Хозяин острова Эйлин-Мор
Сначала казалось, что он поет на гаэльском, но знакомые звуки никак не складывались в осмысленные слова. Голос его звучал все мощнее и ниже.
Аннабель стояла у щели между досками, смотрела туда, где должны были быть глаза Хозяина, и ей казалось, что он тоже смотрит на нее, с пониманием и без осуждения. Слезы бурным потоком полились из глаз, и это были слезы благодарности. «Мне пришлось, я не хотела…» – сказала она с виноватой улыбкой.
Мужчины покосились на нее, но промолчали. Все они в душе радуются, что не им нести на душе груз детоубийства. Подлые трусы, слабаки. Аннабель обвела их презрительным взглядом. Они не могли смотреть ей в глаза, смотреть на море – боялись, потому опускали головы, как увядающие фиалки. Она зажмурила глаза, покачнулась, звуки ушли куда-то далеко, будто заложило уши. Перед глазами заплясали черные точки. Аннабель вцепилась в чье-то твердое плечо и затрясла головой, прогоняя наваждение.
– Уши! – закричала она. – Заткните уши чем-нибудь!
Мужчина, в чье плечо она вцепилась, повернул к ней свое рыдающее лицо; Аннабель смотрела в знакомые черты, но никак не могла его вспомнить. Все плыло и терялось среди темных пятен.
– Я больше не могу, – сказал он, оттолкнул Аннабель и бросился к двери. Она пыталась вспомнить, почему они все собрались в ее доме, но никак не получалось. Морща лоб, она побрела к выходу. Ее шатало, мысли путались. Кто-то сбросил тяжелый засов и распахнул дверь. Свежий ветер охладил лицо Аннабель, она благодарно улыбнулась.
Чей-то голос из чулана затянул «Розу Аллендейла»[11], протяжно и чувственно, будто хоронил кого-то родного. Аннабель нахмурилась: может, она пьяна из-за похорон? Может, она сама похоронила кого-то очень дорогого? Колина?
Хозяин остановился, взял паузу, набирая полную грудь воздуха. Запел снова, с высокой ноты, опускаясь все ниже, за грань слышимого слабым человеческим ухом. В этот момент Аннабель вспомнила все: мальчишеское лицо с мелкими полупрозрачными, акульими клыками между тонких губ, его искаженное нечеловеческой мукой лицо. Жар, и боль, и смерть, которыми пахла сеть, в которую он был замотан.
Упрямый мальчишка никак не сдыхал. Весь день кричал, играя в прятки с солнцем. Когда оно скрывалось за тучи – умолкал, когда высовывалось – вопил во весь голос. Аннабель приходилось это терпеть: Шинейд, мать несносного хулигана, не слушала ее и никак не соглашалась утихомирить проклятого мальчишку. И он ревел и ревел весь день, не давая ей покоя.
Хорошо, что сейчас тихо. Шумит прибой, ветер колышет траву, словно рука гладит королевский бархат: где пробегут пальцы – остается красивый серебристый цвет. Кто-то, кажется, кричит, или поет, но это очень далеко, на другой стороне Земли.
Аннабель идет по траве: внизу лежит мужчина, он сильный, крепкий, с широкими плечами. Он такой большой и взрослый, а плачет, как маленький ребенок. Свернулся в клубочек, словно в материнской утробе. Разве пристало мальчику так плакать? Вот папа придет, голову сорванцу оторвет. А вот и отец, подходит к мальчику. Он кажется ей знакомым, но где она его видела, вспомнить никак не получается. Аннабель ласково ему улыбается, тот улыбается в ответ и отрывает вредному мальчишке голову, и та катится, подпрыгивая, под ноги Аннабель. Оторвал: не надо было безобразничать. Аннабель идет дальше, но куда и зачем, не знает.
