Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

Самой тяжелой проблемой для населения Петрограда был, однако, продовольственный дефицит, который, в отличие от проблем с топливом и освещением, ощущался не только в зимнее, но и в летнее время. Первые перебои в продовольственном снабжении проявились еще в начале 1917 г., они в значительной степени послужили поводом для начала массовых беспорядков, которые в дальнейшем привели к Февральской революции. При Временном правительстве была введена карточная система, причем нормы выдачи по карточкам несколько раз сокращались. После провозглашения Советской власти продовольственное положение на очень короткий срок улучшилось, однако вскоре началось его резкое ухудшение. Дезорганизация работы железнодорожного транспорта привела к перебоям с доставкой продовольствия в город. К примеру, 31 октября в Петроград прибыло только три вагона с продовольствием и фуражом, 1 ноября – шесть, в то время как для удовлетворения потребностей города требовалось ежедневно 28 вагонов[229 - Scheibert P. Lenin an der Macht. Das russische Volk in der Revolution 1918–1922. Weinheim, 1984. S. 358.]. Наиболее резкое сокращение норм выдачи продуктов началось с декабря 1917 г. В то же время составы с продовольствием, прибывшие к Петрограду, по каким-то труднообъяснимым причинам подолгу не разгружались. В начале 1918 г. в окрестностях города простаивало в общей сложности около 14 тысяч вагонов[230 - Ibidem.]. К лету 1918 г. Петроград находился на грани голодной катастрофы. Как вспоминал известный экономист С.Г. Струмилин, современник тех событий, «картофельная шелуха, кофейная гуща и тому подобные „деликатесы“ переделываются в лепешки и идут в пищу; рыба, например, селедки, вобла и т. п., перемалывается с головой и костями и вся целиком идет в дело. Вообще ни гнилая картошка, ни порченое мясо, ни протухшая колбаса не выбрасываются. Все идет в пищу»[231 - Струмилин С.Г. Статистико-экономические очерки. М., 1956. С. 267.]. По подсчетам Струмилина, при средней норме для работника физического труда в 3600 калорий в день, а при минимальной – 2700 калорий, продукты, получаемые по продовольственным карточкам, давали накануне революции 1600 калорий, а к началу лета 1918 г. – до 740, то есть 26–27 % от минимальной нормы[232 - Петроградская правда. 1919. 9 апреля.]. Как свидетельствовал экономист, «решающую роль в общей выдаче играет хлеб; выдача других продуктов постепенно приобретает все более случайный характер»[233 - Там же.]. Но и вместо хлеба зачастую распределялся овес. З.Н. Гиппиус записала в дневнике: «К весне 1919 года почти все наши знакомые изменились до неузнаваемости… Опухшим… рекомендовалось есть картофель с кожурой, но к весне картофель вообще исчез, исчезло даже наше лакомство – лепешки из картофельных шкурок. Тогда царила вобла, и, кажется, я до смертного часа не забуду ее пронзительный, тошный запах»[234 - Гиппиус З.Н. Петербургские дневники. С. 241.]. Вот свидетельства еще одного современника тех лет, В.Б. Лопухина: «Мы пекли лепешки из жесткой маисовой муки, а когда ее не стало – из кофейной гущи… Варили кисель из случайно заполученного овса. Радовались, как деликатесу, брюквине. Не прививалась, из-за неприятного вкуса, замена в кофе и чае мне сахара сахарином. Искали патоку. У кого были гомеопатические аптечки с медикаментами в сахарных крупинках, опустошали такие аптечки»[235 - Лопухин В.Б. После 25 октября. // Минувшее. 1990. № 1. С. 254.]. Чтобы прокормиться, необходимо было покупать продукты на рынке. В частной торговле можно было приобрести любые продовольственные и промышленные товары. Э. Голдман с удивлением отмечала, что, в то время как все было строго рационировано и во всем чувствовался недостаток, на рынках в изобилии имелись мясо, рыба, картошка, мыло, обувь и другие товары[236 - Goldman Е. My disillusionment in Russia. P. 18.]. Однако далеко не все могли позволить себе делать покупки на рынках: в условиях инфляции удорожание продуктов значительно опережало рост заработной платы. К примеру, реальная заработная плата петроградских промышленных рабочих составляла относительно уровня 1913 г.: в 1917 г. – 81,6, в 1918 г. – 16,6, в 1919 г. – 20,8 и в 1920 г. – 9,6 %[237 - Кулышев Ю.С., Носач В.И. Партийная организация и рабочие Петрограда в годы Гражданской войны (1918–1920 гг.). JI., 1971. С. 254.]. Городскими властями предпринимались различные меры для облегчения продовольственного положения в Петрограде. Это, во-первых, натурализация заработной платы, за что как раз ратовал и своих статьях С.Г. Струмилин[238 - Петроградская правда. 1919. 9 апреля.]. Во-вторых, организация сети общественного питания. Первая общественная столовая была открыта еще в начале ноября 1917 г. на базе буфета Народного дома на Петроградской стороне[239 - Потехин М.Н. Первый Совет пролетарской диктатуры. Л., 1966. С. 294.]. Затем такие же столовые были открыты в различных районах города. Общественное питание было централизовано Петрокомпродом. К началу 1920 г. в городе насчитывалось уже свыше 700 коммунальных столовых, которыми пользовалось более 830 тысяч человек[240 - Кулышев Ю.С., Носач В.И. Партийная организация… С. 258.]. Организация общественного питания имела большой положительный эффект, хотя и здесь было немало трудностей. В зимнее время многие коммунальные столовые и кафе-чайные периодически закрывались из-за отсутствия топлива[241 - Петроградская правда. 1919. 25 ноября.]. Качество продуктов, которыми кормили в общественных столовых, часто оставляло желать лучшего. Баронесса М.Д. Врангель, находившаяся на советской службе, вспоминала: «Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела темную бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селедку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую пшеничную бурду, хлеба один фунт в день, ужасного из опилок, высевок дуранды и только 15 % ржаной муки. Сидя за крашеными черными столами, липкими от грязи, все ели эту тошнотворную отраву из оловянной чашки, оловянными ложками»[242 - Врангель М.Д. Моя жизнь в советском раю // Архив русской революции. М., 1990. Т. 4. С. 200.]. Сотрудники Университета получали в университетской столовой, по свидетельству известного ученого и публициста П.А. Сорокина, «только горячую воду с плавающими в ней несколькими кусочками капусты»[243 - Сорокин П.А. Дальняя дорога. М., 1992. С. 129.]. Тем не менее, значение общественного питания трудно переоценить: неизвестно, что было бы, если бы горожане не имели хотя бы этого.

В организации общественного питания и борьбе с голодом велика была роль огородничества, получившего широкое распространение в черте Петрограда и его ближайших пригородах. Во всех районах города были созданы специальные огородные комиссии, которые взяли на учет весь земельный фонд, инвентарь и семена. Участки выделялись для коллективной обработки и для индивидуальной – в первую очередь рабочим и служащим. Всего к весне 1918 г. было роздано 2176 участков разной величины, общей площадью 5246 десятин земли[244 - Потехин М.Я. Первый Совет… С. 297.]. С профессионалами-огородниками заключались договора, по которым выращенный ими урожай овощей сдавался в Комиссариат продовольствия по заранее установленным и согласованным ценам. Благодаря огородничеству столовые города и заводов были обеспечены запасом картофеля и различных овощей.

Еще одной серьезной проблемой для жителей Петрограда, как и других российских городов, стал недостаток одежды. Иностранцев, приезжавших в страну, удивляло и поражало, как плохо были одеты здесь люди. Э. Сноуден отмечала, что, проехав от Петрограда до Астрахани, она встретила не более ста человек, чья одежда не была потерта и заношена до последней степени. «Университетские профессора приходили на встречу с нами, одетые не лучше английских бродяг! У знаменитого певца, выступавшего перед нами, пальцы торчали из ботинок! Женщины знатного происхождения и хорошего воспитания расхаживали по мостовым с ногами, обернутыми войлоком, многие были без чулок»[245 - Snowden Е. Through Bolshevik Russia. P. 21.]. А вот свидетельство А. Рэнсома: «Бросается в глаза, особенно на Невском, который всегда был заполнен людьми, одетыми по последней моде, общая нехватка новой одежды. Я не видел никого, чья одежда имела бы на вид меньше двух лет, за исключением некоторых офицеров и солдат. Петроградские дамы всегда питали особое пристрастие к хорошей обуви, и именно в обуви ощущался особенно сильный недостаток. Я видел одну молодую женщину в хорошо сохранившемся, по всей очевидности, дорогом меховом пальто, а под ним у нее виднелись соломенные туфли с полотняными оборками»[246 - Ransome A. Russia in 1919. P. 15.]. Знакомая К.И. Чуковского рассказывала ему, «что в церкви, когда люди станут на колени, очень любопытно рассматривать целую коллекцию дыр на подошвах. Ни одной подошвы без дыры!»[247 - Чуковский К.И. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 118.]. «Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой – лапоть», – это уже из дневника З.Н. Гиппиус[248 - Гиппиус 3.Н. Петербургские дневники. С. 256.]. Бедный вид жителей Петрограда отметил в своей книге «Россия во мгле» знаменитый английский писатель-фантаст Г. Уэллс, посетивший город на Неве в октябре 1920 г.[249 - Уэллс Г. Россия во мгле. М., 1958. С. 13, 17.] Во время встречи с деятелями культуры в Доме Искусств гостю пришлось выслушать полуистерическое выступление писателя А.В. Амфитеатрова, который заявил: «…Многие из нас, и, может быть, наиболее достойные, не пришли сюда пожать вашу руку за неимением приличного пиджака, и… ни один из здесь присутствующих не решится расстегнуть перед вами свой жилет, так как под ним не окажется ничего, кроме грязного рванья, которое когда-то называлось, если я не ошибаюсь, „бельем“…»[250 - Цит. по: Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. С. 37.]

