Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Кроме того, социокультурные проблемы настолько обширны, многоплановы и динамичны, что ни одно направление исследований не способно их исчерпать. Потому, исследуя социальную сторону существования людей в ареале кавказского мироздания, никак нельзя уходить от инструментов (институтов), при помощи которых обеспечивается функционирование и сохранение самой оригинальной социальной структуры, ее традиционности, или прокладываются пути для ее кардинального переформатирования.

Это направление исследований представлено работами, освещающими проблемы становления светской образовательной системы на Кавказе и всего комплекса культурно-просветительских учреждений[77 - Краснов М. Просветители Кавказа. Ставрополь: Тип. Губернского правления, 1913; Фарфоровский С. Дагестанская мусульманская школа // Журнал Министерства народного просвещения. 1915. № 11; Кумыков Т. Х. Жизнь и общественная деятельность Л. М. Кодзокова. Нальчик: Эльбрус, 1962; Яковкина Е. И. Замечательные люди на КМВ. Ставрополь: Книжное изд-во, 1962; Недумов С. И. Лермонтовский Пятигорск. Ставрополь: Книжное изд-во, 1974; Мужухоева Э. Д. Роль Ставропольской гимназии в развитии просвещения и общественной мысли Чечено-Ингушетии // Роль России в судьбах народов Чечено-Ингушетии (XIII – начало XX в.). Грозный, 1983; Гатагова Л. С. Правительственная политика и народное образование на Кавказе в XIX веке. М.: Россия молодая, 1993; Кумыков Т. Х. Кульура, общественно-политическая мысль и просвещение Кабарды во второй половине XIX – начале XX века. Нальчик, 1996; Стрелов В. И. Генезис народного образования в Ставропольской губернии (конец XVIII в. – 1860 г.) // Вопросы северокавказской истории: сборник научных статей аспирантов и соискателей. Армавир, 1998. Вып. 3; Бозиев Р. С. М. С. Воронцов и образование на Северном Кавказе (30–50-е гг. XIX в.) // Педагогика. 2000. № 5; Каймаразов Г. Ш. Мусульманская система образования в Дагестане // Ислам и исламская культура в Дагестане. М.: Вост. лит. РАН, 2001; Тункина И. В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII – сер. XIX в.). СПб., 2002; Муртазалиев С. И., Рагимова П. Ф. История конфессиональных систем образования Дагестана и общероссийские проблемы теологизации системы образования. Махачкала: РЦЭИ ДНЦ РАН, 2005; Ибрагимова З. Х. Чеченский народ в Российской империи: адаптационный период. М.: Пробел-2000, 2006.], благотворительности[78 - Бентковский И. В. Обозрение 27-летней деятельности Ставропольского женского благотворительного общества по учебному заведению Св. Александры. Ставрополь, 1887; Модзалевский Л. Н. Очерк истории воспитания и обучения с древнейших до наших времен: в 2 ч. СПб., 1899. Ч. 2.], лечебной и рекреационной среды для военных и гражданских структур[79 - Соколов М. Роман Сергеевич Четыркин и его время // Медицинский вестник. 1865; Столетие Военного министерства. 1802–1902 гг. Очерк развития военно-медицинского ведомства / сост. Н. И. Кульвин. СПб., 1908. Т. VIII. Ч. II.], которые были впервые привнесены в мир Кавказа или вырваны из первобытного состояния и доведены до высокого уровня европейского общества Нового времени.

