Жидкая жизнь сублейтенанта Замфира

– Кажется, нас подслушивают, – ухмыльнулся Сабуров. Лицо его обрело выражение напроказничавшего, но не раскаявшегося мальчишки, и Замфир подавил непрошенный смешок. Коньяк разогрел его кровь, расслабил сжатые чуть не до судорог, мышцы спины. Василе сел за стол и приналёг на закуску. Стряпня госпожи Сырбу была простой, но от того ещё более вкусной.

– Мне, право, неудобно вырывать вас из компании друзей, – заметил он и с удивлением обнаружил, что говорит с полным ртом. Русский коньяк разрушительно действовал на манеры Замфира. Он смутился, промокнул рот краем белоснежной салфетки, но поручик не обратил на это никакого внимания.

– Друг мой, – сказал он, не отрываясь от обсасывания куриной голени. – Мы могли бы пойти сейчас к нашим балканским братьям по оружию… – Произношение поручика было столь чудовищным, что Замфир непроизвольно поморщился. Как многие румынские офицеры, он боготворил Францию, Париж и вовсе считал Новым Иерусалимом, сияющим на холме. Такое вольное обращение с французским языком коробило его возвышенную душу. Гримаса сублейтенанта не осталась незамеченной, и Сабуров с усмешкой продолжил: – Но вас, лейтенант, даже мой французский коробит. Что вы там-то делать будете? Наши сербские братья, особенно, подпив, становятся не в меру общительны. Румынского они не знают, как и латыни тоже, а их французский, уж поверьте, много хуже моего. Их язык я кое-как понимаю, всё-таки народы родственные, а для вас, потомка римских патрициев, српски езык будет сущей абракадаброй. И что вы там делать будете? Не отвечайте. Давайте лучше выпьем.

Он опять налил рюмки до краёв и вытянулся во фрунт и провозгласил:

– За победу братского оружия!

Василе поднялся. На этот раз оторвать зад от диванных подушек было намного тяжелее.

– А обязательно до дна пить? – робко спросил он.

– Не обязательно, – успокоил его поручик. – Но, если на дне останется хоть капля, я немедля сдам вас тайной полиции, как пособника врага и османского шпиона!

Сабуров с нескрываемым удовольствием посмотрел на скисшую физиономию Замфира и расхохотался.

– Вы поверили, что ли? Ну, лейтенант, вы что всерьёз заподозрили во мне жандармского сексота? Не буду я вас сдавать, пейте, сколько хотите. Но завтра мы отправимся на фронт и будем биться за свободу Румынии до последней капли крови. Неужели вы, благородный человек, офицер, сможете выпить за нашу победу не до последней капли коньяка?

– Чувствую себя куклой на ниточках, – пробормотал Замфир, вылил коньяк в рот и продемонстрировал поручику пустой бокал.

– Ну будет вам, обещаю: еще один тост и будете дальше нюхать свою рюмку, сколько захотите.

– Зачем это вам, поручик? – с сомнением спросил Василе. Он нашарил плюшевую подушку и подложил под поясницу. Вертикальная, хоть и мягкая, спинка дивана была не слишком удобной.

Поручик склонился ближе и доверительным шёпотом сказал:

– Дорогой мой лейтенант, у вас такая царственно-бледная кожа… – Он замолчал, и уши Василе полыхнули. Он только открыл рот, чтобы дать отпор наглецу, как поручик невозмутимо продолжил: – что будь вы барышней, ей-богу пал бы сейчас к ногам. Вы совсем на солнце не бываете? Вот право слово, живёте на природе, в первозданной дикости, а виду такого, будто только от куафёра вышли. Были б тут барышни, млели б и таяли от одного вашего облика. Такой тонкий белоснежный лилей в лейтенантских погонах.

– Вы полагаете? – вырвалось у Василе, и он сразу об этом пожалел. Ему почудилась издёвка в словах поручика, но тот смотрел на его лицо, как смотрят в книгу на незнакомом языке, пытаясь найти хоть одно знакомое слово.

