Идеология и государственность: теория и практика

Концепция «Общей воли» Руссо, закономерным образом, послужила важнейшим инструментом идеологического обоснования революции. Поскольку последняя представляет собой сознательное радикальное изменение общественного устройства, ее необходимой предпосылкой является формирование конструктивистского отношения к социальной реальности. Свойственное и Гоббсу, и Локку, это отношение, в ходе развития политической теории Нового времени, достигает высшей степени именно у французского мыслителя. В рамках его концепции социально-теоретический конструктивизм, – неотъемлемая, характернейшая черта софистически-кинического отношения к социальной действительности, проявляется в качестве необходимого сущностного свойства революционного типа сознания. В лице Руссо, опирающийся на «Разум» и «естественные законы», социальный теоретик «встречается» с революционером. Для последующего развития социальной науки эта «встреча» имела поистине судьбоносное значение. Очень скоро стало очевидным, что надо не только объяснять мир, но и изменять его. Революционеры Нового времени – это уже не еретики прошлого. Они стали учёными (во всяком случае, людьми «просвещенными» с «передовыми научно-обоснованными» взглядами), а учёные теперь, во избежание обвинений в «отсталости», должны были стать революционерами. Классическая, символическая фигура этого «симбиоза», – К. Маркс, – создатель теории «Научного коммунизма», превративший социализм (из утопии) в науку. Величайший за всю историю человечества социальный теоретик-учёный и величайший революционер в одном лице. Марксизм, соответственно, выступил в двух «ипостасях»: и как передовая, более того, «единственно верная научная теория», и как передовое же, и опять же, единственное, по-настоящему революционное, революционное учение.

Открытие марксизмом, в опоре на мощь разума его основоположников и, конечно, на выдающиеся достижения современной науки и, вообще, на всё богатство человеческих знаний, объективно необходимых естественных закономерностей общественного развития, позволило наполнить «буржуазную абстракцию» «Общей воли» конкретным классовым содержанием. Теперь было «научно показано», в чём заключается интерес всего «прогрессивного человечества», общая воля которого, в действительности, совпадает с общей волей, классовым интересом «пролетариата». Соответственно, далее становится необходимой задача довести до сознания пролетариата в чем именно заключается его собственная воля, с тем, чтобы помочь ему, а то и заставить его, а вслед за ним и все человечество, стать свободным, достичь такого состояния, когда, как и в «естественном» не будет «эксплуатации», не будет государства, власти, а все будут равны и, тем самым, конечно, счастливы. Эта задача должна решаться, очевидно, как в теоретической, конкретно-научной, так и в практической революционно-политической плоскости. А значит, с одной стороны, необходимо разрабатывать и предлагать конкретные научно обоснованные проекты-«Программы», конструирования новой социальной реальности, с другой, – предпринимать конкретные практические шаги по разрушению наличного (вообще говоря, любого, как несправедливого, устаревшего и т.п.) государственного устройства. Характерен в этом отношении лексикон В. И. Ленина,– «слом государственной машины»,– еще одного поклонника-продолжателя Руссо, и еще одной символической фигуры. Фигуры скорее практика, чем теоретика, не учёного-революционера, а революционера- учёного. Этот тип деятеля, заметим, стал, что называется знаковым для начавшейся с «Общественного договора» и Французской революции эпохи идеологий. Здесь можно вспомнить имена, начиная от современников Руссо, А. Гамильтона и Дж. Мэдисона, – активных участников Американской революции, и авторов «Федералиста», и, заканчивая, нашим современником М. Каддафи, – лидером Ливийской революции и теоретиком,–создателем социального учения, изложенного в «Зеленой книге». И это не говоря о таких, имеющих несомненное историческое, и даже всемирно-историческое значение фигурах, как, например, Мао Цзедун и Л. Д. Троцкий, которые разработали собственные теории революции.