Пятую проблемную группу составили вопросы, в которых выявляется оценка деятельности князя М. С. Воронцова его современниками и потомками, а также представлены сюжеты того множества разноречий, которыми окружено его кавказское наследие. Так или иначе, данной тематики касались А. П. Берже[80 - Берже А. П. Любитель Кавказа и Закавказья // Русская старина. 1874. № 5.], В. В. Дегоев[81 - Дегоев В. В. Три силуэта Кавказской войны // Звезда. 2000. № 9.], А. Л. Зиссерман[82 - Зиссерман А. Л. Фельдмаршал, князь А. И. Барятинский // Русский архив. 1888. № 10; Он же. По поводу полемики о князе М. С. Воронцове и Н. Н. Муравьеве как наместниках Кавказских // Русский вестник. 1874. № 11.], А. В. Тыркова-Вильямс[83 - Тыркова-Вильямс А. В. Жизнь Пушкина: в 2 т. 6-е изд. М.: Молодая гвардия, 2007. Т. 1.], М. П. Щербинин[84 - Щербинин М. П. Замечания о деятельности князя М. С. Воронцова на Кавказе // Русский архив. 1872. № 3; Он же. Биография генерал-фельдмаршала князя М. С. Воронцова. СПб., 1858.], которые занимали разные позиции в развернувшейся полемике. Изучив их доводы, как и мнения многих других лиц, автор пришел к выводу, что любой видный общественный и государственный деятель имеет как своих приверженцев, так и хулителей. Чем значительнее фигура такого деятеля, чем значительнее результаты и последствия его трудов, тем более пристрастно они оцениваются современниками и в особенности потомками.

Что же касается личности князя М. С. Воронцова, то его вклад в обустройство Кавказского края бесспорен, как и бесспорна его работа по укреплению основ Российской империи, что, в первую очередь, было поставлено ему в вину теми, кто сомневался в праве имперских властей на преобразовательные усилия в Кавказском крае, или был изначально, по разным обстоятельствам, противником императорской России.

В силу того, что любая классификация условна, носит характер заданности, вытекающей из исследуемой проблематики, автор данной книги отдает себе отчет в том, что какие-то моменты могут быть недостаточно акцентированы, но им не ставилась задача создать полное и всестороннее описание параметров изученной литературы. В то же время предпринятый обзор способен показать широкую научно-исследовательскую основу, на базе которой была написана данная книга, а полученные выводы подтверждаются опытом многих поколений российских исследователей.

Глава 2

Военно-политическая ситуация

2.1. Кавказский край в 1840-х гг

К середине 40-х гг. XIX века в северной части Кавказа Россия вдруг утратила свое стратегическое преимущество, которого с большим напряжением сил удалось достичь за многие предшествующие годы. Влияние и авторитет имама Шамиля достигли в горах своего апогея не только на территориях непосредственно ему подчиненных, но и за их пределами[85 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6464. Л. 43 об.]. Сороковые годы даровали Шамилю крупные успехи, в результате которых он получил большое подкрепление и новые силы, объединив под своей властью вольные общества Дагестана и Чечни[86 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6514. Л. 48 об. Замечания об успехах мюридизма в Дагестане.].

Полковник генерального штаба Д. И. Романовский, отмечая усиление солидарности среди горцев, в которой он видел одну из причин неудач российской стороны, писал, что «…опасность, грозившая независимости для всех обществ, сделалась очевидной, племенные раздоры должны были смолкнуть перед новым, общим чувством вражды к тем, кто покушался на вековую свободу кавказских племен. <…> А относительное к нам географическое положение кавказских горцев, которых в первое же время войны мы окружили со всех сторон, ускоряло распространение между ними убеждения в необходимости соединиться для совокупного отпора»[87 - Романовский Д. И. Кавказ и Кавказская война. Публ. лекции, прочит. в зале Пассажа в 1860 г. Ген. Штаба полковником Романовским. М.: Изд-во ГПИБ, 2004. С. 174.].

Отдавая дань справедливости, бывший до 1843 г. командующим Отдельного Кавказского корпуса генерал Е. В. Головин писал в Петербург: «Можно сказать утвердительно, что мы еще не имели на Кавказе врага лютейшего и опаснейшего, как Шамиль. Стечением обстоятельств власть его получила характер духовно-военной, той самой, которою в начале исламизма меч Мухаммеда поколебал три части вселенной»[88 - Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (АКАК). Тифлис, 1884. Т. IX. С. 346; РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 719. Л. 2–6.].

