Демон Эйзенштейна или Ангел должен улететь
Глава 7. Потоп
Потоп
(пол.Potop)
1974 год
Польша, СССР
Режиссёр: Ежи Гоффман
В ролях: Даниэль Ольбрыхский, Малгожата Браунек, Тадеуш Ломницкий,
Казимеж Вихняж, Франтишек Печка.
Этот фильм, ставший культовым для советских мальчишек, я посмотрел лет сто назад. Да что там — двести! Но все эти годы я помнил, каким кумиром был для нас пан Кмитиц. Как он любил свою белокурую пани, этот грубый и, не без греха, вояка! Как подтягивался на левой руке, схватив за пасть шведскую пушку: «На тебе песик, колбаску!» Как терпел и не издавал ни звука, когда враги жгли ему голый бок факелом...
И вот не так давно вдруг захотелось прочесть сам роман. Нормальная, казалось бы, ситуация.
И вдруг произошло нечто-то странное, что-то невообразимое. Что-то... В общем, черт знает, что произошло! После знакомства с литературной основой фильма, романом Генриха Сенкевича «Потоп», у меня такое чувство, словно старый школьный друг вдруг оказался маньяком. И как минимум, человеком, с которым у меня нет ничего общего.
Сенкевича я не читал, но всегда считал отличным писателем. Потому что много хороших фильмов сделано по его книгам, тот же детский боевик с невинной любовью — «Приключения в Азии и Африке». И, надо сказать, уже после «Потопа» я прочел «Камо грядеши», и с удовольствием прочел, хотя мне и показалось из романа, что в этой святой истории — главное дикие звери, пожиравшие на арене первых христиан.
Но тот макияж, который как оказалось, Ежи Гофман смачно накидал на роман, а точнее, то, что было под макияжем, потрясло меня до самых глубин детской памяти.
Оказалось, что советский режиссер Ежи Гофман и замечательные социалистические актеры — великий Ольбрыхский, Франтишек Печка в роли комичного разбойника, Юрий Яковлев, озвучивший главного комиссара всей этой сарматской трилогии — полковника Владыевского, — все как-то очень смягчили. Напустили гуманистического тумана в роман польского классика и, если верить интернету, одного из главных идеологов сарматизма.
Нет, например, и в помине антисемитских монологов благородного Владыевского, нет расистских сентенций сармата-шляхтича Камица по адресу простолюдинов, всех этих поляков, литовцев и прочих недочеловеков славян. Правда, в детстве, когда мы буквально пьянели от этого фильма, от пана Кмитица все равно слегка бросало в дрожь («прикажу ремней со спин нарезать!»), но весь этот терпкий шкляхтетский сюр тонул в череде его дюмасовских подвигов и любви к прекрасной панне Александре. В первоисточнике же эта история выглядит вовсе не так феерично.
Значит так, некий дикий барин, Андрей Кмитиц, который даже в те легендарные времена беспрерывных войн, смут и всеобщих грабежей прославился как маньяк, насильник и атаман уголовного отребья, под влиянием любви к прекрасной пани из древнего рода Белевичей становится разведчиком, спецназевцем, военачальником, артиллеристом, диверсантом (подорвал шведскую царь-пушку), в общем патриотом. Более того, в духе романов Дюма чуть ли единолично спасает короля и выигрывает войну со шведами. Ничего так арка героя!
«Тебе простятся любые преступления, если ты послужишь как следует своему отечеству», — внушает Кмитицу его ангел хранитель — полковник Владыевский, который на протяжении всего романа терпеливо напутствует Кмитица: то саблей пол лбу, то уговорами, то партийным билетом по щекам. Пани Александра не менее прекрасно подсказывает, как спасти свою репутацию и вернуть ее поруганную любовь: «Ты их убивал и грабил, теперь — вознагради!» Золотые слова!
Что же за штука такая «сарматизм»?
