Пест – Ломаный Грош

– Нет, старшой. Я хоть и себя не жалел, но больно много еще мне выучить надобно. Много знаний постигнуть следует, чтобы магом хотя бы средней руки зваться, – Пест кивает на домик Лукаши, пускаясь в объяснения: – То, что вы за чудо держите, сотворил я ведовским словом и делом. Самой мажьей науки там не много. Кабы не ведовство и слово Аккилуры – и того не сделал бы…

Мужики начинают гомонить, а староста вздыхает, потирая лицо ладонями.

– Ежели так, то быть по-твоему, – староста умолк на несколько секунд, а потом хлопает по столу ладонью, прерывая гомон мужиков, что-то продолжавших обсуждать. – Тут к нам вестовые приходили… Много люда к нам шло. Кто с просьбой, кто с поклоном, а кто и дань удумал нам платить…

Староста говорит медленно, подбирая слова. Пест же, услышав слово дань, начинает хмуриться.

– Слух за тебя, Пест, пошел, да так, что тебе челом бить приходили с дальнего юга. Мужики смуглые, с волосами зело черными. Мы таких и не видали, и за села их не слыхивали. Тебе поклон несли, да за дело спрашивали, – староста чешет лысеющую голову и, оглядываясь на мужиков, словно ища поддержки, продолжает: – А ты-то в городище. Мы им и так толкуем, и сяк, а уйдет один южанин, так на следующую седмицу северяне в шкурах придут. Да с такого северу, что и диву даешься. Росту маленького, с глазами узкими, как у люда с востоку дальнего. За села их и не слыхивали. А они все как один – вынь да положь мага-ведуна, что из села взрос. И деньгу несли, и камни разноцветные, и побрякушки золотые… Но ты не подумай! Мы себе ничего не взяли. Объяснили, что ты только через пять зим воротишься. Мол, в Академии мажеской учишься. С тем и в обрат отправляли…

– Кто ж знал, что ты летом явишься? – поддержал старосту голос из толпы мужиков.

– А тут еще и срок подошел тризны по Аккилуре, – начал объяснять и жаловаться староста. – Ты как Аккилуру на костер положил, так, видать, и рассыпались знаки ее, что по селам соседним лежали… А посевная в самом разгаре и дел невпроворот… Ты бы нам с посевной подсобил, чем сможешь, а то нынче не поспеваем…

Мужики в избе начинают гомонить, обсуждая положение дел, и чем оно могло бы закончиться. Пест хмурится и глубоко вздыхает.

– За луга и поля нынче Лукаша озаботится, – немного подумав, отвечает Пест. – А мне надобно знак свой оставить во всех селах, за которые ответ держать буду.

– И за какие же села ответ держать будешь? – с ухмылкой спрашивает староста. Мужики тут же притихли, ожидая ответа Песта. Вестовые из Куприян, Дорожичей и Воржских рыбаков поднялись. Возникает пауза, во время которой Пест заглядывает в глаза каждому вестовому.

– Хотелось бы за все, что деньгу несли немалую, да боюсь не поспеть везде, – Пест пожимает плечами, словно извиняясь, и продолжает: – Я так думаю, что пока ответ держать буду за села Ведичей, Куприян и Дорожичей… Еще мыслю, что за рыбаков Воржских. Уговора с рыбаками не было, но зело доброе и нужное дело было от них.

– Рыбаки Воржские хоть и не ведут с нами дел прямых, но дело доброе делали, когда нас нужда припирала, – громко произносит усатый мужик из Куприян. – Добре!

– Ну, коли так… – бормочет староста, поднявшись из-за стола, – …то завтра тебе в путь собираться надобно. Не дело это, чтобы села без знака твоего были.

Мужики еще что-то обсуждали и спорили, но ничего серьезного уже не было. Пест сидел в уголке и думал, посматривая на старосту. Тот заметил внимание, обращенное на него, и поспешил разогнать мужиков по домам, мотивируя это посевной и ранним подъемом.

– Вижу, есть что тебе еще сказать, так, Пестушка? – спросил староста, когда в доме остались они вдвоем.

– Есть, старшой, – тихо произнес Пест. В этот момент дверь скрипнула и в дом попыталась войти жена старосты.

– Брысь! – рявкнул староста, и супруга поспешно вышла, заметив, что в углу горницы сидят Пест и староста.

– Знаешь за ведовской рок? – без прелюдий спросил Пест.

– Знаю, – староста тут же нахмурился и подобрался, чувствуя, что разговор неспроста. – Узнал за свой рок?

Пест кивнул. Его взгляд уперся в пол у самых ног.