«Искрой, брошенной в порох»[89 - Романовский Д. И. Указ. соч. С. 174.] сделалось учение мюридизма, которое, благодаря энергии и способностям людей, возглавлявших его, «в короткое время успело соединить разнородные кавказские племена в один народ»[90 - Там же. С. 180.].

Верно оценив главные свойства горцев, «их врожденную страсть к войне и высокоразвитое в них чувство справедливости»[91 - Там же. С. 191; РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6514. Л. 48 об. Замечания об успехах мюридизма в Дагестане.], Шамиль на этих принципах и свойствах основал и всю систему своего управления в горах.

К этому примешивается растущая популярность «горного льва», как верного и бескомпромиссного воина ислама, в соседнем с южными российскими пределами исламском мире.

Несмотря на большие и быстрые успехи Шамиля, со стороны главного тифлисского начальства не только «не было принято никаких энергических мер, а напротив, исходящие оттуда распоряжения были крайне нерешительны»[92 - Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2003. С. 35.]. Следствием стала необходимость бросить Аварию, а общая ситуация была такова, что «едва не потеряли всего Прикаспийского края»[93 - Там же.].

Представители российской военно-бюрократической элиты были обескуражены неожиданным поворотом событий и считали неудачи начала 40-х гг. XIX века на Северном Кавказе большей частью стечением неблагоприятных обстоятельств, чем просчетами или недосмотром со стороны российских властей. Как минимум уже 10 лет существовали одобренные высшими властями планы, разработанные в штабах А. П. Ермолова, И. Ф. Паскевича или барона Г. А. Розена, направленные на покорение горских обществ[94 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6334. Л. 82–82 об.; РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6288. Л. 7–25.].

Многим чиновным людям виделась в упорстве горцев «глупость неразумных туземцев». В частности, военный министр А. И. Чернышев в докладе на имя императора в 1844 г. писал: «Не имея понятия ни о пространстве, ни о могуществе России, эти дикари полагают, что войсками Кавказского корпуса ограничиваются все военные способы наши. Ободряясь временными успехами, они охотно внимают некоторым властолюбцам, которые поощряют их к упорному сопротивлению уверением, что по недостатку средств мы вскоре откажемся от всяких притязаний на утверждение владычества нашего в горах»[95 - Смирнов Н. А. Мюридизм на Кавказе. М., 1963. С. 189.]. Военный министр считал, что отрезвляющим фактором для жителей гор станет появление в Чечне и Дагестане новых контингентов российских войск. Это окажет «глубокое влияние на умы горцев, которые поймут невозможность противиться России»[96 - Там же.].

Император Николай Павлович стал проявлять нетерпение. Он не понимал и не принимал объяснений кавказских и петербургских начальствующих лиц, искавших оправданий неблагоприятного для русских поворота событий в кавказских делах.

Ко всему он опасался осложнений, связанных с происками англичан, которые после известных событий со шхуной «Виксен»[97 - Дегоев В. В. Кавказ и великие державы 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия. М.: Рубежи XXI, 2009. С. 104–108; Белл Д. Дневник пребывания в Черкесии: в 2 т. / пер. с англ. К. А. Мальбахова. Нальчик: Эль-Фа, 2007. Т. 2. С. 193–213; АВПРИ. Ф. Канцелярия. Д. 123. 1837 г. Л. 179.] искали повода для вмешательства в кавказские дела, чтобы поквитаться с Россией, а заодно и турки могли бы посчитать сложившуюся ситуацию подходящей для открытия интервенции в пределы Кавказа.

К этой мысли его подталкивала русофобская истерия, которая сделалась повседневным явлением в британской прессе, британском парламенте и британском обществе. Николай I считал, что такая истерия «может быть прелюдией к более воинственным шагам»[98 - Осли Э. Покорение Кавказа: Геополитическая эпопея и войны за влияние. М.: Плюс-Минус, 2008. С. 76.].