Ситуация, сложившаяся с одеждой горожан, на первый взгляд, вызывает удивление: после революции прошло совсем немного времени, трудно поверить, что за этот срок носильные вещи могли так быстро прийти в негодность. При объяснении этого феномена следует учесть ряд факторов. Многим в условиях продовольственного дефицита пришлось продать или обменять на продукты большую часть своего гардероба, оставшиеся вещи действительно быстро изнашивались из-за постоянного употребления и трудностей ухода за ними (проблемы со стиркой из-за необходимости экономить воду, неработающие прачечные и ремонтные мастерские и т. п.). Осенью 1918 г. в городе в соответствии с декретом Петроградского Совета проводилась кампания по изъятию теплых вещей у «нетрудовых элементов» для нужд фронта. Один из авторов «Красной газеты» заявлял по этому поводу: «Все должно быть отнято у тунеядствующих буржуев. Если понадобится, мы оставим их в одних комнатных туфлях, а лучшую теплую обувь и одежду отправим на фронт»[251 - Красная газета. 1918. 22 сентября.]. Надо также иметь в виду, что многие просто боялись одевать сохранившиеся у них хорошие вещи, опасаясь быть ограбленными, что при тогдашнем разгуле уличной преступности было вполне реально. Кроме того, с изменением условий жизни, исчезновением многих прежних форм досуга для людей, привыкших вести светский образ жизни, не оставалось возможности демонстрировать свои туалеты: они не слишком годились для того, чтобы таскать в них дрова или воду, убирать снег или скалывать лед. Соседка баронессы Врангель по дому, не лишенная чувства юмора, надевала свой лучший наряд на ночные дежурства у ворот дома, «облачаясь для потехи в оставшееся от былого великолепия вечернее платье, шикарную еще сохранившуюся шляпу и в белые перчатки, уверяя, что это единственный случай себя показать, так как, сидя на службе в грязи или дома стирая, такое на себя не наденешь, в театры же и в кинематографы ей ходить не по карману»[252 - Врангель М.Д. Моя жизнь в советском раю. С. 201.]. Наконец, следует учитывать одно обстоятельство. В послереволюционной России не без воздействия официальной пропаганды складывалось предубеждение против определенных элементов одежды. По внешнему виду определяли социально-классовую принадлежность. Сюртуки, шляпы, галстуки, манжеты считались отличительными признаками «буржуев» со всеми вытекающими последствиями для их носителей. Это напоминало положение в революционной Франции в период якобинской диктатуры, когда за пристрастие к атрибутам аристократической моды можно было прослыть врагом народа. Позднее, в 1920-е гг., борьба с «непролетарской модой» велась на страницах печати[253 - Левина Н.Б. Сталинизм и мода // С.-Петербургская панорама. 1993. № 8. С. 33.]. Ничего удивительного, что многие представители «непролетарских» слоев старались не выделяться из общей массы и предпочитали одеваться попроще и похуже. Вместе с тем широкое распространение получили элементы «милитаризованного стиля» в одежде: шинели, фуражки, кожаные куртки. Сложился тип повседневной одежды, вроде униформы, отличавший представителей элиты: кожаный френч, дополнявшийся сапогами и фуражкой военного образца. Кожанка, самый модный атрибут эпохи, служила символом революционных преобразований и ассоциировалась с принадлежностью к руководящим слоям нового общества. Желающие приобщиться к «революционной культуре», особенно из числа молодежи, всячески стремились обзавестись кожанкой.

Культурная жизнь города, несмотря на все трудности, не замирала даже в самые тяжелые времена. Театры, концертные залы, музеи продолжали работать, ставились новые спектакли, проводились лекции и экскурсии. В оперных и драматических театрах большим успехом пользовался классический репертуар. В Петрограде часто выступал Ф.И. Шаляпин. Предпринимались меры, чтобы активнее приобщать к театральным зрелищам рабочих. В определенные дни недели в театрах специально устраивались спектакли исключительно для рабочих, причем билеты не поступали в продажу, а распределялись Советом профсоюзов между рабочими организациями. Разумеется, и в работе культурных учреждений имелись немалые трудности, связанные в первую очередь с топливным кризисом. Например, 23 ноября 1919 г. Отдел театров и зрелищ в связи с недостатком топлива высказался за то, чтобы из государственных театров в зимний период функционировали только Мариинский и Александринский. Было решено закрыть оба театра Народного дома, Большой драматический театр, Стеклянный театр за Невской заставой. Из районных театров было решено оставить не более четырех[254 - Петроградская правда. 1919. 23 ноября.].

Многие жители города принимали участие в массовых празднествах, которые активно насаждались после революции. Центральное место среди них занимали годовщины Октябрьской революции. Красочные зрелища, театрализованные постановки с участием сотен и даже тысяч людей, иллюминации привлекали внимание жителей. Эти празднества носили идеологическую нагрузку, однако многие относились к ним просто как к новым формам досуга. Весьма существенно было то, что в дни крупных праздников иногда выдавали продукты сверх обычной нормы. Например, в первую годовщину революции, в ноябре 1918 г., жителям города было выдано по одной белой булке, что, видимо, должно было поднять праздничное настроение. А.С. Изгоев язвительно замечал: «Советские граждане уже в то время в такой мере были ошарашены свалившимся на их голову социалистическим строительством и голодовкой, что об этой „белой булке“, действительно, говорили днями, старательно комментируя все сведения советской печати»[255 - Изгоев А.С. Пять лет в Советской России. С. 30.].

Годы Гражданской войны были тяжелыми для всех жителей Петрограда, однако различные слои городского населения оказались при этом далеко не в одинаковом положении. Расслоение, деление на «своих» и «чужих» искусственно поддерживалось и усугублялось различными мерами городских властей. В первую очередь здесь надо назвать знаменитое постановление о классовом пайке, которое было принято Петроградским Советом 29 мая 1918 г. и вступило в силу с 1 июля того же года. Согласно этому постановлению, население Петрограда разделялось на четыре категории, в соответствии с получаемой по карточкам хлебной норме. Петроград оказался первым городом России, в котором было проведено подобное разделение жителей.

Самые большие нормы – первой категории – предусматривались для рабочих. Однако, несмотря на свое формально привилегированное положение, петроградские рабочие переживали немалые трудности. Паек первой категории хотя и превосходил другие нормы, для нормального питания был явно недостаточен, составляя лишь около 20 % необходимого для поддержания жизнедеятельности организма. К тому же положенная норма не всегда выдавалась. В этих условиях рабочим приходилось идти на разные ухищрения, чтобы добыть пропитание. Некоторые занялись изготовлением ходовых товаров, как, например, на заводе Гейслера, где рабочие вместо производства телефонных и телеграфных аппаратов мастерили зажигалки[256 - Петроградская правда. 1920. 9 марта.]. Огромные масштабы приняло воровство с предприятий инструментов и материалов, которые затем продавались или обменивались на продукты. Получил распространение отход рабочих в кустарную и мелкую промышленность, которая обслуживала крестьянский рынок и имела товары для обмена на хлеб. Однако, хотя особое положение рабочих в социальной структуре нового общества было в значительной степени декларативным, меры по улучшению их жизни носили не только формальный и пропагандистский характер, некоторые из этих мер действительно имели важное практическое значение. Одним из первых законов Советской власти был принятый СНК 29 октября (11 ноября) 1917 г. декрет о восьмичасовом рабочем дне, которым также устанавливались сокращенный рабочий день на вредных производствах и двойная оплата сверхурочных работ[257 - Астапович З.А. Первые мероприятия Советской власти в области труда (1917–1918 гг.). М., 1958. С. 49–50.]. Это было очень существенно, если учесть, что до Февральской революции продолжительность рабочего дня на ряде предприятий достигала 12 часов, охраны труда почти не существовало. Мероприятия городских властей в области продовольственной политики – организация общественного питания, огородничества – были направлены в первую очередь на удовлетворение нужд рабочих. С начала 1919 г. для ряда категорий рабочих, занятых в основном на крупных предприятиях, был введен дополнительный трудовой паек – так называемый «бронированный». За март и апрель этого года фабрично-заводские комитеты и правления союзов распределили «бронированный» паек на 155 370 человек, работавших на 445 предприятиях[258 - Кулышев Ю.С., Носач В.И. Партийная организация… С. 257.]. Определенная поддержка, хотя и не столь существенная, оказывалась служащим различных государственных учреждений, получавшим пайки по карточкам второй категории.

Наиболее разительные перемены, по замыслам идеологов нового строя, должны были произойти в жизни тех, кого они относили к «нетрудовым элементам»: представителей буржуазии, дворянства, бывших чиновников старого аппарата. Помимо самой низкой нормы продовольственного пайка против «враждебных классов» был направлен целый комплекс различных мер – ограничения предпринимательской деятельности, замораживание текущих счетов в банках, кампания обысков для реквизиции ценных (и не очень ценных) вещей, введение трудовой повинности, жилищная политика, наконец, знаменитый «красный террор». Говоря о бедствиях, постигших бывшие привилегированные слои, следует воздерживаться от широких обобщений. Действительно, часть буржуазии и старого чиновничества стала жертвой «красного террора» или экономической политики советской власти. В то же время многие успели вовремя покинуть город и перебраться за границу или в районы, занятые антисоветскими силами.