Она вспомнила, как только снова затихли барабаны в ее голове: выпученные от невыносимой боли глаза двенадцатилетнего Шона Броди, они подвесили его на столбе, как выловленного тунца. Аннабель идет туда, к тому столбу, где казнила беспомощного ребенка. Казнила долго и безжалостно. Нет, неправда, она жалела его, жалела и убивала, жалела и продлевала его мучения, надеясь на чудо. Чуда не случилось, Господь отвернулся от жителей Мангерсты, не в силах более смотреть на их мерзость. Он отдал их морскому Хозяину, как римляне скармливали христиан львам. Может, Он сейчас сидит и смотрит там, на облаках, как Хозяин и его охотники терзают тела ее земляков? Вокруг него снуют ангелы, разносят божественную амброзию, поправляют подушки?
Аннабель подняла глаза в темное небо, пытаясь разглядеть брезгливо-любопытные лица за облаками, но увидела лишь деревянный столб с вбитым на высоте семи футов крюком. Тем самым, на котором крепили мальчишку Броди в коконе рыбацких сетей. Она устало опустилась на колени.
– Прости меня, Шонни, – прошептала она.
Хозяин взял паузу, набирая в грудь воздух. Аннабель зарыдала, чувствуя, как с горючими слезами выходит из нее скверна и как ее еще много. Ее так много, что надо выплакать целый океан, чтобы очиститься. Аннабель посмотрела на свои руки: крепкие, большие, мозолистые, совсем не такие, какими они были, когда Колин целовал их последний раз. Они были пусты: в них не было ружья. Оно осталось в пабе.
Аннабель обернулась. Перед пабом сидели и лежали люди. Между ними ходили бледные тени. Взмахивала серая рука: и еще один человек падал замертво, но никто не пытался убежать. Все, что она слышала – это рыдание и свист рассекаемого рукой воздуха, слишком быстрого движения для человека.
Хозяин втянул воздух и затянул новый куплет.
– Господи, забери меня, – зарыдала Аннабель.
На ее плечо легла рука.
– Я тут, – сказал тихий голос.
Аннабель подняла голову. У нее за спиной стоял Дональд МакАртур.
Глава 22. МакАртур
Конец мая – Троица, 1902 год.От песни Хозяина хотелось сбежать на край света. И люди сбегали. Они вылетали из паба навстречу своей смерти и обессиленно падали на колени. Бледные косари ходили между ними и собирали кровавый урожай. От взмахов их белых рук кровь и слезы веерами разлетались в воздухе.
Мимо меня пробежала Лорна. Чокнутая старуха успела натянуть самое красивое платье моей жены и ее лучшую шляпку.
– Грейс не обидится на мамочку? – спросила она, улыбаясь под кокетливой вуалькой во всю свою акулью пасть.
Не дождавшись ответа, она врезалась в толпу стоящих на коленях мангерстцев, махнула скрюченной рукой. Поток крови заливающегося слезами Хэмиша окатил выходное платье. Ничего, у жены будет достаточно других поводов расстраиваться.
Охотники махали руками без устали, но мне там делать было нечего. Мне нужен палач, а не зритель. Аннабель Ганн среди мангерстцев не было. Я пошел к пабу, мимо бойни у входа. Из моих земляков в живых оставалось двое. Они стояли на коленях по обе стороны от входа, как изваяния скорбных ангелов и, давясь от рыданий, смотрели на приближающихся охотников. Остальные растерзанными кусками мяса валялись на траве.
Я равнодушно прошел мимо, ничто не шевельнулось в моей душе. Может, она улетела прочь, в ужасе от того, что происходило вокруг? Я завернул за угол, туда, где Гилкрист застрелил моего внука. А ведь в этом тоже виновата вездесущая Аннабель. За пабом не было ни души, только остро пахло кровью и тухлятиной: пятно на траве под ногами, ошметки гниющего мозга Магнуса на стене.
