Преторианцы

Пертинакс с уважением посмотрел на честного трибуна и ответил:

– Эти слова мне по сердцу, трибун. Так поступали римляне в нашем далеком и славном прошлом, жертвуя собой ради других. Хорошо. Ты один ответишь за всех своих воинов. Но именно потому, что ты закрываешь собой друзей, я не стану наказывать тебя строго. Завтра ты навсегда оставишь дворец и будешь нести службу, не покидая каструм, но не трибуном, а простым преторианцем. Я уведомлю префекта претория о своем решении.

Ни один мускул не дрогнул на лице трибуна. Оно осталось бесстрастным. Марк Квинтиллиан молча приложил кулак к сердцу и ушел.

Трибун не спешил в караульню. С загадочной улыбкой на губах он медленно брел по коридорам и залам огромного дворцового комплекса, созерцая его красоту и шикарное убранство. Трибун понимал, что времена действительно изменились. На смену полной безнаказанности и свободе преторианцев при Коммоде пришло время строгости и дисциплины. Марк Квинтиллиан признавал только силу, и потому требовательность старика Пертинакса ему даже нравилась, он уважал его за это. Однако Коммод отличался исключительной жестокостью, поэтому его боялись, а Пертинакс хочет взять справедливостью и рассудительностью, но после многих лет страха такой подход к политике и жизни воспринимается как слабость. Это понимал Марк Квинтиллиан и знал, что именно так думают и все преторианцы, а возможно, и большинство римлян. Эмилий Лет уже успел рассказать о нежелании Пертинакса немедленно выплачивать обещанную преторианцам сумму. Значит, ближайшее будущее должно показать – либо Пертинакс поддастся на угрозы Эмилия Лета и станет возможно дальше требовать от императора все новых и новых денежных выплат и подарков, или он заартачится, и тогда его необходимо сменить. Убийство Коммода показало, что, как и сотню лет назад, императоров можно и нужно менять именно так. Вряд ли кто-то вступится за старика. Марк Квинтиллиан по-настоящему ждал наказания от императора, но именно для того, чтобы его преторианцы и преторианцы других когорт возмутились этим наказанием и выказали свое недовольство императору. Весьма вероятно, эти события повлияли бы на выплату обещанных Пертинаксом денег или же поскорее решили участь августа. Трибун не беспокоился о себе. Приказ императора был для него пустым звуком. Возможно, на время придется стать простым преторианцем, но префект претория не забудет о нем, Эмилий Лет обязательно выхлопочет ему помилование, да и его товарищи по оружию обязательно поспособствуют восстановлению его в должности трибуна. Марк Квинтиллиан знал: преторианцы – это братство, где каждый стоит друг за друга. Что же касается отлучения от дворца, то как раз на Палатин он собрался возвратиться в самое ближайшее время. Ведь Марция, эта прекрасная амазонка, бывшая любовница Коммода, собралась замуж за смотрителя дворца Эклекта и уже заранее пригласила к себе в кубикул Марка Квинтиллиана.

Глава четвертая

За городской стеной северо-восточной части Рима, между холмами Виминал и Эсквилин стоял преторианский лагерь. Эмилий Лет примчался сюда в мрачном настроении после разговора с императором. Он предполагал, что старшие офицеры всех десяти когорт преторианцев будут его ждать с добрыми вестями об оставшейся выплате, обещанной Пертинаксом. При въезде в ворота лагеря Лету показалось, что даже стражники смотрят на него с вопросом.

Он не решился идти сразу в преторий, а, оставив коня сопровождавшим его преторианцам, взял из рук подбежавшего раба чашу с вином и пошел к алтарю Фортуны. Выпив вина, он пролил немного на алтарь и попросил богиню удачи, всегда помогавшую ему, содействовать и впредь.