Впрочем, социал-конструктивизм не является «привилегией» исключительно революционного типа сознания. Последнее разделяет эту свою приверженность со сторонниками реформ. Реформа, также как и революция, по определению, требует конструктивистского отношения к социальной реальности. Различие, которое здесь имеет место, – это различие не принципов и целей, а всего лишь различие средств, не направления, а темпов. Глашатаи «Общей воли» ведь не обязаны принуждать к свободе, – они могут и постепенно приучать к ней, «создавать условия». Главное, что им известно, в чем эта воля заключается, чего именно, какого конкретно общественного устройства требует «Разум» и как это «устройство» построить. Принципиальная схожесть, даже единство, революционных и реформистских политических идеологий в этом ключевом пункте проистекает из их общих философских предпосылок, дальнейшим следствием которых, как раз, и оказывается социал-конструктивизм. Прежде всего, это номиналистическое понимание социальной реальности, когда субстанциальность приписывается исключительно индивидуальному бытию. На это обратил внимание, в частности, К. Шмитт, отметивший в своём анализе концепции «общественного договора» Гоббса и Руссо, что для них «Государство как нечто принципиально ограниченное, есть рациональная конструкция, отдельный же человек есть нечто данное субстанциально»142. А выше, в той же работе, он говорит об идеологической «заряженности» «договорных» теорий, вскрывая концептуальные истоки революционно-реформистского сознания: «Результатом в обоих случаях (и у Гоббса, и у Руссо – С. Г.) оказывается, прежде всего, то, что индивидуум и государство противостоят друг другу непосредственно. Благодаря этому индивидуалистическая дедукция государства становится в высшей степени последовательной»143. Именно это обстоятельство,–«индивидуалистическая дедукция государства» закономерно ведущая к «непосредственному противостоянию индивидуума и государства» имеет решающее значение и является отправной точкой, как для революционеров-социалистов, так и для реформаторов-либералов. Неслучайно, Руссо почитают как одни, так и другие. А его «Общественный договор» с одной стороны был «библией якобинцев», а с другой, по оценке того же Шмитта: «Фактически теория Руссо внесла решающий вклад в превращение Франции в либеральное гражданское государство»144. Этот вклад обусловлен также и тем, что в отличие от утопистов, Руссо не создает детальных проектов совершенного общества, его «Общая воля» в своем «творчестве» руководствуется только «велениями Разума» и, что особенно важно, принципиально отвергает все религиозные ограничения, в большей или меньшей степени, формально признававшиеся в предшествующих версиях «общественного договора».

Все это открывает широчайшие возможности для социального и, в особенности, для революционного, экспериментаторства, которое не может быть остановлено ссылками на «Разум», ибо чего именно требует «Разум», в каждом конкретном случае, практически решает тот, у кого есть возможность принимать решения, возможность навязывать свою волю даже вопреки сопротивлению. С другой стороны, религиозно не ограниченная «Общая воля» оказывается, по меньшей мере, потенциально, – тотально не ограниченной, беспредельной волей, ибо устраняются объективные пределы её субъективному толкованию. Показательно, в этом отношении, что идейной основой всех революционных движений вплоть до эпохи Просвещения были религиозные ереси, а начиная с Французской революции, все «борцы за счастье народное» в обязательном порядке боролись также и с религией, стремясь заменить ее тем или иным вариантом рационально сконструированной светской идеологии.

Учение Руссо, по существу, и было первым опытом создания таковой, ее первообразом. Если классическая утопия была еще переходной, промежуточной между религиозными и светскими учениями формой идеологии, то руссоизм – это уже исключительно светская, непосредственно практически ориентированная, политическая идеология. Вместе с ней на смену еретикам, проповедовавшим «равенство и братство», построение справедливого общества, здесь на земле, приходят идеологи, проповедующие то же самое, но теперь уже на научной основе. Неслучайно сам термин «идеология» был введен в социальную науку последователями Руссо практически сразу после революции.

Концепция «Общей воли», таким образом, представляет собой своего рода идеологическую матрицу, раскрывающую общие принципы построения политической идеологии вообще. Ее суть в представлении той или иной групповой, – «классовой», сословной, корпоративной, то есть, собственно, частной воли (= ценностных представлений и интересов) в качестве общей, «всенародной» и даже общечеловеческой. Такова принципиальная схема идеологического образа мысли, (здесь можно вспомнить и о том, что «Планы партии – планы народа», и об «интересах всего прогрессивного человечества», и об «общечеловеческих ценностях» и т.п.) – постулирование некой абстрактной, якобы объективно необходимой высшей ценности и наполнение ее конкретным субъективным содержанием.

Поскольку провозглашаемая идеологами «Общая воля» в любых своих вариациях теперь, начиная с Руссо, апеллировала не к божественному, а к человеческому «Разуму» и естественным законам, возникла насущная необходимость в разработке, построенной по аналогии с естествознанием новой научной философии общества. Вместе с тем, социальная философия как таковая, с её «метафизическими сущностями» и ссылками на Бога, пусть и сугубо формальными, как у Гоббса и Локка, плохо подходила для идеологических целей и, теперь, должна была быть «переформатирована» в нечто более «идеологически выдержанное», а именно в науку об обществе. Поэтому должна была появиться социология. А Руссо, чья концепция «Общей воли» не была увязана с утопическим прожектерством и, соответственно, не была ограничена какой-то конкретикой, но, напротив, – допускала наполнение самым различным «эмпирическим» содержанием, что было принципиально важно для идеологического типа мышления, оказался предшественником «всего французского социологизма»,145 одним из «подлинных родоначальников теоретической социологии»146. Можно сказать, таким образом, что именно Руссо вызвал социологию из «недр утопии» к жизни, стал завершающим звеном в идущей от утопистов, через Гоббса и Локка, логической цепи, обусловившей возникновение и, между прочим, идеологическое значение этой науки.