В Петербурге в продолжение нескольких лет, с конца 30-х гг. царило недоумение, постепенно перерастающее в негодование, сопровождаемое чехардой назначений и смещений главноуправляющих Кавказским краем, которым, казалось, не видно будет конца.

Император Николай I лишился терпения настолько, что «двор пытается самостоятельно руководить военными операциями. Николай I по-прежнему уверен, что все дело в правильном применении сильной власти, и дает все новые неосуществимые поручения»[99 - Осли Э. Указ. соч. С. 180; РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6482. Л. 6–8 об.].

По всему Кавказу, прежде всего в его северо-восточной части, стычки русских войск с горскими отрядами следуют одна за другой[100 - ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 1. Д. 19. Л. 28–29; Тускаев. Дело 3 марта 1843 г. под гор. Моздоком // Терские ведомости. 1910. № 161. 28 июля. С. 2; Он же. Дело 3 марта 1843 г. под гор. Моздоком // Терские ведомости. 1910. № 162. 29 июля. С. 2.], и далеко не всегда российская сторона выходит из них победителем, во всяком случае, победы достаются более дорогой, чем прежде, ценой. Вся Чечня охвачена восстанием[101 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6478. Л. 73–93; ДГСВК. С. 412–423.].

Людские потери приобрели чрезвычайный характер. Если в XVIII – начале XIX вв. ежегодные боевые потери регулярных частей и казаков исчислялись десятками, то в 1830–1840-е гг. счет пошел на сотни, а затем и на тысячи человек[102 - Лапин В. В. «Убедить непокорные племена в превосходстве нашего оружия…» Военные планы покорения Кавказа // Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX – начало XX в. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2005. С. 9.].

Существовавшая тогда практика дробить силы на малые отряды при наличии «инициативного противника» в 1840-е гг. в Дагестане обернулась катастрофой. Отряды имама напали на российские гарнизоны, зажатые со всех сторон в крепостях и отрезанные от основных сил армии. Несмотря на героизм и отчаянное сопротивление, многие из них не выдержали многодневной блокады и штурмов и прекратили свое существование, потеряв всех своих защитников, павших в борьбе с горцами. Стратегическая инициатива перешла в руки Шамиля, который к концу 1843 г. фактически овладел всем Дагестаном.

Мюриды захватили большинство горных перевалов и проходов, связывавших между собой Дагестан и Чечню, что позволяло им оперативно реагировать на передвижение русских войск и эффективно противоборствовать в их попытках проводить наступательные операции в горах.

В конце июля 1842 г. потерпела неудачу экспедиция генерала П. Х. Граббе в Ичкерию[103 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6471. Л. 74–74 об.]. Это событие в ряду других неудач сильно обеспокоило Николая I, так как всякая неудача российской стороны увеличивала силы ее противников, придавала новой славы имаму, увеличивала его влияние среди единоверцев и отодвигала окончательную победу в область неопределенности.

Под сильным впечатлением от произошедших неудач император выказал военному министру свое неудовольствие. Военное министерство, в свою очередь, уведомило командование Отдельного Кавказского корпуса о том, что «Его Императорское Величество высочайше повелеть соизволил наистрожайше предписать всем частным начальникам на Кавказе, дабы они отнюдь не предпринимали никаких экспедиций или поисков для наказания горцев, но, оставаясь в полной готовности, отразить всякие их против нас враждебные покушения, усугубили свои старания ко внутреннему устройству покорившихся племен и к склонению прочих следовать их примеру»[104 - Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20–50-х гг. XIX в. Сборник документов (ДГСВК). Махачкала, 1959. С. 360; ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 19. Д. 2. Л. 19–23.].