Были и такие, которые сумели найти modus vivendi с новыми властителями и вполне благополучно устроить свою жизнь. В этом плане весьма показательно замечание бывшего служащего Центральной комиссии по трудовой повинности М. Смилг-Бенарио по поводу кампании по мобилизации «нетрудовых элементов» на принудительные работы в Вологду: «Что меня больше всего возмутило при собирании материалов о посылке мобилизованной буржуазии на Северный фронт, это то, что действительные капиталисты и спекулянты среди сосланных совершенно не были привлечены к трудовой повинности. Действительные капиталисты, по всей вероятности, вовремя откупились»[259 - Смилг-Бенарио М. На советской службе // Архив русской революции. М., 1991. Т. 3. С. 166.].

Среди так называемых «бывших» в наиболее тяжелом положении оказались работники интеллектуального труда – ученые, преподаватели, деятели культуры. Крупными денежными накоплениями они, как правило, не располагали, спекулировать и заниматься другими подобными махинациями не умели, их единственным источником существования оставался скудный паек третьей или, в лучшем случае, второй категории. Многие ученые и преподаватели были вынуждены покинуть Петроград, многие умерли, не выдержав голода и лишений. Среди видных ученых, умерших в эти годы в Петрограде, были историки академики М.А. Дьяконов и А.С. Лаппо-Данилевский, филолог академик А.А. Шахматов, экономист М.И. Туган-Барановский, лингвист и этнограф академик В.В. Радлов, профессор геологии А.А. Иностранцев, главный хранитель Государственного Эрмитажа Э.Э. Ленц, известный пушкиновед П.С. Морозов и многие другие[260 - Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда в первые годы Советской власти (1917–1925). Л., 1984. С. 65.]. По словам П.А. Сорокина, собрания профессорско-преподавательского состава Университета немногим отличались от поминок по умершим коллегам. Закрывая одно из таких собраний, ректор обратился к присутствующим с речью, полной мрачнейшего юмора: «Господа, покорнейше прошу вас не умирать так быстро. Отходя в мир иной, вы находите успокоение для себя, но создаете массу проблем нам. Вы же знаете, как трудно обеспечить вас гробами… и как дорого стоит вырыть могилу дня вашего вечного успокоения. Думайте прежде всего о своих коллегах и старайтесь протянуть как можно дольше»[261 - Сорокин П.А. Дальняя дорога. С. 132.].

В то же время на властном, да и на бытовом уровне отношение к научной и творческой интеллигенции было не лучше, чем к «буржуям» – данный термин трактовался большевистской пропагандой весьма вольно и, как правило, расширительно и часто распространялся на людей, не имеющих никакого отношения к буржуазии как таковой. В «буржуи» можно было попасть не только за политические убеждения, но и даже за внешний вид и манеру изъясняться. Ученые, вузовские преподаватели неоднократно становились жертвами «красного террора», некоторые из них, в частности, были арестованы в качестве заложников. Именно тогда был в первый раз был арестован видный историк С.Ф. Платонов, занимавший в то время пост директора Археологического института[262 - ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 3. Д. 275. Л. 37.]. Материальные бедствия ученых усугублялись, таким образом, моральным давлением. Не лучше было положение студентов. Их общее число резко сократилось: многие, бросив учебу, перешли на службу в советские учреждения, ушли в армию или уехали из города. В институтах оставалось по две-три сотни студентов. Занятия в холодное время года часто проходили в нетопленых кабинетах и лабораториях. В сентябре 1918 г. правление Российской Академии наук направило прошение в адрес Народного Комиссариата просвещения, в котором, в частности, говорилось: «В последнее время положение их (ученых. – В. М.) сделалось совершенно невыносимым: эти люди поставлены в наихудшие условия относительно питания, всевозможные случайности берут у них драгоценное время, так как их то арестуют, то привлекают к трудовой повинности, их квартиры не свободны от всевозможных случайных вторжений, их библиотеки – от разгрома и конфискации. В такой атмосфере невозможен умственный производительный труд, в котором нуждается Россия…» В прошении перечислялись меры, которые могли спасти русскую науку: «1) Прекращение похода против людей умственного труда и охрана властью их безопасности и свободы, их умственного труда от добавочной трудовой повинности. 2) Обезопасение их жилищ и рабочей обстановки от всевозможных случайных вторжений. 3) Принятие срочных мер для обеспечения лучшего питания переводом работников умственного труда в высшие категории…»[263 - Там же. Ф. 143. Оп. 1. Д. 187. Л. 80.] Несмотря на все трудности, многие ученые и в этих невыносимых условиях продолжали свой поистине героический труд, так как в этом был смысл их существования.

Когда в партийном и советском руководстве осознали, наконец, что дезорганизация работы научных и учебных учреждений может обернуться огромным ущербом для государства, ученым начали оказывать государственную помощь. 23 декабря 1919 г. СНК принял декрет «Об улучшении положения научных специалистов», в котором содержались положения о предоставлении продовольственных пайков, улучшении их жилищных условий, освобождении от различных повинностей[264 - Декреты Советской власти. М., 1974. Т. 7. С. 427–428.]. С февраля 1920 г. ученые и преподаватели стали получать академический паек, распределением которого в Петрограде ведала Петроградская комиссия по улучшению быта ученых[265 - Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда. С. 65.]. Но даже и теперь материальное положение многих ученых и учебных заведений было далеко не блестящим. Вот, к примеру, выдержки из письма, направленного в Петросовет руководством Петроградского университета в ноябре 1921 г., когда, казалось бы, мероприятия новой экономической политики уже начинали давать эффект и материальное положение в городе уже не было таким бедственным: «Совет Петроградского государственного университета, выслушав сообщение Правления о финансовом положении университета, давно уже не имеющего сколько-нибудь достаточного количества денежных знаков <…> постановил довести до сведения правительственной власти, что это положение вынуждает Университет… приостановить… неотложные строительные и ремонтные работы, в том числе ремонт общежитий студентов, которым буквально негде жить; прекратить даже необходимые закупки и объявить всему персоналу и рабочим, что Университет лишен возможности выплачивать жалованье и заработную плату. Как учебный, так и технический персонал Университета, не получая содержания с июля и при том доселе состоя на старых ставках, которые далеко не покрывают даже расходы на трамвай, не в силах долее исполнять свои обязанности»[266 - ЦГА СПб. Ф. 1000. 0п.5. Д. 235.Л. 91.]. О реальном улучшении жизни научной интеллигенции можно говорить лишь применительно к середине 1920-х гг.

Криминогенная ситуация и борьба с преступностью

Революционное преобразование старого строя, как обычно бывает в переломные моменты исторического развития, сопровождалось обострением внутренних противоречий и проблем, которые в периоды общественной стабильности либо существуют в скрытой форме, либо проявляются в гораздо меньшей степени. К числу таких явлений относятся уголовная преступность и другие виды девиантного (отклоняющегося) поведения, которые во времена революций и внутренних конфликтов, в обстановке хаоса, слабости и нестабильности власти, приобретают огромные масштабы. Именно это происходило в 1917-м и в последующие годы в России и, в частности, в ее бывшей столице – Петрограде.

Первые месяцы после февраля 1917 г. в Петрограде ознаменовались невиданным ранее разгулом уголовной преступности, буквально захлестнувшей город. Ухудшение криминогенной обстановки было предопределено всем ходом событий во время и после Февральской революции. Прежняя правоохранительная система была разрушена в дни революции явочным порядком. Восставшие солдаты и толпы народа вымещали свое озлобление против царского режима на его слугах: громили полицейские участки, жгли архивы полиции, отлавливали и убивали городовых, жандармов, агентов сыска. Американский посол Д.Р. Фрэнсис следующим образом описывал события, свидетелем которых он был в февральские дни: «Полицейский участок через три дома от здания посольства (на Фурштатской улице. – В. М.) подвергся разгрому толпы, архивы и документы выбрасывались из окна и публично сжигались на улице – и то же самое происходило во всех полицейских участках города. Архивы секретной полиции, включая отпечатки пальцев, описания примет преступников и т. д., были таким образом полностью уничтожены… Солдаты и вооруженные гражданские лица преследовали полицейских, разыскивая их в домах, на крышах, в больницах»[267 - Dollars and Diplomacy. Ambassador David Rowland Francis and the Fall of Tsarism, 1916–1917. Durham (N.C.), 1981. P. 117.].

10 марта 1917 г. Временное правительство санкционировало фактически уже осуществленную ликвидацию департамента полиции, а чуть позже был формально упразднен корпус жандармов. Одновременно были предприняты меры для создания новой правоохранительной системы. 10 марта правительство приняло постановление об учреждении Временного управления по делам общественной полиции по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан (в июне переименовано в Главное управление по делам милиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан), а 17 апреля утвердило Временное положение о милиции[268 - Звягинцева А.П. Контрреволюционная сущность милиции Временного правительства // Правоведение. 1971. № 4. С. 112, 113.]. Вновь созданная милиция оказалась, однако, неэффективной. Подготовка милиционеров была низкой, вследствие недостаточного финансирования недоставало оружия и обмундирования. Ощущалась нехватка квалифицированных кадров, так как было запрещено принимать на милицейскую службу лиц, служивших ранее в полиции[269 - ЦГА СПб. Ф. 131. On. 1. Д. 1. Л. 28.]. Должного внимания борьбе против преступности не уделялось: различные политические силы были заняты главным образом выяснением отношений между собой. Не лучшим образом на организации работы органов охраны порядка сказывался сложившийся весной 1917 г. параллелизм: наряду с городской милицией, находившейся в ведении органов городского самоуправления, стала создаваться рабочая милиция, подчинявшаяся Советам рабочих и солдатских депутатов (после июльских событий рабочая милиция была упразднена Временным правительством)[270 - Звягинцева А.П. Контрреволюционная сущность… С. 113.]. Милицейское руководство не отличалось должной энергией и инициативой. Начальник городской милиции (с лета 1917 г.) Н.В. Иванов, адвокат по специальности, по словам одного из работников милицейского управления, «никаким авторитетом ни у своих подчиненных по управлению, ни у комиссаров, ни у начальства не пользовался. Никогда он не пробовал проявить хотя бы малейшую инициативу в смысле реорганизации, упорядочения милиции, относясь к своим обязанностям совершенно по-казенному»[271 - Кельсон З.С. Падение Временного правительства // Былое. 1925. № 6 (34). С. 192.].