Так как у самого Руссо «Общая воля» оставалась неопределенной рассудочной абстракцией, это давало самые широкие возможности для её произвольных интерпретаций, и позволяло «легитимировать» именем народа практически любые частные интересы и действия власть предержащих. Кроме того, поскольку «Общая воля» не ограничивалась религиозно, предел ее компетенции могла положить только другая воля, претендующая на статус «Общей». Соответственно, для светской идеологии, идеологическая борьба становится столкновением не столько идей и интерпретаций, сколь воль, то есть сил и интересов, и превращается, тем самым, именно в политическую борьбу, что провоцирует восприятие инакомыслящего, не просто как заблуждающегося, но как соперника, врага. Так формируется понятие политического и рождается политика, как явление новейшей истории, когда по слову Наполеона, «политика становится судьбой», то есть, важнейшим, ведущим фактором общественной жизни, с тенденцией ко всё большей политизации последней.

В современных идеологиях, всё, и в первую очередь, религия, а также философия, наука, искусство, даже спорт, не говоря уже о морали и праве, – всё это получает политическое измерение. Соответственно, по-новому понимаемая политическая борьба, по самой своей природе, всё глубже проникает во все сферы жизни общества, а её действительной целью оказывается, таким образом, не что иное, как унификация образа мыслей, внедрение в «массы» единообразного понимания высших ценностей. Понимания, которое становится обязательным, в силу того, что основано на «научных закономерностях», а потому не может быть отвергнуто человеком разумным. Неприятие «передового образа мыслей», общей воли народа, нации, человечества и тому подобных идеологических продуктов абстрагирующей деятельности Разума, таким образом, по большому счёту, перестает быть «частным делом», становясь следствием либо неразумия, непросвещенности, либо злонамеренности.147 В первом случае, надо, очевидно, учить, а во втором, как минимум, – «решительно пресекать». Именно такое положение дел, собственно, и пропагандировал Руссо, утверждая, что возможно и необходимо «силой принудить быть свободным», то есть, полагая даже свободу индивида производной от устанавливаемой «Разумом» «Общей воли». Неслучайно Ф. Хайек, с высоты исторического опыта конца 20 века сказал, что Руссо «разработал концепцию свободы, превратившуюся в величайшее препятствие на пути к её достижению».148 Объективно его учение оказывается, ни чем иным как, идейно-теоретической предпосылкой тоталитарных идеологий «железной рукой загоняющих человечество к счастью». Как верно отмечает Э.Ю. Соловьев, концепция «Общественного договора» Руссо, – «это уже не просто рационально-механистическая модель полицейской государственности, к которой тяготели Гельвеций и Гольбах, это абстрактно-кабинетный набросок того типа власти, который в 20 столетии получил название тоталитаризма»149.

Заметим, что Гельвеций, и Гольбах, также как и все просветители, исходившие в своих политико-теоретических построениях из софистических принципов, закономерно «тяготели к полицейской государственности». Будучи атеистами, они отвергали религиозное санкционирование человеческой деятельности и поэтому совсем как известный персонаж «Бесов» Достоевского, свои теории «начинали с безграничной свободы и заканчивали совершенным деспотизмом». Эта закономерность, проявившаяся в просветительских и последовавших за ними «утопически-социалистических» идеологических конструкциях, была отмечена еще Платоном показавшим, что «из крайней свободы рождается крайнее рабство». Она основана на парадоксе человеческой свободы, который заключается в том, что, только постулируя свою зависимость от Высшей воли, человек может создать условия для индивидуальной свободы, как независимости от произвола себе подобных. По слову Гегеля: «Свобода может существовать лишь там, где индивидуальность признаётся положительной в божественном существе»150. Иными словами, общество может положить действительный предел индивидуальному и/или групповому произволу, «творческой мысли» социал-конструктивистов, только посредством религиозных установлений. Соответственно, эти последние, как таковые, оказываются необходимым основанием для обеспечения известной степени индивидуальной свободы в рамках человеческого общежития. Этот тезис, как следует из вышеизложенного, подтверждает («от противного») и внутренняя логика развития социально-политической теории основанной на софистических принципах. Логика, согласно которой вытеснение трансцендентного, отказ от религиозной аргументации и апелляции к сакральному, порождает рационалистические абстракции с тенденцией к максимальной регламентации общественной жизни на их базе.

