Имитатор

Пичужкин обиженно фыркнул и отвернулся.

Птицын и двое его оперативников ещё вчера нагрянули в квартиру гражданина Пичужкина, однако интересовал их не сам любитель кошек, а его жилое помещение. Как раз напротив окон Пичужкина, в соседнем доме проживала Лера Валерьевна Лыскина, которая являлась новой любовницей Пашки Кастета – молодого рецидивиста с богатым «послужным списком». Лыскина действительно долгое время была ресторанной певичкой, но пристрастилась к наркотикам и в итоге покинула сцену. Пару раз она привлекалась по подозрению в торговле краденым, но всякий раз доказательств не хватало. О том, что Лерка Лыскина является любовницей Кастета, Птицыну сообщил Женя Янчин. Вскоре после этого его и убили.

Когда Пичужкин открыл дверь операм, Птицын сразу же насел на него и, воззвав к гражданской сознательности, потребовал предоставить его жилое помещение для организации засады. Несмотря на бездумную агрессивность Птицына и его откровенное хамство, проявленные при первом знакомстве, толстячок совсем не испугался и тут же затребовал документы.

Когда Кравец достал удостоверение, Пичужкин нацепил на нос очки и пару минут рассматривал протянутую книжицу. После чего попросил предъявить документы и остальных. Антона долго уговаривать не пришлось, а вот Птицын поначалу выругался, но немного погодя всё же выполнил пожелание въедливого хозяина.

Убедившись, что никакого подвоха нет, Пичужкин деловито заявил: «Милости просим. Органам помочь – это мы завсегда!» После того, как Птицын и его сотрудники расположились у нужного окна, толстячок любезно попотчевал незваных гостей чаем и до глубокой ночи вёл беседы, рассказывая массу интересных историй про всех своих соседей. Когда Пичужкин уснул прямо в кресле, Птицын бесцеремонно завалился на хозяйскую кровать, Кравец пристроился на полу, Антону же пришлось караулить всю ночь. Потом его, конечно, сменили. В засаде они провели сутки и сейчас тупо пялились в окно, почти не веря в то, что Паша Кастет всё-таки явится к своей ненаглядной подружке.

Двор казался пустым и неподвижным, только промозглый осенний ветер трепал развешанное на верёвках бельё да косматая псина лежала у кустов, что-то грызла и при каждом новом крике вздрагивала и поднимала вверх любопытную морду. При очередном завывании Антон поставил стакан с недопитым чаем на подоконник и снова потянулся за пистолетом.

– Сядь, Антон Юрьевич, и успокойся. – Птицын добавил в голос металла. – Явится Паша, увидит, как ты бабам слёзы утираешь, – и ищи его… Зря, что ли, мы его столько времени пасём?

– Зря, не зря, а там ведь женщина, эх… – Антон надул губы, отвернулся, решив немного выждать. Он прекрасно знал, что, если его начальник вдруг переходил на официальный тон, это не могло означать ничего хорошего. По имени-отчеству или по званию Птицын обращался с коллегами довольно редко. Он даже начальника Управления почти всегда называл просто Григоричем. А если уж Птицын назвал Антона Юричем… Это могло закончиться плачевно в первую очередь для самого Антона.

Репутация безбашенного психопата закрепилась за Птицыным уже давно.

– Это Глафира Стрельникова кричит. Её голос, – вдруг вмешался в разговор Пичужкин. – Глашка эта – баба бедовая: двух мужей схоронила, а всё не успокоится. Полюбовников теперь водит. До войны к ней в основном с завода мужики шастали – работяги. Нормальные в основном мужики. А как большую часть на фронт загребли, так контингент испортился. Жульё всякое теперь у нас шляется да пьянь подзаборная. А Глашке что? Для неё что нормальный трудяга, что бандит иль алкаш – всё едино. Главное – чтобы мужик был, с соответствующими, значится, деталями. Самогоночку Глашка с ними попивает, ну и, сами понимаете, чем ещё занимается. Редкостная шалава, прости её господи!

Птицын спросил с издёвкой:

– Что ж ты так про соседку? Сам, поди, тоже к ней клинья подбивал, да, похоже, безуспешно. Что, дядя, не повелась на тебя соседка – вот ты её теперь и поносишь! Колись: угадал я или нет? Живёшь, смотрю, один. Неужели такая баба, что так на передок слаба, не по тебе? Иль ты у нас только с кошками милуешься?

Пичужкин выгнулся, точно его передёрнуло током, надул щёки и, осушив за раз полстакана своего травяного чая, фыркнул:

– Мне до Глашкиных прелестей дела нет – я женат, между прочим.

– А где же жена? – тут же спросил Птицын.

– В отъезде. У сестры в Ялте гостит.

– Что ж у тебя за жена-то такая, если ты срач в квартире развёл с кошками своими?

– Нормальная у меня жена. Она, может быть, тоже животных любит. Так что кошек моих не троньте, да и вообще… не ваше это дело. Пришли тут, понимаешь! Я к ним с душой, а он меня в паскудстве всяком обвиняет!

