Хоровод воды

Значит, прорвемся было от мамы, а вот выплывем — это Анино. Сейчас она уже не помнила, откуда его взяла – из книжки? из мультфильма? – но уж точно не из бассейна, куда стала ходить с первого класса.

Попала она туда случайно: в школе почему-то не было продленки для первоклашек, и мама решила, чтобы девочке не торчать весь день дома, отправить ее в какой-нибудь кружок. Поблизости – чтобы не переходить дорогу – был только бассейн. Вот так в семь лет Аня впервые глотнула хлорированной воды, стиснула зубы и поплыла.

Плаваньем она занималась девять лет. Уже давно стало ясно, что профессиональной пловчихи из нее не получится, но ей все равно нравилось, как вода расступается перед телом, как при каждом вдохе стекают по лицу струйки, как почти без брызг входит в воду рука. Иногда Ане казалось, что она не человек, а существо, рожденное жить в воде, – не то рыба, не то дельфин, не то диковинный крокодил. Или даже не существо, а подводная лодка, торпеда, гарпун, выпущенный в цель. Маленький гарпун в синей резиновой шапочке, со стиснутыми зубами, в дешевом купальнике, прикрывающем плоскую грудь.

Аня хорошо помнит, как мужчина впервые поцеловал ее грудь. Вадик был студентом физкультурного техникума и приметил Аню на сборах: тренер ее взял, уж очень Аня просила, а тут в последний момент заболела Даша Скорбина, вот и получилось одно свободное место. Мама отпустила, хотя и неохотно, решила: все-таки девочке уже пятнадцать, пусть делает что хочет. Лучше спорт, чем дискотеки, я так считаю, – сказала она тете Шуре по телефону ночью перед отъездом.

Аня помнит эти поцелуи – неумелые, как она понимает теперь, – и мужские руки, что пытались расстегнуть туго сидящие джинсы, наследство от потолстевшей тети Гули. Откуда он взял ночью ключ от раздевалки, чего он наплел Ане, чтобы затащить ее туда, – она уже не помнит. Ей было приятно и немного странно. Вот об этом снимают кино и пишут книжки? – думала она, отводя чужие руки от тугой пуговицы на своем плоском тренированном животе и прижимая подбородком задранную майку.

Их руки снова и снова встречались на пуговице, и это уже напоминало какую-то игру, и кто знает, чем бы она кончилась, если бы не вспыхнул свет, не появился сторож, затем – тренер.

– Что, гормон играет? – кричал он. – Под статью меня подвести хотите? Она же малолетка, тебе что, сверстниц мало, идиот?

Утром Аню отправили домой – что было, конечно, несправедливо, хотя и объяснимо: для большого спорта она была бесперспективна, а у Вадика мама работала в спорткомитете, и потому он считался восходящей звездой.

В бассейн Аня так и не вернулась, а в душе? затаила обиду – не на тренера и не на Вадика, а на волнение, которое почему-то не дало одернуть майку, вскочить, ударить коленом между ног, убежать из раздевалки.

Мама права, думала пятнадцатилетняя Аня, с мальчишками лучше не связываться. Какая смешная девочка, личико совсем плоское, не плачь, мой маленький.

И вот сейчас она сама говорит: Не плачь, мой маленький, – и вытирает Гоше слезы. Сказать, что ли, «мальчики не плачут»? Впрочем, нет, как раз мальчики всегда рыдают. Лучше вытру слезы, нагнусь пониже, чтобы никто не слышал, скажу в мохнатое от шапки ухо: Не плачь, мой маленький. Тахтагоновы не плачут.

Неправда, конечно. Плачут, еще как плачут. Я и сама плакала, когда проиграла свой первый серьезный заплыв. Плакала, стоя под душем, – так слезы не видны, никто и не заметил. Слезы текли по щекам, а я повторяла: Прорвемся, выплывем – и до сих пор повторяю. Вот я и прорвалась, вот и выплыла: с голоду не умерла, на панель не пошла, ребенка родила и зарабатываю нормально.

А что в дешевых сапогах ноги мерзнут – так это и попрыгать можно.

Делай раз, делай два. А теперь – приседания.

17. Когда-то мы были молодыми

Девушка-блондинка, завитые кудряшки, короткая дубленка, край джинсовой юбки, дешевые сапожки, шерстяные чулки. Парень в лыжной шапке, в ухе – серьга, дутая куртка, джинсы мокры до колена, ботинки в разводах от соли.

Смотри-смотри, говорит себе Никита, вот что бывает с одеждой, если ходишь пешком по февральской Москве.

Блондинка в кудряшках и парень в куртке целуются между стеллажей в «Перекрестке» – думают, их никто не видит. Девочка тянется вверх, мальчик нависает над ней… нет, не нависает, скорее – прикрывает, окутывает, точно снег – мерзнущие деревья.

Рядом в тележке – одинокая бутылка дешевого шампанского.

В тот первый день, вспоминает Никита, мы заказали шампанское на вилле «Ксения». Кажется, вообще без закуски. Точно – без закуски, сейчас вспомнил: на столе одиноко стоят два бокала, медленно всплывают пузырьки. Смотри, там кто-то дышит, пошутила Маша, и мне вдруг стало жутко.

Я тогда еще не знал, что буду заниматься аквариумами. Чего-чего, а пузырьков навидаюсь.

Что покупают в магазине люди, которые едят в ресторане? Туалетную бумагу, зубную пасту, воду «Аква Минерале», чтобы не возиться с фильтром, хлеб для утренних тостов, баночку джема. Неудивительно, что в холодильнике у нас пусто.