Затем Эмилий Лет посетил храм Марса. Перед бронзовой статуей бога войны в доспехах, державшего круглый щит и протянувшего вперед правую руку с копьем, Лет провел часть ночи, когда убили Коммода. Префект претория горячо молился за успех дела, и Марс помог Марции и атлету Нарциссу избавиться от безумного императора. Сейчас Лет просил бога войны, чтобы он научил его, как действовать против Пертинакса и как сдержать горячий нрав преторианцев, которые вскоре очень разозлятся. Пока его авторитет среди подчиненных был высок. Ему удалось продержаться на должности префекта претория целых два года, что для времени правления Коммода являлось большим успехом, ведь лишь немногие префекты достигали этого. Обычно Коммод их быстро убивал, подозревая в злоумышлении против себя. Кроме того, Эмилий Лет не настроил против себя римский народ, как это было при Клеандре, который так втерся в доверие к Коммоду, что имел наглость назначать самолично консулов, вводил за огромные взятки в члены сената вольноотпущенников и продавал государственные должности. Лет умело лавировал и для всех являлся удобным и проверенным человеком. Его уважали в сенате. Но среди преторианцев находились завистники. Они, потомки родовитых римских семей, не хотели терпеть над собой командира-ливийца.

Эмилий Лет вошел в преторий, готовый к тяжелому разговору с подчиненными, однако в помещении никого не оказалось. Подбежавший раб спросил, чего он хочет, но префект отослал его. Эмилий Лет хотел снять доспех, но, подумав, не стал этого делать – неизвестно, чего можно ждать сегодня. Он сел в высокое кресло за стол, просмотрел пергаменты, на которых были написаны приказы, и задумался.

Пертинакс не будет его слушать и, скорее всего, не выплатит обещанные деньги. Если сейчас Эмилий Лет не станет действовать решительно, император может легко сменить префекта претория, и тогда его блестящей карьере конец. Два с половиной века назад триумвир Марк Эмилий Лепид даровал гражданство его далекому предку, за что тот взял себе римское имя Эмилий. С тех давних пор в его роду не происходили сколько-нибудь значимые события, пока он, Лет, не стал префектом претория. Если Пертинакса, сына вольноотпущенника, сенат чествовал как нового августа с радостью, то почему отцы-сенаторы не окажут такие почести ему, если он все провернет так, чтобы казаться спасителем Рима? И все же мысли о троне приводили Эмилия Лета в глубочайший священный трепет. Он не мог представить себя на троне римских цезарей. Пертинакс был умным, опытным в управлении, грамотным политиком, полководцем, а он, Лет, ни тем, ни другим. И хотя пример Коммода показывал, что можно править самой могущественной империей в мире, будучи бездарностью и ничтожеством, но именно эти качества в итоге и сыграли с Коммодом злую шутку. Коммод правил как преемник своего знаменитого и всеми любимого отца – Марка Аврелия, память о котором долгое время спасала империю от кровавого переворота. Кто спасет Эмилия Лета, если он вдруг захватит власть и его правление пойдет неудачно? Нет, лучше быть за спиной новоявленного августа и управлять всем его руками, чтобы в случае чего остаться чистым. Печальный пример Клеандра, которого казнил сам Коммод, показывал, что не надо зарываться.

Эмилий Лет принял решение в скором времени убрать с дороги Пертинакса. Но сначала его надо опорочить. Заявить прямо, что Коммода убили в интересах Пертинакса, он не мог, не подставив себя, ведь именно Лет обещал преторианцам по 12 тысяч сестерциев каждому, если они поддержат префекта Рима и провозгласят его императором. Тогда следует пустить слух об убийстве Коммода его ближайшим окружением – Марцией и управляющим Вектилианской виллой Эклектом. Этих людей Пертинакс привечает, пусть именно они бросят тень на него самого. Конечно, большинство римлян рады смерти Коммода, однако если им внушить мысль, что бывшего императора убили люди из окружения нового правителя, то это может подорвать непогрешимую репутацию Пертинакса. Людская молва легко перенесет вину за смерть Коммода с Эклекта и Марции на Пертинакса и обязательно припомнит ему, если он не будет делать для народа все, что этот народ пожелает. А так и произойдет. Зная бережливость августа, Эмилий Лет предугадывал резкое сокращение трат на зрелища – как на гладиаторские бои, так и на гонки колесниц. Налоги, значительно поднятые Коммодом, тоже вряд ли снизятся в ближайшее время, ведь перед августом стоит задача пополнения казны. Эти непопулярные действия наверняка приведут к возмущению народных масс. Эмилий Лет будет наготове.

