-то, Димыч? – спрашиваю его. – Что за загадки?“
– Э, нет, загадки – не то слово, – бормочет он таким тоном, что у меня мурашки по спине пробежали. – Я знаю, что ты не поверишь. Обещай поверить хотя бы на полчаса. А потом проверим…»
Ну, я пообещал из интереса. И тут мне Енот снова на ухо шепчет, что есть одна странная девчонка, её прооперировали… У неё травма ноги, что ли. И похоже, вставили титановую пластину, штырь такой… А потом Енот сам видел, как она втихую вытащила эту пластину прямо из ноги, как-то её там повертела и обратно вставила.
Я Еноту отвечаю:
«Угу!»
Он отстранился – смотрит мне в глаза. Видит: не верю. А я не то чтобы не верил конкретно, я ещё как-то не врубился. Енот мне:
«Ты не поверил…»
Я ему:
«Я ж пообещал… И где ты это видел?»
Тут мне Енот:
«Я подсмотрел… Я за ней следил… Вон Северную палату видишь закрытую?»
Андрюх, Северная палата – это напротив остальных. Запасная. Она раза в четыре меньше остальных. Туда никого обычно не кладут. При мне не клали. Говорят, её держат как запасной изолятор… И ещё слышал, если стихийное бедствие какое случится… типа землетрясения… она тогда пригодится для детей с травмами… Ну, может, и легенда это, не знаю. Неважно. Короче, палата эта закрыта, стёкла в дверях замазаны. И в ней обычно всякие кровати запасные, сломанные, всякая ерунда ещё, мебель. И вот мне такую страшилку Енот рассказывает… А началось с того, что он сам страшилку выдумал. Как-то малышня шумела в коридоре, а его это достало, и он им:
«Хватит галдеть! Чёрную Медузу разбудите!»
Они притихли:
«Что за Медуза?»
И вот Енот… он же художник, у него воображение богатое… он малым с ходу травит, лапшу на уши вешает: в Северной, мол, Чёрная Медуза живёт. Когда то давно был шторм-ураган, и её туда с моря ветром занесло… Огромная такая, древняя медуза… её почти не видно. Днём она вся по палате, как плёнка растекается, а ночью собирается и в воздухе летает. Настолько тонкая, что её никак не выгонишь. Мухами питается. Но – опасная. Поэтому в ту палату никого не селят, не кладут, и она всегда закрыта… Так вот: если днём эту Медузу случайно разбудить, она может прямо сквозь двери такими тонкими щупальцами, как нитки, ожечь. А сразу не заметишь. Потом онемеешь, и руки-ноги отнимутся…