Мой чуткий слух уловил знакомые звуки, вплетающиеся в тоскливую песнь Хозяина. Я вгляделся в стену и увидел узкую щель под крышей. Там голос моего зятя выводил «Цветок Шотландии». Пением назвать эти звуки было трудно. Он горланил прекрасную песню сорванным голосом, хрипя и фальшивя. Я подтянулся и заглянул внутрь. На полу, опершись о полку со всякой снедью, сидел мой зять. Голова Шинейд лежала у него на коленях. Рой руками зажимал ей уши и орал, заливаясь слезами.
– Рой, – позвал я.
Он сразу заткнулся и замер, вглядываясь в темноту.
– Дон! – Он вскочил, и голова Шинейд стукнулась об пол. – Чертова тварь! Это ты убил Шона! – закричал мой зять.
Рой прыгал перед стеной, пытаясь достать мутное пятно моего лица в узкой щели.
– Угомонись, Рой! – прорычал я. – У меня нет времени на разговоры.
– Будь ты проклят! – Рой прислонился к стене. Хозяин замолчал, набирая воздух в легкие.
– Я уже проклят, – ответил я. – Убил его не я. Его убийцы – Магнус Гилкрист и Аннабель Ганн. Одного я уже казнил, вторую ищу.
– Если б ты не пришел…
– Этого уже не изменить. Шона не вернуть, спаси Шинейд.
– Как? – простонал Рой. – Она совсем обезумела.
– Не думай о ее разуме, думай о том, как выжить.
Хозяин снова запел.
– Найди, чем заткнуть уши себе и ей, – сказал я торопливо, – и сидите тихо, тогда, может, дотянете до утра.
– Чем затыкать-то?
– Да откуда я знаю? Хоть… – Мой взгляд заметался по темным полкам. – Напротив тебя, на второй полке сверху – плошка с пчелиным воском. Быстро, сначала себе, потом Шинейд. Удачи, Рой!
– Катись в ад! – зло бросил Рой, но все же сделал шаг к полке и зашарил по ней рукой.
– Выполняю, – козырнул я, – только прихвачу с собой кое-кого.
Голос Хозяина стал еще ниже. Я убедился, что обливающийся слезами Рой торопливо засовывает в уши кусочки воска, и спрыгнул на землю. Втянул носом воздух. В запах свежей крови и цветущего вереска ворвался новый: резкая смесь сивухи, копченой рыбы и женского пота. Я нашел, кого искал, но радости не было, лишь холодная пустота.
Я неслышно подошел сзади. Аннабель стояла на коленях у столба, где до смерти замучила моего внука. Она рыдала, вопила о своем сожалении, но разве это вернет загубленную жизнь мальчика? Хитрая тварь с руками портового грузчика решила сбежать, просила своего Господа забрать ее отсюда. Она не знала, что в Мангерсте сейчас другой бог, и один из его апостолов, смердящих рыбой, уже стоит за спиной. Я склонился над ней и сказал:
– Я тут.
Она повернула ко мне мокрое от слез лицо, в глазах не было ни капли удивления, только страх и безнадежность.
– Ты готова к суду, Аннабель Ганн? – спросил я.
Хозяин затих, и в наступившей тишине она грохнулась на свой толстый зад, взрывая каблуками землю, старалась отползти от меня как можно дальше. К вони немытого тела добавился едкий запах мочи. Я взял ее рукой за шею и поднял в воздух.
– Тебе есть что сказать в свое оправдание, убийца?
Аннабель беспомощно разевала рот, но не могла произнести ни слова. Мне ее оправдания были ни к чему. Я примотал ее тушу к столбу сетями, в которых погиб мой внук. Она кричала, но прийти на помощь было некому, на вопли прибежала только Лорна.
Она покачала перед моим носом головой Маклейна с застывшей блаженной улыбкой.
– Нашла я этого пустозвона! – расхохоталась Лорна. Кровь сплошной маской покрывала ее лицо и клыки. – Старый пропойца даже не проснулся, когда я оторвала его брехливую голову. Смотри, что у меня есть…
Она бросила под ноги окровавленный трофей и выдернула пробку из бутылки. Я со злорадством смотрел, как скривилось ее лицо после первого глотка.