В обстановке усиливавшегося разброда и хаоса преступные элементы чувствовали себя все более вольготно. Отсутствие контроля при раздаче оружия гражданским лицам привело к тому, что на руках у населения скопилось огромное количество единиц огнестрельного оружия. Уголовное население города росло. По амнистии Временного правительства на свободу вышло большое количество отпетых уголовников (их называли «птенцами Керенского»). Газета «Петроградский листок» констатировала: «То, что Петроград сегодня обокран и разграблен, не должно удивлять нас, поскольку из различных тюрем было выпущено около 20 тысяч воров. Грабители получили полные гражданские права и свободно ходят по улицам Петрограда. Офицеры уголовной милиции подчас узнают воров на улице, но ничего не могут сделать»[272 - Петроградский листок. 1917. 24 апреля.]. 7 марта помощник градоначальника издал предписание комиссарам районов регистрировать освободившихся уголовных заключенных, являющихся в комиссариаты, и «выдавать им удостоверения, подтверждающие их явку и обязывающие их явиться в места, которые будут указаны особым объявлением Петроградского общественного градоначальника, в трехдневный срок по издании этого объявления»[273 - ЦГА СПб. Ф. 131. Оп. 1. Д. 3. Л. 25.]. Особого эффекта это предписание не имело, так как бывшие заключенные, естественно, не спешили являться в комиссариаты и регистрироваться.

Другим источником пополнения преступного элемента были многочисленные дезертиры. Некоторые солдаты тыловых частей, принимавшие участие в февральских событиях, в казармы так и не вернулись. К ним присоединялись дезертиры с фронта. Как правило, все эти люди были вооружены. К середине 1917 г. в городе скопилось от 50 до 60 тысяч дезертиров[274 - Петроградский листок. 1917. 23 июля.]. На рост армии уголовников оказывала влияние также безработица, особо разросшаяся уже после свержения Временного правительства. В результате сворачивания военного производства многие рабочие, занятые ранее на военных заводах, оказались на улице. Далеко не все из них имели возможность или желание уехать из Петрограда. Безработные и праздная молодежь образовывали шайки и занимались хулиганством. Стали возникать целые слободы, заселенные уголовниками и дезертирами. Такие поселения располагались, в частности, в Гавани на Васильевском острове, на острове Голодай, в Семенцах, на Лиговке, в Песках, в Полюстрово. Милиционеры просто боялись там появляться[275 - Хасегава Ц. Преступность и социальный кризис в Петрограде во время русской революции: март-октябрь 1917 г. // Россия в 1917 г. Новые подходы и взгляды / Сборник научных статей. СПб., 1994. Вып. 3. С. 75.].

После октябрьских событий 1917 г. новые власти предприняли шаги для реорганизации правоохранительной системы. Хотя милиция стояла на позиции невмешательства в политическую борьбу и во время событий 24–26 октября соблюдала нейтралитет, большевистское руководство считало ее неблагонадежной. 28 октября вышло постановление нового правительства об образовании рабочей милиции[276 - Скилягин А.Т., Лесов В., Пименов Ю. Дела и люди ленинградской милиции. Очерки истории. Л., 1967. С. 23.]. На следующий день Н.В. Иванов был снят с поста начальника городской милиции. В районах контроль новой власти над правоохранительными органами устанавливался следующим образом: милицейские комиссариаты занимались отрядами солдат или красногвардейцев, посланными Военнореволюционным комитетом, прежние комиссары увольнялись от должности, и на их место назначались новые, уполномоченные от ВРК. Личный состав милиции по-разному относился к изменениям: часть служащих была готова сотрудничать с советской властью, другие от этого решительно отказывались. До начала 1918 г. длился своеобразный «переходный период»: кое-где продолжали еще функционировать органы старой милиции, в то же время предпринимались меры для организации новых структур охраны правопорядка. 2 декабря решением Исполнительного комитета Петроградского Совета был образован Комитет революционной охраны Петрограда в составе представителей от Петросовета, городского самоуправления, межрайонного совещания Советов рабочих и солдатских депутатов, Красной гвардии и штаба Петроградского военного округа[277 - ЦГА СПб. Ф. 131. Оп. 1. Д. 7. Л. 23.]. На одном из заседаний Комитета был рассмотрен проект организации охраны города. В Петрограде вводилась милицейская повинность. Промышленные предприятия должны были выделять определенное количество рабочих, из которых формировались батальоны дружинников. Дежурный батальон в течение недели нес охрану в своем районе, затем переходил в запас, а дежурить в порядке очередности начинал другой батальон[278 - Скилягин А.Т., Лесов В., Пименов Ю. Дела и люда ленинградской милиции. С. 26.]. Одновременно к несению службы по охране порядка привлекались отряды солдат и Красной гвардии. 30 декабря Петроградским Советом было принято постановление об окончательной ликвидации старой милиции к 30 января 1918 г.[279 - Там же. С. 25.]

Переходный процесс протекал достаточно болезненно, подчас на местах возникал некоторый вакуум, когда старые структуры уже не действовали, а новые еще не были сформированы. Такая ситуация отмечалась, к примеру, на заседании Исполкома Василеостровского районного Совета 3 января 1918 г. Один из выступавших заявлял, как записано в протоколе, что «постановление Петроградского Совета о роспуске милиции ставит комиссаров в очень тяжелое положение. Милиционеры отказываются сдавать оружие и требуют выдачу жалованья за шесть месяцев вперед. Окончательный расчет назначен на 30 января, но милиционеры отказываются нести службу и дежурства. Чтобы не остаться без всякой охраны, необходимо найти какой-нибудь компромиссный выход, чтобы убедить милиционеров исполнять служебные обязанности»[280 - ЦГА СПб. Ф. 47. Оп. 1. Д. 28. Л. 6.]. После роспуска управления городской милиции (решение о котором было принято Народным Комиссариатом внутренних дел 4 декабря) при осмотре занимаемого им помещения в доме № 2 по Гороховой улице была обнаружена картина полного разгрома: была изуродована вся мебель, провода оборваны, телефонные аппараты и большая часть пишущих машинок расхищены. В распоряжении бывшего начальника милиции было 10 автомобилей и 10 мотоциклов, а при осмотре гаража там оказалось всего по два автомобиля и мотоцикла. Выяснилось, что многие делопроизводства были взяты служащими на дом. Кроме того, было расхищено много ценных канцелярских принадлежностей, юридические книги и другое имущество. Как отмечалось в отчете об осмотре помещения, «это ужасное дело разгрома явно указывает на желание бывших служащих милиции создать разруху и лишить преемников возможности успешно продолжать работу»[281 - Там же. Ф. 73. Оп. 1. Д. 75. Л. 226.].

Очевидная слабость правоохранительной системы в конце 1917 – начале 1918 г. создавала условия для дальнейшего роста преступности. Заметное влияние оказывало ухудшение экономической ситуации. Уровень жизни в городе стремительно снижался, возникли перебои в снабжении продуктами и предметами первой необходимости. В условиях нищеты, голода и всеобщего дефицита, когда становилось невозможно добыть законным путем самые элементарные продукты и вещи, даже в прошлом вполне законопослушные люди могли решиться на противозаконные действия. При анализе причин ухудшения криминогенной ситуации следует учесть и причины физиологического и психологического порядка. Постоянное недоедание, нервное напряжение, стрессы угнетающе действовали на психику людей, способствуя развитию агрессивности. Накапливавшаяся в организме отрицательная энергия должна была искать выход. Это приводило к росту конфликтов на бытовом уровне, которые также нередко имели своим результатом правонарушение. Сыграли свою роль и официальная, а также анархистская пропаганда. Отрицание библейских заповедей и общечеловеческой морали, насаждение классовой ненависти, лозунги типа «Грабь награбленное!» способствовали исчезновению уважения к чужой собственности, обесцениванию человеческой жизни. Многие видели в большевистских лозунгах оправдание для беззакония и насилия.