Эта тенденция, как слишком хорошо известно, в полной мере проявила себя в течение ХХ века при «построении» «социалистического общества», но и сегодня, в ХХI она далеко не исчерпала себя. Немало подтверждений этому даёт реальная социально-политическая практика современных демократических, либеральных государств. Специальное рассмотрение различных аспектов и конкретных примеров этой практики будет представлено в другой части работы. Здесь же заметим, что опирающаяся на софистические принципы либеральная теория государства, после Руссо не могла более находить обоснование своих идейных предпосылок в сфере философии, и должна была перенести его на научную почву, вначале, – «политэкономии» и социологии, затем политологии и других, все более конкретных социальных наук. Поэтому, анализ собственно философской традиции осмысления оснований государственности, основополагающих принципов социально-политической организации общественной жизни, может быть завершён. Его результаты позволяют констатировать наличие в истории социально-философской мысли двух принципиально различных, противоборствующих подходов к пониманию происхождения и сущности государства, взаимосвязи идеологии и государственного устройства. Эти подходы представлены именами Платона, Аристотеля и Гегеля с одной стороны, и Протагора, Макиавелли, Гоббса, Руссо, с другой, и, соответственно, могут быть определены, как платоновский или платоновская традиция, и протагоровский или софистическая (софистически-киническая) традиция. Развёрнутое сопоставление фундаментальных философско-мировоззренческих принципов, лежащих в основании этих двух подходов-традиций, может быть представлено в виде таблицы:

Мировоззрен-ческие позиции

Принципиальное содержание

Софистическая традиция

Платоновская традиция

Отношение к мироустройству. Картина мира

Мир есть бесконечная «материя», совокупность движущихся тел, атомы и пустота.

Механицизм

Мир есть космос, т.е. разумно устроенное целое, в котором бытие части определяется ее принадлежностью к целому.

Космизм

Отношение к сверхчувственному, надындивидуальному

Не обладает субстанциальностью, производно от чувственно данного.

Номинализм

Является субстанциальным, не менее реально чем чувственное,

индивидуальное.

Реализм

Отношение к государству и его институтам

Государство искусственная конструкция, его существование и устройство, в принципе, зависит от воли индивидов.

Конструктивизм

Волюнтаризм

Государство–объективно-необходимая форма организации общества, его устройство непроизвольно и соотносится с устройством космоса в целом.

Этатизм

Отношение к индивиду и его интересам

Индивид самодостаточен, он подлинная субстанция социального бытия, его интересы – высшая ценность. Общество, государство, всякий социальный институт, – лишь средство их удовлетворения.

Индивидуализм

Индивид не самодостаточен и не может существовать вне общества, которое является формой реализации его интересов. Индивид и общество – суть взаимополагающие явления.

Общинность

Гражданственность

Отношение к религии

Религия – является искусственным образованием и играет служебную роль. Политика должна быть отделена от религии.

Скептицизм

Атеизм

Религия обеспечивает связь с Высшим, сверхчувственным и есть необходимая основа общественной жизни.

Религиозность

Отношение к социальной иерархии

Люди «по природе» равны, социальная иерархия как таковая несправедлива и должна быть устранена.

Равенство

Люди не равны от природы, социальная иерархия естественна, справедлива и благотворна .

Иерархичность

Отношение к традиции

Традиция условна и, в принципе, играет скорее негативную роль, препятствует новому, прогрессу.

Реформаторство Прогрессизм

Традиция складывается закономерно. Она объективно необходима, и играет благотворную роль в общественной жизни.

Традиционализм

Отношение к морали

Отрицание моральных абсолютов, относительность истины, отождествление добра и пользы, выгоды.

Нравственный релятивизм

Признание абсолютных моральных ценностей, и объективного характера, нравственных норм.

Нравственный объективизм

Отношение к свободе

Свобода присуща индивиду как таковому, и состоит в независимости от внешних факторов. Подчинение противоположно свободе.

Негативная свобода «от»

Свобода индивида вне общества невозможна. Она состоит в возможности самореализации, предполагающей занятие индивидом определённого места в обществе.