– Матерь Божья, я купороса хлебнула? – спросила она, откашлявшись и отплевавшись.
– Нет, тещенька, – обрадовал я ее, – просто теперь даже самый дорогой односолодовый виски для тебя – жгучая жижа с отвратительным вкусом.
– Предупредить не мог? – обиделась Лорна, размахнулась, чтобы выкинуть бутылку, но я перехватил ее руку.
– Не торопись, – сказал я.
С бутылкой в руке я подошел к Аннабель. Та уже поняла, что ждать помощи больше неоткуда, и сейчас хрипло дышала, глядя на меня с ненавистью.
– Убей меня, МакАртур, – просипела она сорванным голосом. – Убей, только не превращай в охотника!
– В охотника? – расхохотался я. – Шутишь? Нет, ты такого подарка не заслужила. Я убью тебя, и умрешь ты так же, как убивала моего внука. Долго и в страшных муках. Тащи дрова, Лорна, и прихвати спички с каминной полки в пабе.
Я откупорил бутылку и перевернул ее над макушкой Аннабель. Виски заструился по лицу, плечам, впитываясь в одежду.
– Дон, пожалуйста, – зарыдала она, – ты же не монстр. Убей меня быстро, умоляю тебя.
– Не монстр? – Я вплотную приблизился к ней и обнажил утыканные острыми клыками десны. – Аннабель, ты ослепла от страха? Скажи, Шон просил о пощаде? Он кричал, как ему больно? Он плакал? Ты видела его слезы, бессердечная сука?
Губы Аннабель медленно скривились в презрительной улыбке.
– Видела, Дональд, – сказала она. – Я видела, как они кипели в его глазницах, видела, как мучается твой гаденыш. Он обмочился от боли, слышишь, МакАртур? Целый день я жарила его на медленном огне и смотрела, как он корчится.
Я склонился еще ниже, вглядываясь в ее глаза, и резко отстранился.
– Твоя хитрость не удалась. Я не убью тебя в ярости, ты будешь умирать медленно и мучительно. Говоришь, он обмочился от боли? А ты, его палач, уже обмочилась от одного лишь страха.
Аннабель опустила голову.
– Не было мгновения, когда бы я не сожалела о том, что сделала, – глухо сказала она.
Я равнодушно отвернулся.
– Это ничего не изменит, Аннабель Ганн. За твое преступление я приговариваю тебя к сожжению на костре. Привыкай к адскому пламени.
Прибежала Лорна, притащила охапку дров. Я обложил ими ноги Аннабель. Она извивалась, дергалась, но я не обращал внимания: сети держали ее так же крепко, как моего Шона. Выплеснув на кладку остатки настойки из бутылки, я вытащил из коробка длинную спичку и чиркнул по краю. На кончике запылало пламя, мои лицо и руки опалил невыносимый жар. Показалось даже, что я сам сгораю заживо. От неожиданности я выронил спичку, она упала на сырую траву и погасла.
Аннабель хрипло рассмеялась:
– Проблемы, МакАртур? Огонь – не твоя стихия. Иди на болото, жаб гоняй.
Я достал вторую спичку и, стиснув зубы, зажег. Аннабель смотрела на мое перекошенное от боли лицо, в глазах ее плясали огоньки от спички, заслоняя страх.
– Покойся с миром, Аннабель Ганн, – сказал я неожиданно для самого себя и сунул спичку между поленьями.
Огня не было видно, но я кожей чувствовал, как он разгорается. По дровам заструился прозрачный голубой ручеек. Я отступил на шаг, спасаясь от жара. Лорна молча встала рядом, и я обнял ее за плечи.
Идиллическая картинка: зять и теща с умилением смотрят, как в муках сгорает в костре Аннабель Ганн. Пламя подобралось к юбкам, быстро охватило нижнюю – белую, помедлив и нехотя – верхнюю, коричневую. Вот тут Аннабель закричала. Она крикнула:
– Дети, Дон… – И крик превратился в вопль.