На восточном побережье Черного моря, в лесах, покрывающих горы, свою войну против Российской империи развернули многочисленные черкесские племена. До 1837 г., примерно, в горах Северо-Западного Кавказа проходили народные собрания, на которых черкесы пытались определиться с тем, как реагировать на приближение границ Российской империи к их племенным территориям. Турецкие и британские эмиссары уже давно их склоняли к развертыванию тотальной войны против русских, но среди черкесов не было согласия. Многие с недоверием относились к турецким посулам, подозревая их в корыстном интересе, стремлении навязать им тяготы османского покровительства. Что касалось русских, то пока те оставались в открытом море, пытаясь ограничивать их контакты и торговлю с османской стороной или представителями других государств, недружественных России, то российские действия не казалась черкесам угрожающими.

Все изменилось после того, как российская сторона начала строительство вдоль побережья крепостей Черноморской кордонной линии[105 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6380. Л. 32 об.]. К этому российскую сторону подтолкнули не только нужды внутреннего характера, вызывавшиеся ходом взаимодействия с горцами, но и нужды внешнеполитические. «В это время из-за махинаций печально известного Давида Уркуарта и его эмиссаров Белла и Лонгсуорта англичане стали раздражать русских, подстрекая <…> племена черноморского побережья. Они вселяли в них ложные надежды на британскую интервенцию и снабжали оружием и снаряжением»[106 - Баддели Д. Завоевание Кавказа русскими. 1720–1860 / пер. с англ. Л. А. Калашниковой. М.: Центрполиграф, 2007. С. 252; РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 719. Л. 2–6.].

Необходимо было показать европейским державам и, прежде всего, Британской короне, не признававшей установлений России в Восточно-черноморском побережье, что Западный Кавказ есть часть Российской империи. Тем самым прекратить настойчивые спекуляции британцев поднимать вопрос о существовании некоей «Свободной Черкесии», которой необходима помощь цивилизованных стран, только и способных защитить ее от притязаний «русского тирана»[107 - Дегоев В. В. Кавказ и великие державы 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия. М.: Рубежи XXI, 2009. С. 109; РГВИА. Ф. 38. Оп. 7. Д. 521. Л. 44.].

Вожди основных черкесских племен приняли решение о мобилизации своих сил для повсеместного противодействия русским. С февраля 1840 г. черкесы начинают скоординированное наступление на крепости Черноморской береговой линии. В этих событиях с черкесской стороны проявляет себя своей дерзостью и непримиримостью Хаджи Берзек. «Его удаль равна только его жестокости: когда он, наконец, захватывает форт Лазаревский, он обезглавливает всех его защитников»[108 - Осли Э. Указ. соч. С. 185.].

По этому поводу был рапорт генерала Н. Н. Раевского к генерал-адъютанту П. Х. Граббе, в котором он сообщал, что в укреплении Лазаревском находилось всего 30 человек под ружьем. Контр-адмирал Л. М. Серебряков, узнав об этом, немедленно отправил «все, чем мог располагать, т. е. 30 человек из Геленджикского гарнизона. <…> Сие подразделение погибло с Тенгинскою ротою, составлявшею гарнизон форта Лазарева»[109 - АКАК. Т. IX. С. 465.].

Вскорости были захвачены черкесами форты Головинский, Вельяминовский, Николаевский и покрывший себя героической славой рядового Архипа Осипова форт Михайловский[110 - Покоренный Кавказ. Очерки исторического прошлого и современного положения Кавказа. Издание А. А. Каспари. СПб., 1904. М.: Надыршин, 2010. С. 390–393.].

Несмотря на эти их успехи, черкесы действовали не так слаженно и единодушно, как чеченцы или дагестанцы, «потому что у них не было властителя, подобного Шамилю»[111 - Ольшевский М. Я. Указ. соч. С. 27.]. В то же время от них сильно доставалось казачьим поселениям, расположенным по Кубани. После неудачной экспедиции между Сочей и Адлером, которую произвела российская сторона и которая стоила ей больших напрасных потерь, закубанцы сделались «как будто еще предприимчивее»[112 - Там же. С. 30.].