Сарматизм головного мозга — это такая вещь, из-за которой Достоевский (сам частично поляк) польских дворян (шляхтичей) на дух не переносил. У него были друзья в Польше, но если сыщется в его книгах полный подонок — то всегда это будет какой-нибудь облезлый польский барин. Это, конечно, не справедливо, но Достоевского можно понять и простить: для него как человека, мотавшего срок, Польша ассоциировалась с тем, что мы сейчас называем шансон. Правда, до Мишки-Япончика, известного полководца Гражданской войны и первого вора в законе, было еще далеко, но не даром же Достоевский был пророком.
Если коротенько, сарматизм — это идеология Польской шляхты. Полу-уголовная (блатарь-шляхтич скорей умрет, чем будет работать), полу-расистская: польское дворянство, шляхта и послушный ему народ — это две расы: древние сарматы, воевавшие еще с римлянами, противопоставляются расе рабов — диким полякам, литовцам, русским и прочей «ватной чухони с Востока». Но главная краска сарматизма — это гонор. Это запредельная гордость.
Тот же пан Кмитиц просто бесился, если нелюди-простолюдины пробовали ему в чем-то перечить. «Если что не по мне — смерть!» — похваляется он на первом свидании. Без зазрения совести этот рыцарь насилует молодых крестьянок, убивает их отцов и братьев. Однажды его шайка в одном месте пограбила и понасильничала, а в другое пришла просто потанцевать. И шайку шляхтичей «ни за что!» порезали. Озверевший Кмитиц сжег и порубил в капусту обидчиков, не пожалев стариков и детей. Нет, и у Сенкевича Кмитиц переживает и корит себя. Какой роман без переживаний. Но корит он себя, главным образом, потому, что его «Оленька» не так его поняла. Ну, и вообще — за «горячность».
Даже в фильме Гофмана изобразительный ряд очень точно отразил дух той эпохи: прекрасные, как эльфы, сарматы шляхтичи и неуклюжие, грязные, лохматые крестьяне-славяне — то ли гномы, то ли хоббиты.
Справедливости ради, надо заметить, что и Россия тут нагрешила не меньше. Информированные источники, вообще, уверяют, что Гражданская война в России была войной двух рас. И красные победили, потому что «крестьяне красной армии лапти сплели, а белой не сплели».
P.S. Конечно, мы тут все, как в Лувре, а политика — низкое дело. Просто с высоты наших дней все эти сарматские красоты кажутся довольно комичными.
Глава 8. Человек рек и озёр
«Онегин, добрый мой приятель...»
ПушкинСмотрел недавно видео-урок о «Евгении Онегине», для школьников, но весьма пасквильный, и вдруг вспомнил, что с детства, моего советского детства, слышу эту байку, эту телегу про Онегина. Мол, дескать, ничтожество и, вообще, не понятно, чего он забыл в таком великом романе и гнать его оттудова поганою метлой!
Признаться, не понимаю этой боевой стойки. Особенно, на уроках литературы. Положим, Писарев и Гончаров не смотрели «презренного» Тарантино. Не смотрели даже наш телевизор, не слушали ни Соловьева, ни Навального, и поэтому Чацкий Гончарову так застил глаза, что и Онегин уже недочеловек. Но мы-то в XXI веке живем. В постмодернизме третьей степени как-то тут обретаемся.
Да, пародия, да, месть Байрону и Раевскому и т.д., но не бывает так: три четверти текста гениального романа в гениальных стихах посвящены герою, а герой — никто и звать его никак. Высокомерное животное. Бубнит через губу. Высмеивает и презирает все, что не понимает. А не понимает все, что видит.
Нет! Хочется встать на дыбы и выразить свой категорический протест.