Я обернулся. Из паба один за другим выходили дети. Первым шел сын хромого Нила, Стюард. Он шагал, как ожившая кукла: медленно, пошатываясь, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Нэрн стоял у дверей, сложив руки на груди, и угрюмо смотрел на выходящих детей.
Стю прошел мимо меня и направился к пляжу. Следом из дверей вышел второй, рыжий племянник Роя. Третьей шла незнакомая мне девочка лет трех, прижимавшая к груди плюшевого медведя.
Хозяин тянул свою заунывную песню, и даже с такого расстояния я видел, как кривятся его губы в довольной улыбке. Стю спустился на пляж и подошел к кромке воды. Помедлил немного и сделал шаг вперед.
– Лорна, – сказал я тихо. – Присмотри, чтобы этот ростбиф хорошенько прожарился.
Лорна подняла на меня лицо, покрытое растрескавшейся коркой засохшей крови, которая, видимо, совсем ее не беспокоила. Кокетливая шапочка с вуалью, вся в бурых брызгах, все еще оставалась на ее голове. Старуха была похожа на демона из Преисподней, принявшего женское обличье. Она обеспокоенно заглянула мне в глаза.
– Дон, что ты задумал? Я пойду с тобой.
– Нет, – покачал я головой. – Оставайся здесь и убедись, что эта тварь сдохла. У меня есть еще одно незаконченное дело.
Я отпустил ее плечи и хотел под прикрытием пламени скользнуть в темноту, но она схватила меня за руку.
– Дон!
– Чего тебе? – спросил я резко.
– Я не хочу кормить тебя мертвечиной в яме.
– Не будешь, Лорна, обещаю, – сказал я и, пригибаясь к земле, побежал к обрыву, следя, чтобы объятая пламенем Аннабель оставалась между мной и Нэрном.
Глава 23. Билли
1897–1902 годы.Судовой врач, мистер Беннетт, наполнил стаканчик темно-коричневой жидкостью. Бледный юноша с тонкой щеточкой усов над бескровными губами послушно открыл рот.
– Пора уже вам, юноша, взять себя в руки, – сказал доктор, вливая бурую жидкость. – У меня запасы не бесконечны. Если не увижу улучшения, мне придется порекомендовать капитану списать вас на берег.
Больной откинулся на подушку и отвернулся, чтобы скрыть улыбку на губах. Ничего на белом свете он не хотел сильнее, чем оказаться на суше как можно дальше от океана, кишащего адскими тварями.
Матрос Билли Этвуд, а так его звали, сбежал в море от башмачника, которому его продали родители за полфунта. В мастерской досточтимого мистера Кэвериджа Билл выполнял всю грязную работу, жил впроголодь. Еды старый скряга жалел, все время бурчал, что «маленький паршивец и так ему очень дорого обошелся: целых две кроны за худосочного грязнулю, виданное ли это дело?». Зато не жалел тумаков. Бил мальчишку смертным боем каждый раз, как напивался, то есть ежедневно.
Через пару месяцев прекрасной новой жизни в большом городе мальчик заявился в контору рекрутера и сказал, что всю жизнь мечтал о море. Мечты мальчика рекрутера интересовали слабо, но он как раз собирал команду на каботажник[12], поставлявший провизию на корабли Ее Величества. За год Билли вырос от боя до юнги, еще за два – до матроса. Жизнь на флоте казалась сладким сном после мастерской «доброго» мистера Кэвериджа, а боцман – ласковой матушкой. Мистер О’Лири всего лишь раз погладил его кошкой, тогда как Кэверидж истязал его каждый вечер.