– О-о-о, что за восхитительные бутоны расцвели на ваших щеках? – протянул поручик без улыбки. – Неужто вы до сих пор ни разу не стягивали кружевных панталончиков со стройных ножек?

– Я не готов обсуждать это с вами, поручик, – Замфир откинулся на спинку и сложил руки на груди. Теперь у него горели не только уши, но и щёки.

– Удивительно, – покачал головой Сабуров. – Потрясающая целомудренность у такого столичного щёголя! Кстати, насчёт поручика. Помните, я пообещал вам, что мы выпьем ещё один бокал до дна, и более я вас принуждать не буду? Я сдержу слово.

Он разлил по рюмкам коньяк и встал.

– Пора выпить братскую. Вставайте.

Замфир встал перед поручиком. Сабуров выставил локоть, будто предлагал сублейтенанту прогуляться.

– Пропускайте руку так… Вот, а теперь до дна!

Едва Замфир отодвинул опустевшую рюмку, Сабуров, не дав опомниться, впился ему в губы. Замфир слышал об этом варварском, противоестественном обычае, инстинктивно попытался отстраниться, но рука поручика крепко удерживала его затылок. В нос ударил запах вежеталя и чистой кожи, усы больно укололи верхнюю губу. Поручик отпустил его и сразу протянул руку:

– Константин!

– Василе, – ответил Замфир.

– Вася! – Сабуров радостно хлопнул его по плечам. – А как будет Константин по-простому? Как бы ты звал друга? – Сабуров сменил "Vous" на "Tu" и Замфир решил не обращать на это внимания.

– Костэл, – ответил он.

– Теперь ты – Вася, а я – Костэл. Всё, больше никакого насилия, клянусь!

Коньяк делал своё дело. Он тёк по венам, согревал и расслаблял. Замфир стянул мундир. Сабуров рассказывал, как учился в авиашколе в городе с каким-то турецким названием, и как получил в день выпуска погоны поручика. Он щедро пересыпал французскую речь русскими словами, но Василе его понимал, и даже пролетарское грассирующее "эр" больше не резало слух. Остывшие плачинты были не менее вкусные, чем горячие, им отлично шёл пересыпанный красным перцем шпик, не хуже, чем к седлу барашка бургундское гран-крю.

– Давай за почечную колику Его величества императора Франца-Иосифа! – Сабуров поднял полную рюмку. Замфир подхватил свою.

– А у него почечная колика? – заинтересовался он.

– Не уверен, – ответил Сабуров, – но теперь непременно будет.

– До дна, – решительно кивнул Замфир.

– Вот это по-нашему, – обрадовался Сабуров и вылил коньяк в рот.

Потом они выпили за подагру болгарского царя Фердинанда, французский насморк кайзера Вильгельма. После тоста за мужскую немощь султана Мехмеда Пятого Сабуров поднял палец вверх. Замфир задрал голову, но там не было ничего, кроме качающегося потолка с круглым выключенным плафоном.

– Кстати про мужскую немощь. Ты, друг мой Вася, ей, надеюсь, не страдаешь?

Замфир мотнул головой и его замутило, потом потянуло куда-то. Он быстро перебирал ослабевшими ногами, а крепкие руки поручика берегли плечи сублейтенанта от падающих на него стен. Вагон больше не стоял у платформы "Казаклия", его качало на волнах, и у Замфира начался приступ морской болезни. Глотка наполнилась едкой кислотой.

– Ой-ой-ой! – сказал голос поручика прямо в ухо. – Только не здесь. Держись.