Инцидент с сенатором Ласцивием показал, что преторианцы не станут церемониться и, только подай им сигнал, они пойдут против Пертинакса, во всяком случае, большинство из них. Реакция самого августа на попытку провозглашения Ласцивия императором показала Эмилию Лету, что старик собирается править мягко, а значит, он слаб. Легионы не спасут Пертинакса, ведь они слишком далеко.

Префект претория потер запылившийся бюст Траяна у себя на столе, размышляя, кого выдвинуть в кандидаты на нового императора. Консул Фалькон подходил на эту роль лучше всего – довольно молод, занимает самую высокую должность, имеет много сторонников в сенате, а главное – недолюбливает Пертинакса и относится с уважением к Эмилию Лету. С ним нужно осторожно поговорить об этом в ближайшее время.

Префект крикнул раба и велел ему накрыть ужин, затем позвал караульного и дал ему приказ привести преторианца второй когорты Валерия Ульпиана.

Уплетая мясо и салат, Эмилий Лет услышал приветствие от вошедшего молодого воина. Префект не предложил ему ни сесть, ни отобедать вместе с ним, а сразу же разразился бранью.

– Ульпиан, ублюдок, ты чего наворотил у храма Кастора? Не можешь контролировать свой член?

– Прости, префект, я не понимаю… – попытался оправдаться преторианец.

– Заткнись! Не понимает он! Император уже знает о твоем невоздержании, а он не понимает!

Валерий Ульпиан потупил глаза, но в них играл лукавый огонек.

– Ты изнасиловал жену всадника Публия Азиния. Спрашивается – ты совсем полоумный?

– Она сама меня завлекла, – процедил Ульпиан.

– Завлекла, не завлекла – это к делу не относится. Всадник Публий Азиний подает жалобу в суд. Наверняка раз сам Пертинакс будет следить за этим делом, суд пройдет по всей строгости. Поверенные судьи придут сюда, в лагерь, вместе с женой Азиния, и она укажет на тебя.

– Нас здесь десять тысяч, как она меня узнает, даже если и запомнила? – нагло произнес преторианец. – Многие в караулах, на других заданиях и постах. Это нереально, префект. К тому же я имя ей свое не говорил, было темно. Вообще никаких зацепок у суда не будет.

– Все это, конечно, так, – отвечал, жуя мясо, Эмилий Лет, не забывая прихватывать листья салата. – И ты на самом деле мог бы спать спокойно, пользуясь тем, что я тебе благоволю, ведь именно моя протекция привела тебя, простого римлянина, в ряды преторианцев.

– Благодаря моей матери, префект, будем уж до конца честны! – развязно сказал Валерий Ульпиан. – Она тебя давно привечает. Скажи честно, уж не твой ли я сын?

– Хвала Юпитеру, нет! – буркнул Эмилий Лет. – Твоя мать, Ульпиана, хорошая женщина, но ты просто кусок дерьма. Да, если бы не ее горячая просьба…

– «Горячая» что, прости?

– Что?

– Ну, ты сказал про что-то горячее у моей матери…

– Слушай, щенок, я тебя могу здесь немедленно прирезать.

– А как же тогда моя мамаша? Она тебя перестанет поощрять.