В портовом кабаке Глазго к Биллу подсел хорошо одетый мужчина с щегольскими усиками. Новый друг щедро поил Этвуда элем, и Билл даже заподозрил его в содомических наклонностях. Он не раз встречал в порту хорошо одетых господ с напомаженными проборами, интересующихся молодыми матросами и юнгами. Но, оказалось, его интересы не касались плотских утех. После третьей пинты новый знакомый, подкручивая усы, начал расписывать свою службу на корабле Ее Величества, где б ходил и до сих пор, купаясь в золоте и женщинах, если б не разыгравшаяся подагра. Уговаривать долго не пришлось, и там же, на липком от пролитого пива столе, Уильям Этвуд, семнадцати лет от роду, подписал бумаги. Так он стал матросом корабля Ее Величества «Дриада».
Военный корабль оказался райскими кущами в сравнении со старым каботажником, что уж говорить про грязную нору мистера Кэвериджа. Его, кстати, вскоре нашли в канаве с нечистотами, избитого до полусмерти, но кто это сделал, полицейские так и не выяснили.
Каждый новый виток карьеры Билла открывал перед ним сияющие горизонты, каждый шаг менял жизнь к лучшему. Не иначе, родился он с серебряной ложечкой во рту, просто добрая матушка ее сразу пропила.
На «Дриаде» он успел отличиться в должности помощника канонира и даже удостоился памятного подарка от капитана. Командиры канонерских лодок «Дриада» и «Хэзард» заключили пари, чей канонир лучше. Как назло, мистеру Руби совершенно случайно упал на ногу сорокапятифунтовый снаряд. Билл вызвался заменить командира. Капитан «Дриады» Фокс, ни на что не надеясь, махнул рукой: «Валяй».
Опытный канонир «Хэзарда» с третьего выстрела разнес плот с установленным на нем щитом. «Дриада» стрелять не спешила. До несчастного случая с начальником Билл не раз доводил того до белого каления въедливыми вопросами, рискуя получить добрую взбучку, совал свой нос во все детали артиллерийской службы. Зачем он это делал? Наверное, ждал счастливого случая, вроде этого пари.
Наконец, Билл решил, что учел все возможные мелочи, – выстрелил, и снаряд пролетел выше мишени. Капитан Фокс в это время пил чай, не глядя в ту сторону, и клял свой длинный язык. Билл сделал поправку, дождался, когда ветер стихнет, и со второго выстрела разнес мишень в щепки.
Этого не ожидал никто. Экипаж затих, капитан Фокс, не поворачиваясь, раздраженно бросил:
– Что он там бродит вокруг куста? Пусть выпустит третий снаряд, и я признаю поражение.
– Мне кажется, вам не придется этого делать, сэр, – сказал боцман, опустив бинокль. – Второй снаряд поразил цель.
В этот момент до экипажа «Дриады» дошло, что только что произошло на их глазах, и на палубе грохнуло многоголосое «Ура!».
Капитану Фоксу очень хотелось вскочить, вырвать бинокль из рук боцмана, крикнуть что-нибудь восторженное. Он отставил чашку и сказал:
– Неплохо для помощника канонира. Напомните, как зовут этого матроса?
– Билл Этвуд, сэр, – ответил боцман.
Капитан встал и украдкой бросил взгляд на пустой участок моря, где недавно дрейфовала мишень. Он вышел и вскоре вернулся на мостик с бутылкой в руке.
– Передайте это матросу Этвуду. Так держать!
«Это» было бутылкой восемнадцатилетнего односолодового «Гленморанджи». Напиток, купить который у матроса вряд ли поднимется рука. Билл был расстроен, что подарок вручил ему боцман, а не капитан лично, но вида не подал. Он с достоинством принял приз и дал себе слово откупорить его в день, когда успешно сдаст офицерский экзамен.
Билл верил в свою счастливую звезду, карабкался вверх, лестницы вниз не для него. Звезда не подвела. Капитан не забыл про него, хоть так ни разу и не сказал ни слова лично. Когда с палубы канонерки капитан Фокс шагнул сразу на мостик линкора, он забрал с собой часть команды. В список на перевод попал и матрос Уильям Этвуд: меткий Билл, как он мысленно себя называл, с намеком на легендарного стрелка Билла Хикока, героя однопенсовых книжек в мягких обложках.