Вскоре после большевистской революции в городе поднялась волна погромов. Основным объектом посягательств стали запасы вина и пива, хранившиеся в подвалах Зимнего дворца и на многочисленных складах. Первые известия о погромах стали поступать в ВРК в середине ноября. 14 ноября был разграблен пивоваренный завод Дурдина на Обводном канале. Охранявшие завод солдаты железнодорожного батальона сами начали ломать замки и пить пиво, а собравшаяся у ворот толпа в несколько сот человек с ведрами была пропущена солдатами во двор завода. Порядок восстановила прибывшая на место учебная команда Петроградского полка[282 - Там же. Ф. 131. Оп. 1. Д. 142. Л. 55.]. С конца месяца пьяные погромы стали распространяться по всему городу. Особо широких масштабов они достигли в начале декабря, когда были разграблены винные склады на Васильевском острове, Вознесенском проспекте, Галерной и Пантелеймоновской улицах[283 - Канн П.Я. Борьба рабочих Петрограда с пьяными погромами // История СССР. 1962. № 3. С. 133–136.]. Происхождение погромной вакханалии объяснить трудно. В советской историографии погромы связывались с подстрекательской деятельностью буржуазных элементов, якобы готовивших антисоветское выступление[284 - Там же. С. 134; Фрайман А.Л. Форпост социалистической революции. С. 185.]. Имеющиеся в распоряжении материалы пока не дают возможности ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. Изданные ВРК приказы о запрещении производства алкогольных напитков и предании суду лиц, занимающихся их изготовлением и продажей, виновных в хищении вина и появляющихся в общественных местах в состоянии опьянения[285 - Петроградский Военно-революционный комитет. М., 1966. Т. 3. С. 400.], не имели большого эффекта. Безобразия продолжались. В ночь на 7 декабря толпа одетых в солдатскую и матросскую форму людей ворвалась в Зимний дворец и принялась грабить винные запасы. К утру к погромщикам стали присоединяться новые группы любителей спиртного. Прибывший отряд красногвардейцев и солдат никак не мог восстановить порядок. Оргия длилась еще несколько часов, пока не прибыли пожарные, которые затопили подвалы дворца, при этом многие перепившиеся погромщики утонули (свидетельницей этих событий была дочь английского посла Дж. Бьюкенена М. Бьюкенен)[286 - Buchanan M. Petrograd. The City of Trouble. 1914–1918. London, 1918. P. 231.]. Имели место случаи нападения пьяных толп, искавших спирт, на аптеки. Правление профсоюза аптечных служащих обращалось в ВРК с требованием принять экстренные меры для недопущения подобных эксцессов[287 - ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 1. Д. 6. Л. 2.]. При борьбе с погромами властям пришлось прибегнуть к уничтожению винных запасов. Около аптек были поставлены караулы. На предприятиях рабочие за появление на работе в нетрезвом состоянии наказывались вплоть до увольнения[288 - Фрайман А.Л. Форпост социалистической революции. С. 189–190.]. С середины декабря волна погромов начала стихать и к началу 1918 г. почти исчезла. Однако отдельные рецидивы случались и в январе-марте 1918 г. Например, 9 января около 70 вооруженных солдат совершили нападение на винный погреб Балабинской гостиницы в Александро-Невском районе. По прибытии красногвардейцев и милиционеров произошло вооруженное столкновение, закончившееся гибелью двух и ранением четырех человек[289 - ГАРФ. Ф. 393. Оп. 1. Д. 202. Л. 14 об.]. 24 января двухтысячная толпа, пытавшаяся разгромить винный склад на Екатерининском канале, была разогнана отрядом красногвардейцев[290 - Красная газета. 1918. 8 февраля.]. В середине марта объектом нападения снова стал завод Дурдина. Собравшиеся здесь громилы, большинство в состоянии сильного опьянения, открыли беспорядочную стрельбу из ружей. Подоспевший армейский отряд с трудом прекратил разгром, при разгоне хулиганов двое из них были убиты[291 - Там же. 16 марта.].

Общее количество уголовных преступлений в городе, увеличившееся в конце 1917 г. на волне погромов, в начале 1918 г.

несколько уменьшилось. Если в декабре 1917 г. по городу было зафиксировано 1368 правонарушений, в следующем месяце их было только 699[292 - Известия. 1918. 15 марта.]. Однако уровень преступности оставался очень высоким, и предпосылок для его дальнейшего снижения не имелось, так как продолжавшееся ухудшение жизненных условий способствовало его поддержанию. Росло количество безработных, все больше дезертиров, бежавших с разваливавшегося фронта, наводняли город (неслучайно преступники очень часто были одеты в солдатскую форму). Уличные грабежи стали обычным явлением. Человек мог в любой момент подвергнуться на улице нападению и быть лишен всего сколько-нибудь ценного, что он имел с собой, или даже раздет. «Союзником» грабителей была царившая на улицах темнота: в зимнее время в Петрограде темнеет очень рано, а электрическое освещение на улицах и в домах после октября 1917 г., как уже упоминалось, из-за нехватки электроэнергии давалось с большими перебоями и периодически отключалось. Жители города старались по вечерам без крайней нужды не покидать своих домов. Однако и дома нельзя было чувствовать себя в полной безопасности. Частные квартиры часто становились объектами грабежей, причем далеко не всегда сумма похищенного была значительной, то есть грабились не только богатые квартиры. По-видимому, наряду с опытными бандитами действовали шайки дилетантов, которые вламывались в первую попавшуюся квартиру. Грабители нередко действовали с бессмысленной, садистской жестокостью, зверски убивая целые семьи хозяев квартиры[293 - Красная газета. 1918. 16 февраля, 12 июня.]. Человеческая жизнь максимально обесценилась, убить могли за какую-нибудь мелочь. Так, в октябре 1918 г. в своей квартире был зверски убит двенадцатилетний сын мастера мастерской ломовых качек; убийца (им оказался вскоре задержанный девятнадцатилетний рабочий той же мастерской) похитил 159 рублей и четыре продовольственные карточки[294 - ЦГА СПб. Ф. 74. Оп. 1. Д. 1209. Л. 270.].

С начала 1918 г. налетам особенно часто стали подвергаться магазины и склады. В середине января этого года отмечалась серия разгромов складов на Гутуевском острове, сообщалось о хищениях вина, консервов, ткани, сукна и других товаров, причем среди грабителей были замечены матросы, в частности, с ледокола «Ермак»[295 - Там же. Д. 1164. Лл. 1, 7, 9, 25.]. Случаи краж и разгромов, особенно в продовольственных лавках и складах, участились в мае 1918 г.[296 - Красная газета. 1918. 10 мая, 25 мая.], что было неудивительно: именно в это время продовольственное положение города было особенно тяжелым. Действуя с чрезвычайной наглостью, банды грабителей устраивали налеты не только на частные квартиры и магазины, но и на государственные учреждения. 22 февраля 1918 г. трое сотрудников Комиссариата юстиции, которые везли на извозчике крупную сумму денег, полученную в казначействе для выдачи жалованья служащим, у самых дверей комиссариата были застигнуты автомобилем, из которого выскочили трое грабителей и, угрожая револьверами, захватили деньги и скрылись[297 - Фрайман А.Л. Форпост социалистической революции. С. 191.]. В один из январских дней среди бела дня был ограблен М.С. Урицкий: бандиты сняли с него шубу, когда он на извозчике следовал в Таврический дворец[298 - Бонч-Бруевич В.Д. Избр. соч. М., 1963. Т. 3. С. 133.]. При проведении своих «акций» грабители нередко сами выдавали себя за представителей власти. Под видом сотрудников ЧК или милицейских органов, предъявляя поддельные мандаты и ордера на обыск, они являлись на квартиры и – особенно часто – в общественные места. К примеру, в ночь на 24 февраля 1918 г. в гостиницу «Медведь» явилась группа вооруженных лиц. Представившись отрядом ЧК и предъявив фальшивый ордер на обыск, злоумышленники забрали у посетителей 40 тысяч рублей и скрылись, но позднее их предводителей, неких Смирнова и Занозу, удалось задержать. По постановлению ЧК они были расстреляны[299 - Красная газета. 1918.3 марта.].

Еще одним характерным явлением для «послеоктябрьской» преступности стали преступления против личности и имущества граждан и подданных иностранных государств. Вечером 29 января 1918 г. тремя вооруженными лицами, одетыми в солдатскую форму, на Моховой улице был ограблен голландский консул. Вечером следующего дня нападению подвергся итальянский посол, маркиз делла Торетта: на углу Михайловской площади и Итальянской улицы трое неизвестных на автомобиле преградили ему путь и под предлогом поиска оружия отобрали у него портфель и сняли с него шубу; в 25-градусный мороз, коченея от холода, посол с трудом добрался до своих апартаментов[300 - Domergue G. La Russie rouge. Paris, 1919. P. 183.]. Несколько ранее, в новогоднюю ночь 1918 г., было совершено нападение на итальянское посольство, однако высланный армейский отряд сумел предотвратить разгром[301 - Ibid. P. 184; ЦГА СПб. Ф. 131. Оп. 1. Д. 11. Л. 120.]. Под видом реквизиции был ограблен склад, принадлежавший датскому подданному X. Аскову. 11 октября 1918 г. на склад явились несколько вооруженных лиц в красноармейской форме. Один из них, назвавшись комиссаром, но не предъявив никакого ордера, заявил, что для предстоявшего празднования годовщины пролетарской революции они реквизируют все имеющиеся на складе лампочки и проволоку. Всего изъяли электролампочек на сумму около 82 тысяч рублей. Председатель местного Совета, узнав об этой реквизиции, произведенной якобы по его приказу, был крайне удивлен и заявил, что подобного приказа он не давал[302 - ЦГА СПб. Ф. 73. Оп. 1. Д. 121. Л. 60–61.]. 19 ноября того же года грабежу подверглось имущество швейцарской миссии, временно находившееся на хранении в здании норвежского посольства (наб. р. Мойки, 42). Около десяти вооруженных лиц, явившись в здание, предъявили ордер на обыск, якобы от Петросовета, затем, войдя в помещение, обезоружили и связали двух охранников и вынесли 21 чемодан с деньгами и ценностями на общую сумму около 7 миллионов рублей. Через несколько дней, в ночь на 24 ноября, предположительно теми же лицами было ограблено испанское посольство[303 - Там же. Ф. 74. Оп. 1. Д. 9. Л. 1–3, 11, 20.].