Два героя у романа, Татьяна и Евгений, заветный вензель «О» да «Е», но и при таком паритете, тело романа — мужское, тело — Онегин. Татьяна — идеал человека и апофеоз русской женщины, и к тому же — автопортрет Пушкина, его души, его таланта и чести, и все-таки линия Онегина серьезней. И религиозней, и глубже. Пушкин здесь явил себя в оригинальной ипостаси — предтечи автора «Криминального чтива», который, как известно, якшается с самыми ничтожными представителями рода человеческого и поднимает их до праведников. Чтоб вы знали, так Христос поднимал до небес равноапостольную Магдалину и разбойника Благоразумного.
Понятно, что роман Пушкина начинается с какого-то петербургского мажора, но новая встреча с Татьяной и его запоздалая первая любовь преображает малообразованного, невротичного денди в Христа романа, точно также, как встреча с Соней Мармеладовой, преображает Раскольникова в Христа «Преступления и наказания».
Именно в этом сверхзадача сюжета и главный аттракцион, а вовсе не ангельский ответ Татьяны Онегину. Нет, понятен восторг литературной публики по поводу Татьяны, некоторые впечатлительные особы в обморок падали, когда Достоевский на открытии памятника Пушкину речь толкал. Но Онегина зачем сразу в Мойке топить?
Тем более что, (открою один страшный секрет) «ничтожество» Онегин — такой же автопортрет Пушкина, как и Татьяна. Там тоже Пушкин, его осмысленная лень, его грехи, его мужские слабости и пороки, его страсти, его фирменная пушкинская легкость, его утонченность, его вкус, его проницательность.
Об Онегине он говорит, как о ровне себе, а нужно иметь задатки гениальности, чтобы, как Феллини, читать «по абзацу из какого-нибудь философа», и при этом водить дружбу с автором романа «Евгений Онегин». Или цитата из другого автора: «Был бы ты холоден, но ты — тепл!». Онегин — не тепл. Это лед о двух ногах. Гений светской жизни, обольщения и сибаритства. Пушкин им явно любуется. С иронией, но любуется. Все-таки Татьяна тоже часть его.
Пушкина как-то спросили, кто истинный гений в его маленькой трагедии — Моцарт или Сальери. Тругоголик-перфекионист и или праздный гуляка? И кто он сам, Пушкин, — Моцарт или Сальери?
И, говорят, Пушкин ответил: «Оба!»
— Только вместе, и каждый по отдельности — меньше гения, — сказал Пушкин.
Лично мне Онегин представляется самым симпатичным героем русской классики. И какой финал! Какой разворот! Симпатия к герою романа — всегда на сопротивлении.
Вернусь опять к началу всех начал, и в том числе, жанра романа. Кто стал главными апостолами? Петр и Павел. Петр — самый брутальный и ершистый из спутников Иисуса, а Павел, вообще, враг, римский офицер, которого потребовалось ослепить, чтобы привлечь на свою сторону.
Мне нравится еще такое обвинение в адрес Онегина — бездельник. Ну, хорошо, а Татьяна вся в трудах, весь роман, аки пчела, аки пчела! Бездельник Онегин, да, бездельник, матерый лентяй и абсолютно лишний такой человечище, но только это не его вина. И даже не его беда. Не будь Онегин бездельником, Онегиным стал бы другой. Онегин деятель просто не попал бы в роман. Конечно, напиши Пушкин такой роман, о положительном Евгении, Писарев с Гончаровым восхитились бы, сукин сын, то да сё, да Пушкино оно надо?
Так и быть, открою еще один секрет. Совсем страшный. Герой великой пронзительной истории, романной истории, — всегда бездельник. Возьмите роман, который произвел на вас самое сильное впечатление, и он будет о бездельнике. Золотой век русского романа начался с появления на свет материала для него — более или менее образованного бездельника. Это не случайность и не традиция, это закон эстетики. В бумажной тюрьме романа уживается только бездельник. Покоритель Северного полюса или борец с самодержавием выскользнет оттуда, как намыленный. В лучшем случае, это помещик, который чем-то и кем-то там управляет. Исключение из правила — Базаров: не только ерундой занимается, но и мужиков лечит.