Перманентные волнения в кавказских горах кажутся Петербургу особенно опасными и необъяснимыми, «если учесть, что эта территория, как и вся восточная часть кавказского массива, уже прочно вошла в состав империи»[113 - Осли Э. Указ. соч. С. 32.]. Новые владения далеко простираются на юг, а горные области, занятые чеченцами, разнообразными народностями Дагестана, оказались далеко за спинами русской армии в виде неподконтрольных анклавов, угрожающих спокойствию и безопасности мирных обывателей, не позволяя имперским властям наладить правильное гражданское управление и развивать нормальную хозяйственную жизнь.

Все применявшиеся ранее средства приручения горцев и установления контроля над долинами и горными районами и, прежде всего, широко практикуемая покупка лояльности местной знати посредством титулов и пожизненной ренты или возведение в воинские чины русской армии с соответствующим денежным содержанием в обмен на согласие перейти в подданство русского царя[114 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6334. Л. 82–82 об.], девальвировались после укрепления в горах позиций мюридизма. Система покупки лояльности почти не работала среди так называемых «вольных обществ», поскольку там не было ни феодальных структур, ни знати. Эти общества жили в условиях родоплеменного эгалитаризма, в основании которого лежала система родовых кланов.

Сделалась малоэффективной из-за привыкания к ней со стороны горцев и система, которую неумолимо проводили сначала князь П. Д. Цицианов, а затем прославленный своей суровостью его последователь – генерал А. П. Ермолов. Они не искали союзников среди горцев, а только мерами жесткого принуждения требовали безусловного подданства российскому государю[115 - Осли Э. Указ. соч. С. 36; РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 12454. Л. 16 об.].

Кроме того, сами карательные устрашительные акции, как отмечает современный исследователь В. В. Лапин, в большинстве случаев были безадресными, поскольку командование не имело средств для выявления действительных виновников нападений на русские крепости и селения, а потому «для острастки» разорялся подозрительный и часто действительно непричастный к делу аул[116 - Лапин В. В. Указ. соч. С. 13; РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6305. Л. 7–8.].

Найти лиц, причастных к разбоям в эгалитарных горских обществах, связанных круговой порукой, в реальности для российской стороны не представлялось возможным, поскольку никто никогда не выдавал свои соплеменников. Способ коллективной ответственности, который практиковали в качестве ответных мер, в большинстве случаев, если и приносил результаты, то временные, провоцируя новые эксцессы законами кровомщения, бытовавшими среди горцев[117 - РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 12454. Л. 16 об.]. По этой причине вопрос о действенности ответных экспедиций в горы в отместку набегов в русские пределы оставался незакрытой темой[118 - ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 19. Д. 2. Л. 19–23.].

В бытность свою командующим Кавказской линии генерал А. А. Вельяминов по этому поводу подчеркивал: «Опыт показывает, что чем более оказывается снисхождение, чем меньше видят они возмездия за свои грабежи, тем становятся предприимчивее. <…> Никогда снисходительность не почитают они следствием великодушия, но приписывают оную бессилию», а потому ответные экспедиции надо проводить быстро и в строжайшем секрете[119 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6266. Л. 6–7.]. Кроме того, по мнению генерала, если лишить горцев возможности иметь множество лошадей, «если мы поставим их в такое положение, что с большим трудом будут они доставать лошадей, годных для хищнических своих предприятий, то отнимем у них одно из главнейших средств делать нападения с успехом»[120 - Мемория генерал-лейтенанта А. А. Вельяминова. Способ ускорить покорение горцев, 1828 г. // Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX – начало XX в. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2005. С. 41.].

Малая эффективность карательных экспедиций в горы также обусловливалась тем, что «натуральное или полунатуральное хозяйство горцев, пастбищное скотоводство, земледелие с доминированием однолетних культур, отсутствие каких-либо капитальных сооружений (мельницы, ирригационной системы и т. п.) делали его малоуязвимым и способным к быстрой регенерации»[121 - Лапин В. В. Указ. соч.С. 14.].