– За смерть мой рок таков: как смертью замараюсь, так на мои проводы она и пожалует, – Пест умолк, а староста спросил:

– Значится, не выйдет из тебя воя мажьего? – Пест кивнул, подтверждая слова старосты. – Значит, будешь как Аккилура, окольными путями ворожить, а прямо никого ворожбой убивать не сможешь… А сердце? За сердце рок знаешь?

– Знаю, но сам пока не понял, – хмурясь, ответил Пест. – А раз сам не понял, то чужому не скажу.

– Быть по-твоему, – со вздохом сказал староста и поднялся. – В дорогу когда собираться будешь?

– Сильно торопиться некуда, думаю, на этой седмице отправлюсь, – Пест тоже поднялся на ноги, протянув раскрытую пятерню старосте. Тот ее пожал. – И это… старшой, ты за Дакритом присмотри. Он не злобный, но может куда не след нос начать совать…

– Так у нас и скрывать нечего…

– Все равно присмотри…

* * *

В доме рода Подова, в котором вырос Пест, уже давно погасили свет и царила полная тишина, нарушаемая только мирным посапыванием хозяев и их детей. На одной из «гостевых» лавок тем временем ворочался Дакрит. Он все не мог уснуть, вспоминая Черта с его договором.

В какой-то момент ему почудился еле слышный шепот.

– …Договор… – послышалось ему. Сначала он подумал, что он сам себя накрутил, и не обратил внимания, но затем шепот повторился: —…договор…

Дакрит повернулся на другой бок и увидел прямо перед своим лицом три глаза, расположенных треугольником. Под ними располагались два ряда белоснежных клыков, растянутых в улыбку.

– Черт! – прошептал Дакрит, чуть не свалившись с лавки.

– Тише! Перебудишь всех! – прошептал Черт еле слышным голосом. – Договор был – значит, делаешь, как я скажу!

Дакрит кивнул, подтверждая готовность действовать.

– Пест уйдет в соседние села, а ты, как Пест уйдет, так сразу идешь к старосте. В пояс кланяешься и за себя правду говоришь, но так, что, мол, решил узнать, как люд живет простой. Что хочешь делай, но он тебя в род принять должен. В любой. Понял? – спросил Черт едва слышным шёпотом, уставившись на Дакрита немигающим взглядом. Тот в ответ кивнул. – И за договор помни!..

Три глаза и оскал белых клыков растворились в воздухе, а Дакрит еще около получаса ворочался на лавке, пока не уснул. Уже засыпая, ему почудился голос Черта, который прошептал на грани слышимости: «Спи!..»

* * *

Рано утром, еще до восхода солнца, на дворе стояли предрассветные сумерки, а из дома, скрипнув дверью, «до ветру» вышел Пест. Сделав все, чего требовал организм, Пест собрался уже войти в дом и потянулся к ручке двери, но почему-то остановился. Повернув голову к калитке, он замер, уставившись на едва светлеющий горизонт.

Словно наваждение, где-то вдалеке брехнул пес и закудахтали куры. Дунул теплый летний ветерок, шелохнувший крону старой кривой яблони и принесший запах… Слегка сладковатый и с примесью дыма. Это был неповторимый запах дома.

– Домом пахнет, – еле слышно произнес он и уже громче добавил: – Слышишь, Черт?.. Черт!

Слева от него появился огромный демон на четырёх лапах, с тремя глазами и громадной, полной множеством крупных зубов пастью. Пест повернул к нему голову.

– Чувствуешь, как пахнет? – с какой-то доброй улыбкой спросил Пест.

– Я не умею чуять настоящий запах… только ворожбу и силу… – из-за приоткрытой пасти с зубами в три ряда было непонятно, улыбается Черт или просто не может убрать оскал с лица. – Сущности тьмы не умеют чувствовать запахи в том понимании, которое вы этому придаете…

– И ни один демон никогда не чуял настоящих запахов? – Пест разговаривал, не отрывая взгляда от горизонта.

– Нет, – ответил Черт.

Пест искренне улыбнулся Черту и по-простому, словно друга, спросил:

– Хочешь, я тебе дам свой нос понюхать, как мое село пахнет?

Черт молчал секунд двадцать. Пест уже отвернулся от него и вышел за ограду, не став дожидаться Черта. Тот переминался с лапы на лапу, но отвечать не спешил. Прямо перед оградой лежало белоснежное перо, которое Пест увидеть не мог. Черт же его прекрасно видел, но не мог понять его смысл. Когда Пест скрылся из виду, Черт аккуратно перелез через ограду и обратился к Песту.

– Что хочешь за то, что носом дашь своим почуять? – Черт внимательно оглядывал Песта в поисках следов вмешательства «пернатой суки».