Когда-то Маша любила готовить. До сих пор на кухне целая полка кулинарных книг. Индийская кухня, китайская, венгерская, испанская, «готовим суши сами», «сто блюд из рыбы» и так далее.

Зачем кулинарные книги людям, которые едят в ресторане?

Когда-то Маша возвращалась из магазина с полными сумками. Яйца, сыр, мясо, рыба, масло, крупа, четыре вида итальянской пасты… если были деньги.

Ведь когда-то случалось, что денег и не было.

Кем я только не пытался работать! Даже ходил по квартирам, продавая разную дребедень типа дешевых миксеров, целую зиму, помню, извозом подрабатывал. Получалось, но не слишком – на жизнь, что называется, хватало, но не больше. Потом – авария, КамАЗ выскочил на красный, заднюю правую дверь и полсалона – всмятку, хорошо еще – ехал порожняком, да и сам был пристегнут. Гаишники переписали номера, составили протокол. Выяснилось: водитель пьян, я невиновен, ремонт мне должны оплатить. Мы с Машкой уже прикидывали, какую новую машину на эти деньги купим, – и тут оказалось, что КамАЗ зарегистрирован на какую-то дохлую фирму, ни директора, ни юрадреса, вообще ничего. То есть денег взять не с кого, а я тогда был не застрахован, потому что в девяностые никто ничего не страховал.

Так мне это все было обидно, что вернулся я домой, прошел на кухню, сел и сижу, чуть не плача. Машка подошла, спросила: Что случилось? – только рукой махнул. И тогда она села на корточки рядом, положила мне голову на колени. Я ее по голове погладил, будто маленькую девочку. И подумал, что ведь, кроме как на меня, ей рассчитывать не на кого. Что она в меня верит, на меня надеется. Выходит, деваться мне некуда, надо как-то выкручиваться.

Хорошо помню: вечер уже, за окнами небо такое, сумеречно-закатное, сидим на кухне, я Машку по голове глажу и чувствую: отпустило меня. Типа, все же хорошо: квартира есть, жена любимая рядом, справлюсь как-нибудь. Я до сих пор думаю иногда: если бы Машка мне голову на колени тогда не положила – ничего бы у меня так и не вышло. Ни в тот раз, ни потом, ни с бизнесом этим самым, ни с деньгами, ни с чем.

А так с бизнесом все получилось само собой: три года назад кто-то из знакомых спросил, нет ли у меня на примете специалиста по аквариумам, – у них в офисе зацвела вода, надо сменить, вымыть, и чтобы рыбки не передохли. Если бы у меня была нормальная работа, я бы сказал: Поищи в интернете, и все бы на этом закончилось, а так предложил: Ну, давай я сделаю, все-таки в детстве у меня дома были рыбки. Оказалось, что аквариум не один, а десять, потому что это большая контора, а потом я предложил поменять всё, что накидали на дно в зоомагазине, кто-то спросил, можно ли сделать, например, развалины индийского храма, я сказал: Запросто! Нашел дизайнеров, заплатил сто баксов специалисту из Института стран Азии и Африки – и понеслось.

Теперь у меня – пятнадцать человек сотрудников, офис, клиенты, бизнес. И я знаю: если бы не Маша – ничего бы этого не было.

Я замираю перед стойкой молочных продуктов. Баночки, пакеты, разноцветные, радостные. Пять лет назад, когда у меня появлялись деньги, я заходил в магазин и покупал Маше даноновский йогурт. Он был чуть дороже, но она говорила – намного вкуснее.

Как все было просто! Казалось, чуть больше денег – и жизнь наладится. Когда-то лишние сто долларов – уже праздник. Когда-то в ресторан вдвоем сходить – уже счастье.

Когда-то мы были молодыми.

А сейчас у нас в холодильнике пусто – вроде как потому, что мы не едим дома.

Интересно, что ест Маша, когда сутками не выходит на улицу? Неудивительно, что она так похудела.

Сидит одна в нашей большой квартире, за окном – сумеречно-закатное небо, меня дома нет. Я – на работе или, того хуже, у Даши.

Впрочем, не так уж часто я к Даше езжу. На пальцах сосчитать можно. Четыре раза, точно. Хорошо помню.

Даже слишком хорошо – до последней детали.

Как это меня угораздило?

Не может ведь Маша ничего не чувствовать, ни о чем не догадываться? Вот и грустит, вот и сидит одна.

Грустно об этом думать. Грустно и стыдно.

Хочется купить ей что-нибудь вкусное. Где же те даноновские йогурты, которые она так любила? Ах, вот они. По две штуки каждого сорта.

А еще можно взять баночку икры.

Как все-таки было просто, когда не было денег! Йогурт – и все счастливы.

Права мама: от денег всё зло.

В очереди к кассе девочка-блондинка и мальчик в дутой куртке оказываются как раз передо мной. Она осторожно катит тележку, словно коляску с ребенком. Мальчик нагибается и целует ее в затылок. Она оборачивается, задирает голову и прижимается губами к его губам.

Я никогда больше не буду так целоваться. Так целоваться можно только в молодости. Только когда кажется: всё – в первый раз, когда веришь: от счастья отделяет пустяк – отдельная квартира, свой угол, немного денег.

Я не могу так целоваться с Машей: так можно целовать только счастливого человека.

Я не могу так целоваться с Дашей: богатые папики не целуют девушек на людях. Смешно это – седина в бороду, бес в ребро.