Иностранцы встречались не только среди жертв преступлений, но и среди самих преступников. Особенно тесно с проблемой преступности был связан китайский вопрос. Во время войны петроградские промышленники, чтобы компенсировать потерю рабочих рук вследствие призыва части рабочих в армию, стали вербовать на свои предприятия китайцев. К 1917 г. в Петроград приехало более 10 тысяч китайцев[304 - Хасегава Ц. Преступность и социальный кризис… С. 75.]. Они трудились в основном строителями и малоквалифицированными рабочими на фабриках. Находясь в бесправном положении и почти не владея русским языком, китайцы одними из первых испытали на себе воздействие экономического кризиса: многие из них теряли работу, что и толкало их на преступления. Обычно жертвами преступников-китайцев оказывались их же соотечественники. В частности, 21 декабря 1918 г. сообщалось об убийстве бандой китайцев владельцев чайной по Предтеченской улице, китайца Ли Фа и его жены, и разграблении их квартиры и чайной[305 - ЦГА СПб. Ф. 74. Оп. 1. Д. 1347. Л. 50.]. 19 января 1919 г. был убит председатель Союза китайских рабочих Чжан Юйцан, причем за два дня до убийства в ЧК поступила жалоба на самого Чжан Юйцана, в которой утверждалось, что он занимался неблаговидными делами: спекулировал продовольственными карточками, собирал дань с китайских рабочих под угрозой ареста[306 - Там же. Ф. 143. Оп. 1. Д. 51. Л. 72, 74.]. Временами китайская преступность выходила за рамки самих китайских общин: так, в середине июня 1918 г. сообщалось о покушении китайцев, проживавших в квартире в доме № 21 по Кузнечному переулку, на жизнь жителя той же квартиры Бондарева, его жены и брата[307 - Там же. Ф. 74. Оп. I. Д. 1246. Л. 589.]. Районы расселения китайских общин, в частности в Новой Деревне, Песках и Семенцах, изобиловали тайными притонами и курильнями опиума. При обыске в китайском общежитии в доме № 102 по Воронежской улице в апреле 1918 г. обнаружили более фунта опиума, другие наркотические средства, оружие, два десятка колод игральных карт[308 - Там же. Ф. 142. Оп. 2. Д. 21. Л. 3; Красная газета. 1918. 10 апреля.]. В числе преступников попадались и другие иностранцы. Например, в марте 1918 г. арестовали двух индусов, занимавшихся грабежами, преимущественно на Васильевском острове и Петроградской стороне. Ими было совершено около 40 грабежей.[309 - Красная газета. 1918. 30 марта.]

Помимо обычных уголовников, грабежами и разбоями в городе занимались анархисты. Свои действия они прикрывали «идейными» мотивами. Орган Петроградской федерации анархистов «Буревестник» открыто призывал к погромам[310 - Фрайман А.Л. Форпост социалистической революции. С. 191.]. В городской и районные Советы поступали многочисленные сообщения о самочинных захватах анархистами зданий и ограблении квартир. На Васильевском острове анархисты захватили особняк барона Гинцбурга и отказались очистить его, несмотря на категорическое предписание Петроградского Совета. Когда, наконец, их удалось выдворить оттуда, оказалось, что в особняке разграблены все драгоценности, расхищены или попорчены ковры, картины и гобелены, вывезена мебель, с оставшихся кресел и диванов содрана обшивка[311 - ЦГА СПб. Ф. 47. Оп. 1. Д. 44. Л. 241.]. Также на Васильевском острове в ночь на 24 февраля 1918 г. был ограблен столичный ломбард. Грабители, числом около 15 человек, подъехавшие на двух автомобилях, заявили сторожам, что они анархо-коммунисты и грабят только богатых. Действительно, мелких вкладов они не тронули. Всего же было похищено ценностей на сумму 600–700 тысяч рублей.[312 - Красная газета. 25 февраля.]

Вакханалию грабежей пытались обуздать суровыми мерами. В силу постановления чрезвычайной охраны Петрограда, изданного в конце февраля 1918 г., грабители и погромщики подлежали расстрелу на месте. За день и ночь 26 февраля расстреляли 20 человек[313 - Там же. 27 февраля.]. Это постановление на первое время заставило преступников несколько поумерить свой пыл. «Красная газета» за 8 марта отмечала значительное снижение количества вооруженных нападений и грабежей. Однако полтора месяца спустя, 20 апреля, на страницах той же газеты констатировалось, что, «несмотря на суровые меры… преступления как будто не уменьшаются». На улицах города временами разыгрывались настоящие бои между шайками преступников и силами охраны порядка. Один такой бой произошел 31 марта 1918 г. около ресторана «Севастополь» (Обводный канал, 153), когда во время обыска в ресторане группа вооруженных лиц оказала сопротивление проводившим обыск красноармейцам. Перестрелка, перекинувшись на улицу, длилась несколько часов. Только после прибытия солидного подкрепления красноармейцы заставили противника сдаться. В перестрелке было убито восемь бандитов и восемь ранено, столько же было раненых среди красноармейцев[314 - Там же. 2 апреля.]. Ожесточенная перестрелка произошла в апреле того же года на крышах домов около театрального клуба на Литейном проспекте, в котором банда злоумышленников пыталась произвести самочинный обыск. Члены клуба сумели сообщить о происходившем в ближайший комиссариат, откуда срочно прибыл наряд бойцов революционной охраны и красногвардейцев. Шестеро бандитов были схвачены, один из них, ранивший в перестрелке охранника, был тут же расстрелян[315 - McAulay М. Bread and Justice. State and Society in Petrograd. 1917–1922. New York, 1991. P. 54.].

Велико было и количество бытовых преступлений. Обилие оружия на руках у населения в сочетании с обостренной агрессивностью приводило к тому, что люди стали прибегать к этому «аргументу» при ссорах и сведении личных счетов. В одном из номеров «Красной газеты» за март 1918 г. описан трагический случай во Владимирской церкви. Во время венчания бывшая возлюбленная жениха, желая отомстить счастливой сопернице, пыталась облить ее кислотой. Однако жених был начеку: выхватив револьвер, он тремя меткими выстрелами размозжил мстительнице голову. В поднявшейся суматохе жених сумел скрыться[316 - Красная газета. 1918. 3 марта.]. В Нарвском районе солдат Разумов, вернувшись с фронта, узнал об измене невесты и, недолго думая, пристрелил ее. За это убийство он был приговорен судом всего лишь к одному месяцу тюремного заключения[317 - Там же. 1918. 7 апреля.].

Ответом жителей города на уголовный террор стали самосуды над пойманными с поличным преступниками. Первые случаи подобных расправ зафиксированы еще до октября 1917 г., однако особо широкий размах они приобрели в первой половине следующего года. Сводки о происшествиях изобилуют подобными случаями. Когда двое из пятерых бандитов, ограбивших в январе 1918 г. ювелирный магазин на Загородном проспекте и убивших при этом владельца, были задержаны и доставлены в комиссариат, вокруг собралась толпа и потребовала выдачи преступников. Получив отказ, люди ворвались в комиссариат, насильно вывели задержанных во двор и расстреляли их[318 - ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 149. Л. 2.]. В феврале несколько неизвестных в солдатской форме по подложному ордеру производили обыск в квартире в доме № 17 по Прядильной улице. Прохожим показался подозрительным оставленный ими автомобиль, и они сообщили в комиссариат, откуда вскоре прибыл помощник комиссара с нарядом. Троих из злоумышленников удалось задержать, но в штаб был доставлен только один из них: с двумя другими толпа покончила самосудом[319 - Там же. Ф. 73. Оп. 1. Д. 159. Л. 61.]. 15 апреля толпой народа в комиссариат был доставлен неизвестный, пытавшийся ограбить квартиру в доме № 59 по Екатерининскому каналу. Допустив составление протокола, толпа выволокла грабителя на улицу и утопила в канале[320 - Там же. Л. 162.]. В один из тех же дней были задержаны двое из троих грабителей, покушавшихся на квартиру в одном из домов на Безбородкинском проспекте. Во время допроса вокруг собралась огромная толпа, которая требовала выдачи задержанных. Поскольку предотвратить самосуд не представлялось возможным, грабители по постановлению следственной комиссии Выборгского района были в срочном порядке расстреляны[321 - Там же. Л. 172.].

Участники самосудов доходили до крайней степени ожесточения, и если кто-то порой пытался удержать их от беззаконных расправ, тот сам мог стать жертвой озверевшей толпы. Подобный случай, описанный в нескольких газетах, имел место на набережной Фонтанки в мае 1918 г. Когда толпа хотела расправиться с человеком, подозреваемым в воровстве, двое из собравшихся стали настаивать на том, что его вина не доказана и что следует передать его в руки правоохранительных органов. В результате гнев толпы обратился и против этих двоих, и все трое были утоплены в реке[322 - McAulay M. Bread and Justice. P. 55.]. Самосуды стали серьезной проблемой, их развитие вызвало беспокойство властей. Правительство, в начале 1918 г. еще находившееся в Петрограде, призывало со страниц «Известий»: «Самосуды – пятно на революции, они позорят ее честь. Не совершайте бессудных расправ над кем бы то ни было!»[323 - Известия. 1918. 9 января.] Однако обуздать вырвавшиеся наружу низменные инстинкты было непросто. Тем более что сама же большевистская пропаганда, отрицавшая прежнюю «буржуазную» систему судопроизводства, вольно или невольно внушала людям мысль, что им самим принадлежит право выносить приговор и карать. А.М. Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «Уничтожив именем пролетариата старые суды, народные комиссары этим самым укрепили в сознании улицы ее право на самосуд – звериное право»[324 - Горький А.М. Несвоевременные мысли. Записки о русской революции. М., 1990. С. 102.]. С другой стороны, самосуды были реакцией обывателей на слабость правоохранительных органов, своего рода способом самозащиты, хотя, по замечанию Горького, самосуды никого не устрашали и отнюдь не приводили к снижению уровня преступности. Другой современник описываемых событий, генерал А. Будберг, отмечал: «Вообще самосуд начинает прививаться; очевидно, они сродни нам, а сейчас, кроме того, дает хоть какой-нибудь ответ на общий вопль найти где-нибудь защиту»[325 - Будберг А. Дневник // Архив русской революции. М., 1991. Т. 12. С. 267.]. Только с 1919 г., когда система охраны правопорядка и судопроизводства начала более или менее отлаживаться, случаи бессудных расправ стали сходить на нет и в конце концов прекратились: за вторую половину 1919 г. не было отмечено ни одного случая самосуда.