Линейный корабль адмиральского класса уже Его Величества, упокой, Господи, мятежную душу великой королевы, был так красив и величественен, что бывший помощник артиллериста жалкой канонерки влюбился в него сразу и бесповоротно. Страсть Билла не омрачил даже тот факт, что перешел он туда все тем же помощником, хотя в мечтах был уже канониром. Всему свое время: Биллу девятнадцать, у него вся жизнь впереди, и душу свою он готов поставить против вашего шиллинга[13], что носить ему адмиральские эполеты.
Служба на «Энсоне» разнообразием не отличалась. Воинственная Британия вела пару-тройку ленивых войн с какими-то африканскими и азиатскими дикарями. Значительного присутствия флота там не требовалось, и линкор бродил между северо-западным берегом Шотландии и Внешними Гебридами, вяло постреливая из пушек по мишеням.
Чтобы матросы не скучали, боцман, мистер Питт, устраивал дальние заплывы на яликах с пробежками до ближайшего населенного пункта. Особой цели у этих походов не было. Пробежав несколько миль до какой-нибудь мелкой деревушки, моряки Его Величества благодарно принимали из рук местных девушек кружки с козьим молоком. Девушки улыбались, моряки думали, настолько ли они соскучились по ласке, чтобы улыбнуться в ответ. Вернув кружки и вытерев белые следы с редких юношеских усиков, скомкано прощались и трусили к берегу. В суровых условиях не расцветают нежные фиалки, таков закон природы.
В ту вылазку к Бенбекьюле им надо было встретить двуколку и доставить пассажиров на борт. Жена первого лейтенанта соскучилась по мужу и приехала к нему в гости со своей восьмилетней дочерью. Они встретили, заодно прикупили козьего молока и сыров для камбуза у местного фермера.
На обратном пути Билл весело подмигнул сидящей напротив девочке. Она улыбнулась в ответ и глянула украдкой на маму. Маме было не до нее: ялик еще не вышел из бухты, а миловидное личико жены старпома посерело, рука в кожаной перчатке прижимала надушенный платок к носу. Девочка вздохнула, и лицо ее стало высокомерно-скучающим, как и полагается юной леди.
Матросы гребли, ялик резал волны, «Энсон» сиял огнями и никак не хотел приближаться. Потом что-то взорвалось у них под ногами, в самом центре лодки. Билл увидел, как в борт рядом с ним вцепилась бледная мужская рука, покрытая черными волосками. Закричала женщина, крик захлебнулся в рвоте. Девочка вжалась в безнадежно испорченный дорожный костюм матери. Последним, что запомнил Билл, было выражение лица жены первого лейтенанта: такой смеси испуга, стыда и отвращения он еще не видел. Лодка опрокинулась, и холодная вода выбила из Билла дух.
Когда он очнулся, вокруг него в воде сновали тени: темные – матросов, светлые – странных существ, до ужаса похожих на людей. Один из них, разинув пасть, густо утыканную острыми зубами, потянулся к нему. Под поверхностью воды загорелись быстро угасающие на глубине световые столбы: на «Энсоне» включили сигнальные прожектора и направили на место крушения. Стало светлее. Лицо чудовища оказалось совсем рядом. Билл смотрел в человеческие глаза.
Если прикрыть шарфом широкую пасть с клыками, перед ним висел обычный мужчина лет сорока с вытянутым лицом и резко очерченными скулами. Темные глаза, нос с небольшой горбинкой. Мужчина протянул к нему руки, тоже совершенно обычные, жилистые руки, только между пальцев – белесые перепонки.
Паника вымела из головы остатки здравого смысла. Билл заорал, но его крик остался где-то в толще воды. Вереница пузырей устремилась к поверхности, унося остатки кислорода. Биллу снова повезло. Кто-то из его товарищей оказался ниже и рванул к поверхности, не обращая внимания ни на что вокруг, и влетел прямо в лапы чудовища.