Эмилий Лет встал из-за стола, подошел к Валерию Ульпиану и резким ударом в живот отправил его на пол. Префект бил подчиненного долго, пока не устал, и, почувствовав жажду, вернулся к столу выпить вина.

Молодой преторианец стонал, пытаясь подняться, растирая кровь по расквашенному лицу.

– Раз уж ты такое дерьмо, щенок, то давай хоть сослужи мне в одном важном деле.

– Каком деле? – еле выдавил Ульпиан.

– Я не буду тебя прятать от суда. Когда сюда придут по обвинению в изнасиловании, я сразу тебя выдам. Император должен знать, что я ему верен и соблюдаю порядки.

– Но как же так? Суд меня накажет, возможно, назначат казнь! – завопил Ульпиан.

– Заткнись, ублюдок! Будет суд справедливый, честный и приговор самый суровый, уж я постараюсь. Но еще я постараюсь настроить моих преторианцев. Твой случай не единичный. Почти с каждого преторианца есть за что спросить по всей строгости. Они выступят на твою защиту. Мы покажем, что в Риме мы единственная сила, мы решаем, что хорошо, а что плохо. Нас должны слушать все.

– И император?

– Конечно! Ведь мы же его провозгласили.

– Что мне теперь делать?

– Для начала останови кровь, а то ты заляпал мне весь пол. Далее. Из лагеря выходить тебе не надо, останешься здесь до появления судейских. Задумаешь бежать – тебе сразу смерть. Я не позволю такому ничтожеству, как ты, сорвать мои планы.

– Ну, в итоге после всего меня освободят?

– Конечно!

– Ты прости меня, префект, я говорил не подумав.

– И делал с женой всадника тоже не думая. Почему ты не любишь свою мать, Ульпиан, ведь она так заботится о тебе?

«Потому что ее любишь ты, – подумал преторианец. – И после смерти моего отца она никогда не вспомнила его добрым словом, она ушла с его похорон, чтобы спать с тобой».

Вслух Валерий Ульпиан ничего не сказал, пытаясь шейным платком остановить кровь из разбитого носа. Эмилий Лет отослал его прочь.

Он разделался с ужином, велел рабу разжечь побольше жаровен, так как становилось совсем холодно и в ожидании офицеров с ежедневными докладами лег подремать на кровать, стоявшую неподалеку от стола. Эмилий Лет стал думать о своей жене, дочери и сыне, живущих на Эсквилине, которых уже почти месяц он не навещал. Сын входил в ту пору молодости, когда надо бы его определить на службу трибуном-ангустиклавием в легион. Но куда? В восточные провинции к Песценнию Нигеру? Нет, там слишком много соблазнов восточной изнеженности, роскоши, лентяйства. Лет хотел, чтобы сын вырос суровым и целеустремленным. Лучше всего в паннонские легионы к Септимию Северу или на германскую границу. Дочь – его старший ребенок, была больной и хоть и шагнула за порог двадцати лет, у нее не имелось никаких шансов выйти замуж. Жена Эмилия Лета подозревала, что их дочь тайно посещает собрания христиан. Префект претория давно махнул на нее рукой и опасался только одного – лишь бы ее религиозное увлечение не испортило его карьеру, ведь христиан сейчас хоть и не преследовали, но не любили.

Эмилий Лет заснул, но спокойно проспать до утра у него не получилось. После полуночи в преторий пришли трибуны когорт. По лицам своих подчиненных префект понял, что разговор получится не из приятных. Кто из этих трибунов ему предан? Никто. Пожалуй, только Марк Квинтиллиан, но он несет службу во дворце. Лет пригласил трибунов разместиться на лавках напротив его стола. Пока они рассаживались, префект осторожно посмотрел, по-прежнему ли под подушкой лежит пугио, положенный туда еще при Коммоде, когда Лет стал серьезно опасаться за свою жизнь. Нащупав под подушкой сталь, Эмилий Лет немного успокоился.