В такой тяжелой обстановке новым властям приходилось заниматься организацией и налаживанием работы правоохранительной системы. В первые послеоктябрьские месяцы положение усугублялось отсутствием какой бы то ни было централизации и разграничения компетенции в области охраны порядка. Помимо Комитета охраны действовала Чрезвычайная комиссия, которая также располагала вооруженными отрядами, имела право не только арестовывать и вести следствие, но и выносить приговоры и не была подотчетна Петроградскому Совету, подчиняясь непосредственно СНК. Кроме того, с ноября 1917 г. по февраль 1918 г.

существовал Комитет по борьбе с погромами. По собственному усмотрению действовали командование петроградского гарнизона и революционные трибуналы. Для городского руководства важной задачей было не только укрепление органов охраны правопорядка, но и систематизация их деятельности. Решением Петроградского Совета от 28 марта общее руководство деятельностью по охране порядка было передано только что образованному Комиссариату внутренних дел Петроградской Трудовой Коммуны, при котором создавался Отдел наружной охраны[326 - ГАРФ. Ф. 393. Оп. 1. Д. 58. Л. 249.]. В ведении отдела находился Комитет революционной охраны, который непосредственно руководил работой правоохранительной системы через районные комитеты. Одновременно было решено перейти от системы милиционной повинности к кадровой милиции[327 - Скилягин А.Т., Лесов В., Пименов Ю. Дела и люди ленинградской милиции. С. 29.]. В каждом районе формировались отряды гвардейцев охраны, набор которых возлагался на районные комитеты революционной охраны. В отряды на добровольной основе принимались лица от 18 до 40 лет, не имевшие судимости. Гвардейцы несли постовую и патрульную службу по охране города. Довольствие, вооружение и обмундирование они должны были получать на общих условиях с красноармейцами[328 - ЦГА СПб. Ф. 142. Оп. 1. Д. 28. Л. 19; Ф. 47. Оп. 1. Д. 41. Л. 38.]. С мая по июль 1918 г. Комитет революционной охраны находился в ведении М.С. Урицкого, который возглавлял одновременно Петроградскую ЧК и Комиссариат внутренних дел СКСО.

18 июля 1918 г. Комитет революционной охраны был по решению Петроградского Совета реорганизован в Комендатуру революционной охраны. Назначением комендатуры, по определению Положения о революционной охране города Петрограда, были наблюдение за внешним порядком в городе, защита «всех граждан от насилий и самоуправств» и проведение в жизнь правительственных распоряжений и постановлений. Общее руководство охраной города принадлежало Центральной комендатуре, которой подчинялись районные и порайонные комендатуры (всего в городе было образовано 14 районных и 49 подрайонных комендатур). Центральная комендатура состояла из коменданта, которым был назначен В.С. Шатов, и двух его помощников, утверждаемых Петросоветом. В компетенцию Центральной комендатуры входили организация и распределение вооруженной силы для охраны города, издание обязательных постановлений о внешнем порядке, финансирование районных комендатур, снабжение их оружием и транспортными средствами, контроль над их работой[329 - Там же. Ф. 142. Оп. 8. Д. 166. Л. 2–3.]. В своей деятельности Центральная комендатура была подотчетна Комиссариату внутренних дел СКСО и получала средства по смете этого комиссариата. Общее количество гвардейцев охраны во второй половине 1918 г. колебалось в пределах 6–7 тысяч человек (на 15 декабря 1918 г. – 6705 человек)[330 - Там же. Д. 297. Л. 6.], что нельзя было считать достаточным для выполнения всех возложенных на них функций. Кроме того, в распоряжении Комиссариата внутренних дел находился полк по охране города Петрограда, сформированный на базе бывшего Семеновского полка. Полк насчитывал в разные периоды около 2000–2500 человек, его основным назначением была охрана ценностей и государственных учреждений. Караулы полка размещались, в частности, в Государственном банке и других финансовых учреждениях, в Петросовете, в Городской думе, в Петропавловской крепости, у складов на Гутуевском острове, на телефонной станции[331 - Там же. Оп. 1. Д. 8. Л. 113.].

Наряду с вооруженной постовой и патрульной охраной на улицах города осуществлялась наружная самоохрана домов, введенная в феврале 1918 г. Домовладельцы и домовые комитеты должны были нанимать сторожей и организовать круглосуточную сторожевую охрану. В обязанности самоохраны входило наблюдение за порядком и чистотой около своих домов и сообщение в комиссариаты милиции (позднее – комитеты и комендатуры революционной охраны) обо всех замеченных беспорядках[332 - Красная газета. 1918. 22 февраля.]. После объявления Петрограда на осадном положении в мае 1919 г. самоохрану решено было усилить. 3 мая Отдел управления Петросовета издал приказ домовым комитетам и комендантам домов в трехдневный срок организовать круглосуточную домовую охрану на основе всеобщей повинности, привлекая всех жильцов в возрасте от 18 до 50 лет. У всех входящих и выходящих предписывалось проверять документы, ворота должны были закрываться с 21 часа вечера до 7 часов утра[333 - ЦГА СПб. Ф. 141. Оп. 1. Д. 23. Л. 206.]. В конце ноября 1919 г. наружная охрана домов в ночное время (с 23 часов до 7 часов утра) была заменена дежурствами наемных сторожей, которые могли находиться в закрытом помещении и выходили к воротам по звонку[334 - Красный милиционер. 1919. № 3. С. 6.]. 18 августа 1918 г. правительством было утверждено «Положение о советской милиции», определявшее основные принципы организации правоохранительных структур в центре и на местах[335 - ГАРФ. Ф. 393. Оп. 1. Д. 253. Л. 72–79.]. На основании положения следовало унифицировать работу милицейских органов в городах и губерниях. В Петрограде и Петроградской губернии соответствующая реорганизация была проведена весной 1919 г. В связи с ликвидацией системы СКСО упразднялись областные комиссариаты.

Вместо Комиссариата внутренних дел 27 апреля было образовано окружное полномочное представительство Народного Комиссариата внутренних дел, в круг деятельности которого входили дела, находившиеся ранее в ведении областного комиссариата[336 - ЦГА СПб. Ф. 142. Оп. 1. Д. 8. Л. 51 об.]. 5 мая 1919 г. Отдел управления Петроградского Совета (принявший на себя ряд функций упраздненного Совета Комиссаров СКСО) издал приказ о переименовании Центральной комендатуры революционной охраны в Управление Петроградской советской рабоче-крестьянской милиции. Подрайонные комендатуры преобразовывались в городские участки. Комендант города Петрограда отныне именовался начальником Петроградской городской советской милиции, районные и подрайонные коменданты – начальниками милиции районов и участков, гвардейцы революционной охраны теперь назывались советскими милиционерами[337 - Там же. Оп. 8. Д. 188. Л. 77.]. В том же месяце в городе началась организация женской милиции.

Работа милицейских органов на протяжении всего рассматриваемого периода сопровождалась большими трудностями. Помимо некомплекта кадров, они были связаны с хронической нехваткой обмундирования, вооружения, неудовлетворительным продовольственным снабжением. Шатовым и последующими руководителями петроградской милиции было сделано немало для исправления положения в этой области, однако добиться радикального улучшения не удавалось. С осени 1919 г. петроградская милиция оказалась в особо сложных условиях. В связи с белогвардейским наступлением на Петроград почти половина личного состава была призвана в действующую армию. Был практически ликвидирован конно-милицейский отряд, милиция лишилась автомобильного транспорта, отправленного на фронт. Оставшимся в городе милиционерам приходилось нести службу с двойной нагрузкой, их рабочий день доходил до 16 часов в сутки. Это при том, что, по словам тогдашнего начальника городской милиции П. Роцкана, новое обмундирование и обувь не выдавались с 1918 г., все лучшее оружие было отдано в армию, а взамен были выданы винтовки Бердана устаревшего образца (их называли «палками»)[338 - Роцкан П. Очерк истории питерской милиции // Красный милиционер. 1921. № 2/3. С. 12.]. Некоторое улучшение положения наметилось с конца зимы 1920 г. После окончания военных действий и демобилизации численность милиции несколько увеличилась, с марта милиция была зачислена на фронтовой паек, было проведено ее перевооружение, восстановлен конный отряд[339 - Там же. С. 13.]. Однако и в дальнейшем жалобы на неудовлетворительное состояние дел в городской милиции не прекращались. На совещании милицейского актива в январе 1921 г. один из руководителей петроградской милиции И.П. Рекстин заявлял, что снабжение и вооружение милиции находится «ниже всякой критики», около 70 % милиционеров «почти босые и оборванные», у многих неисправно оружие. Главмилиция «отпускает какие-то остатки, которыми можно одеть только 50 человек». Рекстин обрисовал сложность положения с кадрами: многие увольняются, среди служащих растет процент заболеваний и проступков по службе[340 - ЦГА СПб. Ф. 1001. Оп. 3. Д. 619 в. Л. 13–14.].