С другой стороны, карательные и превентивные экспедиции русских войск в горы были «неизбежным злом», поскольку являлись не только понятным языком для горцев, но и потому, что ни кордоны, ни массированные рейды, ни «генеральные сражения», ни сеть укреплений, формировавших «пространство войны», не приносили ожидаемых результатов[122 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6166. Ч. 1. Л. 182.].

На кавказскую почву и в специфические условия Кавказа российскими военными был перенесен опыт многовекового противостояния со степными народами – кордонные линии с засеками и крепостями, которыми с незапамятных времен россияне оборонялись от набегов агрессивных кочевников. В кавказских условиях данная оборонительная система не смогла проявить своих лучших качеств в силу ряда причин: во-первых, здесь не было, как на обширных равнинах, большой нейтральной полосы, позволявшей вести разведку и иметь достаточно времени для обнаружения противника, приготовившегося к вторжению в русские пределы. С другой стороны, сам равнинный рельеф местности позволял преследовать обнаруженного противника; во-вторых, кочевники действовали большими конными группами, направление движения которых можно было заблаговременно предсказать, поскольку движение этих конных войск всегда сообразовывались с конфигурацией речной системы в равнинном регионе. В связи с этим обороняющиеся устраивали ловушки, западни и засады на направлениях, по которым противник миновать не мог.

В кавказских условиях ничего подобного быть не могло. Из-за горнолесного ландшафта противник всегда появлялся внезапно, мог действовать одновременно несколькими малыми группами, а его преследование прекращалось, как только он бросался в воды Терека или Кубани. Совершенно нельзя было предугадать направление его движения, если только лазутчики не предупреждали об этом заранее, но уже отступление противника снова делало его маршрут непредсказуемым.

Неожиданностью для российской стороны стало и то обстоятельство, что сами крепости, которые возводились на стратегически важных направлениях и пунктах, вместо сдерживающего действия сделались сильнейшим раздражителем для горских племен, «источником военной добычи, местом приложения сил воинственной молодежи»[123 - Лапин В. В. Указ. соч. С. 10.].

Следует согласиться с мнением все того же В. В. Лапина, который отмечает по этому поводу следующее: «Карательные акции правительственных войск оказывали на горцев действие, подобное действию ветра на огонь»[124 - Там же. С. 10.].

К этому присовокуплялось еще одно обстоятельство, которое военными не афишировалось – гарнизоны крепостей часто оказывались в фактическом заточении, поскольку в продолжение суток ожидали нападения со стороны горцев, а для доставки продовольственных припасов или пополнения приходилось проводить настоящие военные операции, что мало походило на контроль над занимаемой территорией.

Нельзя сказать, что военное командование не понимало пороки кордонной системы, но было вынуждено обстоятельствами идти по этому пути. Во-первых, потому что существующие кордоны в какой-то степени сковывали свободу действий отрядов горцев, пытавшихся проникать на территории, подконтрольные российским властям, или при возвращении их из набега; во-вторых, кордонная линия хоть как-то маркировала границу ответственности военных властей и определяла российские пределы; в-третьих, российское кавказское начальство могло отчитаться перед Петербургом и продемонстрировать свой контроль над определенной территорией, «показать, что русский флаг развевается еще в одном районе Кавказа»[125 - Там же. С. 11.]; в-четвертых, крепости позволяли военным наверняка знать места их будущего столкновения с горскими отрядами.

Основным же пороком кордонной системы в условиях горной войны была ее неподвижность. Проворным горским отрядам могли эффективно противодействовать только такие же подвижные подразделения. Горная война – это война маневренная, в которой всегда имели успех те, кто превосходил своего противника в проворстве и движении. Любая статичная система заведомо была обречена на проигрыш. Необыкновенная маневренность горских отрядов позволяла им небольшими по численности силами противостоять превосходящим числом, но малоподвижным российским регулярным войскам, державшимся за кордонную систему и оборонительную в целом тактику.