И Замфир держался. В лицо ударил свежий воздух, он пах густой травой, навозом и дымом от костра. В темноте уютно светилось окно в комнате Виорики, а в его комнате не горело. В том домике была кровать с чистым ароматным бельём, аппетитные запахи с кухни, заботливые руки Амалии, ставящие перед ним тарелку с чорбой, и припухшие со сна нежные девичьи губы, которых он ещё не касался, но уже всё про них знает. А за спиной – прокуренный вагон с полковым священником, больше привычным к "Упокой, Господи…", чем к "Многая лета…", острые запахи кожаных портупей, оружейной смазки, порохового дыма, впитавшегося в одежду.

Замфир стоял на границе двух миров. Шла война, и его тянули в тот, что за спиной, а он хотел в тот, что впереди. Он не готов, ему рано, он ещё не проверил, правильно ли он представил вкус губ Виорики. Василе б побежал, но ноги не слушались. Он шагнул на ступеньку, а она оказалась очень скользкой. Сильные руки подхватили его под мышки и аккуратно поставили на землю. Упёршись в колени, Василе изливал кипящую желчь с соляной кислотой в канаву под насыпью, а Сабуров придерживал его под грудь, чтоб сублейтенант не забрызгал сапоги.

Потом они сидели в траве. Замфир с тоской смотрел на домик Сырбу. Каким убогим показался он ему в первый день, и каким милым и родным стал сейчас. Кажется, всю жизнь бы прожил тут, в тишине и покое. Сабуров сидел рядом и учил Василе уму разуму, обкусывая травинки. От них голос его был сдавленный, и говорил он сквозь зубы.

– Тут, Вась, главное – напор и внутренняя уверенность. Сравнивать дам с фортификационными сооружениями примитивно и пошло, но… – поручик поучительно поднял вверх указательный палец. – Жизнь и сама штука пошлая и примитивная. В военной истории не было случая, когда б завоеватель принудил крепость к сдаче горестными вздохами. Есть два способа захватить женское сердечко: осада и штурм. Осада вызывает жалость, штурм – страсть, а что вам по душе – решайте сами. Лично мне жалость ни к чему. Нет, есть ещё подкуп, но тут никакого искусства не требуется.

Василе не ответил. Он откинулся на спину и тоже, по примеру Сабурова, оторвал крепкую шершавую травинку. Травяной сок горчил и перебивал кислоту. Замфир лежал на спине, вытянув руки вдоль тела. Небо над ним медленно и почти незаметно вращалось – это кружилась Земля под его спиной. Он впивался в неё лопатками, держался за стебли пырея, чтобы не улететь. Поручик – крепкий, широкоплечий, толстокожий, сидел рядом, в темноте белела его расстёгнутая рубаха.

– Соль же не в античных чертах, не в манерах, не в обхождении. И уж точно не в стишках. Главное – взгляд. В тебе самом, внутри, должна быть уверенность в обладании. Понимаешь? Вась, ты спишь?

Замфир отрицательно хмыкнул, он не хотел разжимать зубы.

– Если будешь смотреть на неё так, будто уже ей обладаешь – полдела сделано. Поверь сам, и поверит она.

Василе столько раз мысленно касался губ Виорики, что он точно знал, какой у них вкус, какие они мягкие снаружи и упругие внутри, какой живой и бархатный её язык, и как щекотно нёбу от его прикосновений. Сможет ли он посмотреть на Виорику так, будто уже целовал её наяву, а не в мечтах? Как у Сабурова всё просто!

С поручика какой-нибудь живописец мог написать картину – бог войны Арес отдыхает после боя. Рядом с ним Замфир чувствовал себя слабым, хрупким, незрелым. Такой, как Сабуров, может срубить саблей голову врагу, пробить ему грудь пулей, может грубыми стежками зашить рану на товарище и не поморщиться, голыми руками заправить вывалившиеся из брюха кишки. Его стихия – ярость, ненависть, исступление. Замфир не знает таких чувств. Просто… Есть люди, созданные для войны, и люди, созданные для мира. Так устроена жизнь, иначе все б разрушали и никто не строил.

– Это всё не для меня… – неожиданно сказал он вслух.