– Ладно-ладно, дядя. Этот я так, шучу, чтобы, так сказать, разговор поддержать. – Птицын фыркнул и снова насел на Трефилова. – Ну вот. Видишь, что про твою орущую бабу достойные… – Птицын поморщился, – люди говорят, а кто-то из-за неё хочет нам всю операцию сорвать.

Антон ещё сильнее поджал губы:

– И что? Ну выпивает женщина, ну жизнь личную устроить желает. Что же, она после этого и не человек?

– Стой, тварь! Куда?! Люди добрые, да что ж это делается?! Да средь бела дня живого человека да по голове… а-а-а! – снова послышалось из дома напротив.

– Твою ж мать! Может, и правда у неё кого порезали? – Птицын посмотрел на Кравца, тот пожал плечами.

– Сам решай, Иваныч. Ты у нас главный – с тебя и спрос.

Степан Маркович Кравец начинал служить в уголовном розыске ещё задолго до прихода туда Птицына. Проявил себя неплохо, но до высоких чинов не дослужился, так как довольно часто прикладывался к стакану. Тем ни менее Стёпа Кравец являлся одним из немногих в Управлении, с чьим мнением Птицын по-настоящему считался. Это было, несомненно, связано ещё и с тем, что Птицына и самого в Управлении не жаловали. Если бы не высокая раскрываемость на вверенном участке, его и самого уже давно выперли бы не только из уголовного розыска, но и из партии.

– Убили! Убили! Сволочи! – снова заорала баба.

Из подъезда вышли две молодые женщины и подросток. Потом выползла какая-то бабка и тоже принялась орать:

– Вон оно как! Чего ж такое делается?! Где ж милиция, куда смотрит?

Вышли ещё одна женщина и старик на костылях. Все задирали головы и смотрели на окно, из которого доносились вопли. Псина, что до того лежала почти без движений, поднялась, отбежала в сторону и принялась истошно лаять, словно поддерживая всех тех, кто вывалил из своих домов поглазеть на то, что же случилось в злополучной квартире. Птицын сплюнул, провёл ладонью по подбородку и проворчал:

– Что за день-то сегодня такой? Ну что, Антоха, похоже, повезло тебе. Посмотри, что за дела: если уж там действительно труп, тогда откроешься. Правильно я мыслю, а… Маркыч?

– Я же уже сказал: ты главный – тебе и решать, – повторил Кравец. – Только если Кастет вычислит нашего кучерявого…

– Паша Кастет, если теперь и явится к Лерке своей, то тут же свинтит. Не сомневаюсь. Разу уж соседи такой кипиш подняли, что хоть живых выноси.

– Может, мне сходить – я не так заметен, как Антон? – Кравец немного ожил. – Меня, глядишь, и не вычислит, а вот Антошку точно приметит.

– Не приметит, Степан Маркович. Я же быстро, одним глазком! – взмолился Трефилов.

– Дуй, салабон, – прикрикнул Птицын. – Разбирайся, что к чему, только по-тихому. Не вздумай удостоверением козырять.

Антон накинул куртку и выскочил из квартиры.

Пока их молодой коллега шёл по двору, Птицын и Кравец внимательно за ним следили. Когда Антон исчез в подъезде дома напротив, Пичужкин, как бы между прочим, равнодушно заявил:

– Глашка частенько так орёт: примерно раз или два в неделю. С хахалем очередным что-то не поделила – вот и голосит. Скоро вернётся парнишка ваш, помяните моё слово.

Птицын опешил.

– Что значит «раз или два в неделю»? Она что же, всегда орёт, что кого-то убивают?

– Убивают, режут, колют… орёт постоянно, что ни по?падя. У неё всегда кого-то поначалу убивают, а потом выясняется, что либо ей по мордам дали, либо она сама очередному хахалю рожу расцарапала. Говорю же: бедовая баба, а проще сказать, дура она, как вы и сказали. Дура набитая.

– А что же соседи? Бабка ж та вроде как милицию требовала…

– Правильно. Требовала. А кто ещё на Глашку управу найти должен? – выпалил Пичужкин. – Раз уж вы сюда явились – так и разбирайтесь с пьянью этой! А то только и можете честных людей оскорблять! Вон она, Глашка Стрельникова, нарушительница порядка – вот и принимайте к ней меры.

– Да что ж ты… – Птицын сжал кулаки, лицо его стало пурпурным. Он двинулся в сторону толстяка, но тут Кравец ухватил его за рукав:

– Глянь!

Птицын ринулся к окну. Из-за угла соседнего дома вышел чернявый парень крепкого телосложения и уверенно зашагал к подъезду, в который недавно вошёл Трефилов.

– Твою ж мать! – выругался Птицын. – Паша… Паша Кастет собственной персоной.

– Антошка наш уж больно дёрганый. Если он в подъезде с Кастетом столкнётся, жди беды, – заволновался Кравец.

Птицын бросил на Пичужкина взгляд, полный ненависти.

– Моли Бога, дядя, чтобы с моим парнем ничего не случилось!