Позитивная свобода «для»

Результаты проведённого сопоставления позволяют в систематической форме раскрыть сущностные характеристики обоих подходов (которые, следуя общепринятой терминологии и, в соответствии, с их собственно философскими принципами, можно также назвать реалистическим и номиналистическим) и показать, что принципы, на которых они построены, имеют не только философско-теоретическое, но и общемировоззренческое, и идеологическое содержание и значение, и служат концептуально-теоретической основой для множества различных социальных учений, правовых, политических и идеологических доктрин. Отметим ещё, что предложенная таблица является средством не только сугубо внешней систематизации. Можно видеть также, что все принципы каждого подхода находятся во внутренне закономерной взаимосвязи между собой, и в сущностной противоположности к каждому принципу другого подхода. Так, например, индивидуализм, – необходимое следствие номинализма, сущностно связан не только с волюнтаризмом и/или нравственным релятивизмом, но и, как это не кажется маловероятным на первый взгляд, с равенством, и противоположен не только общинности и гражданственности (которая именно и состоит в исполнении гражданского долга), но и религиозности, этатизму, традиционализму, космизму, – всем принципам реалистического подхода.

Сущностная связь индивидуализма с равенством обусловлена тем, что в своем логическом (и онтологическом) пределе, индивидуализм может опираться только на самодостаточность, и есть не что иное, как ее социальное, точнее, асоциальное проявление. А из самодостаточности индивидов с необходимостью следует их равенство, так как если каждый сам по себе обладает достаточным основанием для себя, то никто не может обладать превосходством. Совершенная самодостаточность (а она, в соответствии с понятием не может быть несовершенной) предполагает совершенное равенство, так как отсутствует основание, по которому можно было бы установить неравенство самодостаточных элементов. Поскольку самодостаточность не имеет степеней, все ею обладающие равно самодостаточны. Весьма показательно в этой связи, безапелляционное заявление «методологического индивидуалиста» и либерального идеолога, пропагандиста «Открытого общества» К. Поппера: «Я требую, чтобы политики защищали принципы эгалитаризма и индивидуализма»151. Заметим, между прочим, что «эгалитаризм», у этого известного своей требовательностью «антитоталитариста», стоит на первом месте. Напомним ещё, что экзистенциально, сущностную связь самодостаточности, равенства и индивидуализма, демонстрировал, пропагандировал и доказывал, живя в бочке, и ни в ком не нуждаясь, знаменитый Диоген-киник, выученик софистов, «законченный» индивидуалист и неутомимый пропагандист всеобщего равенства по совместительству.

Отмеченное концептуальное единство фундаментальных оснований каждого из проанализированных подходов, позволяет осуществлять логически последовательную дальнейшую конкретизацию, «разворачивание» их принципиального содержания в его мировоззренческом и идейно-политическом значении. Так, например, очевидна и общепризнана закономерная связь между принципом равенства и демократией, как формой государственного устройства, или связь между гражданственностью и патриотизмом. Но далеко не общепризнана и, может быть, не всегда очевидна необходимая логическая связь между демократией и нравственным релятивизмом, или, например, ее принципиальная рассогласованность с патриотизмом. В качестве доказательства этой рассогласованности, можно, конечно, вспомнить Платона и его рассуждения о том, что при демократии никому нет дела до общегосударственных задач, даже во время войны. Но, тому же Попперу, эти рассуждения, как известно, не показались убедительными и наглядная демонстрация логической стороны вопроса, наверное, не будет лишней. Воспроизведение всей логической «цепочки» в обоснование этого утверждения является задачей, главным образом, логического навыка и мы не будем прослеживать все ее звенья, укажем лишь на достаточно явное противоречие между патриотизмом и нравственным релятивизмом (который сущностно связан с равенством). Сказанное, заметим во избежание недоразумений, не означает, конечно, что в т.н. демократических странах невозможен патриотизм и другие проявления гражданственности. Речь идет о логической стороне дела, об «идеальных типах», а в реальной жизни люди, очевидно, далеко не всегда руководствуются логически выверенными и последовательными соображениями. Нам же важно показать практическое эвристическое значение проведенного в этой части работы концептуального сопоставления двух основных традиций социально-философской мысли для сравнительного анализа различных мировоззренческих позиций и идеологических представлений. Впрочем, если говорить о практических примерах, то неслучайно, наверное, памятный многим процесс «демократизации» в СССР, своей оборотной стороной, имел «шельмование» патриотизма. Да и в других странах, и на «международной арене», пресловутая «мантра», – «патриотизм – последнее прибежище негодяев» является, как известно, частью credo именно «либерально-демократических сил».