Необходимо сказать и о таком важном подразделении системы охраны правопорядка, как уголовный розыск. Начало его деятельности было положено еще при Временном правительстве. В июне 1917 г. было образовано Столичное управление уголовным розыском[341 - За восемь лет. Материалы по истории советской рабочекрестьянской милиции и уголовного розыска. 1917-12 ноября 1925 г. Л., 1925. С. 52.]. В ноябре того же года управление было реорганизовано в отдел уголовного розыска при центральной уголовноследственной комиссии. С февраля 1918 г. уголовный розыск находился в ведении Комиссариата юстиции. Во главе его до декабря 1918 г. стоял опытный специалист А.А. Кирпичников, бывший начальник сыскной полиции[342 - Там же. С. 61.]. В своей работе уголовный розыск также сталкивался с большими трудностями. Отделу в течение первого года работы несколько раз приходилось переезжать в различные помещения, как правило, неприспособленные, из технического оборудования имелись лишь крохотные остатки от того, что удалось спасти от прежних сыскных отделений, секретной агентуры не существовало. Диапазон деятельности уголовного розыска был непомерно широк, ему на первых порах приходилось участвовать в политических расследованиях, делах о должностных преступлениях, саботаже, спекуляции и др.[343 - Рабоче-крестьянская милиция. 1922. № 1. С. 55.]. Лишь со второй половины 1918 г. начали делаться попытки систематизировать его работу. На межведомственном совещании 30 июля 1918 г. было решено реорганизовать уголовный розыск на началах более тесного сближения со следственными органами. При каждой следственной комиссии должно было существовать отдельное бюро уголовного розыска, при Центральной следственной комиссии – Центральное бюро уголовного розыска[344 - ЦГА СПб. Ф. 142. Оп. 8. Д. 287. Л. 14., 4S Там же. Оп. 1. Д. 51. Л. 14.]. В феврале 1919 г. уголовный розыск был передан из Комиссариата юстиции в Комиссариат внутренних дел, в составе которого считался самостоятельным отделом[345 - Там же. Оп. 1. Д. 51. Л. 14.]. С июля 1920 г. уголовный розыск носил название Петроградская губернская следственнорозыскная милиция, а еще через год был переименован в Отдел уголовного розыска при Петроградской губернской милиции[346 - За восемь лет. С. 85.]. Именно с 1921 г. началась более планомерная работа по упорядочению деятельности уголовного розыска: был издан ряд приказов и инструкций, регламентирующих его функции, принимались меры к повышению квалификации кадров, к использованию научно-технических приемов борьбы с преступностью, включая фото, дактилоскопию, химический анализ и т. д.[347 - Рабоче-крестьянская милиция. 1922. № 1. С. 55.]

Меры по улучшению работы правоохранительных органов, несмотря на все трудности в этом деле, давали определенные результаты. В 1918–1919 гг. милиция и уголовный розыск обезвредили несколько крупных банд грабителей, в частности шайку Александрова (Паныча), хранившего награбленные ценности в склепе на Охтинском кладбище, 16 налетчиков во главе с Афанасьевым (Мишкой-портным), на счету которых было 20 грабежей на сумму около миллиона рублей[348 - Скилягин А.Т., Лесов В., Пименов Ю. Дела и люди ленинградской милиции. С. 27, 47.]. К 1919 г. удалось добиться значительного снижения уличной преступности, в городе стало спокойнее. Если, к примеру, за июль 1918 г. было зарегистрировано 635 уличных краж и грабежей и 245 квартирных[349 - ЦГА СПб. Ф. 73. Оп. 1. Д. 159. Л. 245. 153.], в августе 1919 г. было отмечено лишь 17 уличных краж и 497 квартирных[350 - Там же. Ф. 7455. Оп. 2. Д. 9. Л. 1.]. Хотя количество квартирных краж выросло вдвое, это были в основном мелкие кражи. Если судить по информации суточных рапортов о происшествиях, меньше стало квартирных грабежей, сопровождавшихся насилием в отношении хозяев, зато возросло число случаев проникновения воров в квартиры в отсутствие жильцов путем подбора ключей. Кроме того, обитатели коммунальных квартир, которых в городе становилось все больше в результате проведения так называемых уплотнений, часто обворовывали друг друга. В целом за первую половину 1919 г. по городу было зарегистрировано 3806 хищений, 19 налетов и 58 убийств (за вторую половину 1918 г., соответственно, 5902, 54 и 153)[351 - Красный милиционер. 1919. № 2. С. 2.]. Среди районов города первое место по уголовной статистике занимал Первый Городской район, за ним следовали Петроградский и Второй Городской. Самая спокойная обстановка была в Пороховском и Петергофском районах (см. табл. № 1).

Таблица № 1

Статистика преступлений по районам Петрограда в 1918–1919 гг.*

Помимо краж и грабежей распространенным типом правонарушений были различные виды мошенничества, в частности продажа поддельных бриллиантов, фальшивых документов, обвешивание покупателей. В конце 1918 – начале 1919 г. участились случаи подделок продовольственных карточек и различных махинаций с ними[352 - Вестник КВД СКСО. 1919. № 5. С. 571–572.]. Количество мошеннических операций не снижалось и в последующие годы: за первую половину 1921 г., к примеру, 1561 человек подвергся аресту за мошенничество[353 - ЦГА СПб. Ф. 33. Оп. 2 Д. 245. Л. 16.]. Сравнительно немногочисленны дела фальшивомонетчиков. В начале 1918 г. уголовному розыску удалось накрыть две группы фальшивомонетчиков, занимавшихся изготовлением фальшивых «керенок» достоинством в 20 и 40 рублей[354 - За восемь лет. С. 63.]. С июня по ноябрь 1918 г. было арестовано 16 человек за фабрикацию денежных знаков и 56 – за сбыт фальшивых денег[355 - Вестник КВД СКСО. 1919. № 5. С. 571.]. В прессе сообщалось о расстреле 16 фальшивомонетчиков в январе 1919 г. по постановлению ЧК[356 - Петроградская правда. 1919. 25 января.]. К 1920 г. случаи подделки денежных знаков совершенно прекратились, так как в условиях гиперинфляции и преобладания бартерного обмена товарами заниматься этим не было никакого смысла.

Начавшаяся со второй половины 1921 г. относительная стабилизация жизни в бывшей столице, казалось бы, должна была привести к снижению уровня преступности. С ликвидацией дефицита основных продуктов питания и предметов первой необходимости исчез один из главных стимулов к правонарушениям, а правоохранительные органы стали организованнее и обеспеченнее технически. Однако оживление предпринимательской деятельности с введением нэпа стимулировало новое усиление бандитизма: появились шайки, специализировавшиеся на грабежах «нэпманов» – богатых торговцев и предпринимателей. Сравнение результатов работы милиции за 1921 и первую половину 1922 г. (см. табл. № 2) говорит не только об усилении ее эффективности, но и о новом оживлении криминального мира. За 1922 г. было зарегистрировано в общей сложности 26 710 правонарушений – почти на 10 тысяч больше, чем в 1920 г. (16 806)[357 - За восемь лет. С. 92.]. Говорить о реальном снижении уровня преступности можно лишь применительно к середине 1920-х гг. (количество зарегистрированных преступлений за 1923, 1924 и 1925 гг., соответственно, – 18 452, 16 650 и 7899)[358 - Там же.].

Таблица № 2

Сравнительная сводка деятельности петроградской милиции за 1921 г. и первую половину 1922 г.*

Борьба с проявлениями девиантного поведения, спекуляцией, должностными преступлениями

Новая власть руками органов внутренних дел – милиции, ЧК, Рабоче-крестьянской инспекции – вела борьбу также против должностных преступлений в государственных и хозяйственных органах, спекуляции и ряда «пережитков прошлого», которые по своей сути не являются очевидными преступными деяниями, но или относятся к проявлениям девиантного поведения, или не согласуются с морально-правовыми нормами определенного общественно-политического строя: пьянством, наркоманией, проституцией, азартными играми.

Сухой закон, введенный в стране в 1914 г., остался в силе и после большевистской революции. Искоренить употребление спиртного, однако, не удалось ни в годы Первой мировой войны, ни после 1917 г. Хотя повторения массовых «пьяных погромов» после зимы 1917/18 г. в городе не наблюдалось, борьба с пьянством оставалась серьезной проблемой на протяжении всего рассматриваемого периода. В донесениях из районов неоднократно сообщалось о том, что в частных кафе, чайных и ресторанах продолжается подпольная торговля спиртным. При обходе милиционерами сводно-боевого отряда гостиниц и ночлежных домов на Литовском проспекте в ночь на 5 июля 1919 г. в гостинице «Аркадия» на углу Литовского и Кузнечного переулка обнаружилось, что, как сказано в рапорте, «все помещения были заняты настолько пьяной публикой, что двери некоторых номеров пришлось взламывать, ибо ночующие там находились в бессознательном состоянии. Номерщик и коридорный… также были пьяны»[359 - ЦГА СПб. Ф. 142. Оп. 1. Д. 58. Л. 442.]. Широко распространилось самогоноварение. Любопытно, что около половины задержаний за изготовление и хранение спиртных напитков приходилось на один из самых благополучных районов города – Пороховской (за декабрь 1918 г. – 30 из 67)[360 - Вестник КВД СКСО. 1919. № 5. С. 571.]. Гнали самогон и в близлежащих селах и деревнях (причем этим занимались только русские крестьяне; в деревнях с финским населением, как отмечалось в материалах Токсовского волостного исполкома, самогоноварения не было[361 - ЦГА СПб. Ф. 212. Оп. 1. Д. 270. Л. 24.]).