Но, как бы то ни было, не будь у древних греков рабов и массы свободного времени, не было бы у нас никакой мировой культуры. Человек остается человеком, пока он свободен, в том числе и от добывания хлеба насущного.
Человек дела, профессионал, трудоголик — функция человеческого занятия. С точки зрения эстетики романа, конечно. О человеке с профессией еще можно что-то наскрести для хорошего фильма, да и то, если это женщина. Скажем, стюардесса. Турбо-реактивный ангел. О мужчине с профессией даже фильм — это всегда жанр. Семнадцать мгновений весны. Улицы разбитых фонарей. В крайнем случае, «Девять дней одного года». Но на роман никогда не наскрести о каком-нибудь профессионале. Житие, жизнеописание, автобиография, ЖЗЛ, все, что угодно, но только не роман. Потому что роман — это история души, а «душа по природе своей — христианка». А что такое христианин по Гамбургскому счету? Христианин по Гамбургскому счету это — «брось все и следуй за Мной».
Как сказал поэт и куртуазный маньерист Андрей Добрынин: «У тех, хоть оправданье есть: мозги разъевшая забота, а вам, тем более, не в честь считать меня за идиота».
Единственное исключение — герой романа может быть писателем, ну репортером, который хочет стать писателем («Фиеста» Хемингуэя), но только потому, что писатель — метафора Творца, Бога, а из приключений Бога на земле вышли все романы.
В средневековом Китае была категория населения, которая не входила ни в какое сословие, не подлежала переписи, не платила налогов, но и не пользовалась поддержкой государства. Это нищие, бродяги, поэты, что часто было одним и тем же, охранники, бандиты, что, как у нас в 90-у, на 100% было одним и тем же, проститутки, журналисты... Называлась эта прослойка общества «люди рек и озер». Цзян ху, по-ихнему.
Спектр их был крайне широкий, но объединяло всех этих людей чувство внутренней свободы от государства. Великий До Фу был человеком рек и озер. «Что собираешься делать?» — спрашивает приятель одного из героев Визбора. «Стану озером, буду лежать, отражать облака».
И, наконец, о стилистической экспертизе письма Онегина, которое многим экспертам кажется верхом пошлости. Стихи, конечно, дело вкуса. Но история, в общем-то, старая. Маяковский — тот, вообще, бросал, бросал Пушкина в набежавшую волну, а потом встретил Лилю Брик, и сутками бубнил пошлые строчки пошлого письма пошлого Онегина: «Я знаю, век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я».
Глава 9. Есенин-Вольпин — сын гения
Гулял Сергей Александрович, но не зря гулял.
Его внебрачный сын («Точная твоя копия в детстве!»), математик, философ, поэт, Александр Есенин-Вольпин, был первым из советских диссидентов, который выдвинул идею возможности и необходимости защищать права человека путём строгого следования советским законам и требования соблюдения этих законов от властей. То есть сами-то законы отличные, но государство, собака, отказывается их соблюдать.
Сын великого поэта, чье самоубийство инсценировало ЧК, убеждал своих единомышленников, что, если бы государство соблюдало свои собственные законы, его отец бы не висел на трубе в «Англитере», а советские граждане не оказались бы в положении бесправия. Этот принцип стал одной из основополагающих концепций правозащитного движения в России.
Но всё это было потом, а пока, в 1949 году, сын Есенина (за чтение своих стихов) был помещён на профилактическое оздоровление в Ленинградскую спецпсихбольницу, а в сентябре 1950 года как «социально опасный элемент» выслан в Карагандинскую область сроком на пять лет.
Амнистирован после смерти Сталина в 1953 году. Но профилактика не помогла. В 1959 году он вновь помещён в спецпсихбольницу, где провёл около двух лет.
В 1965 году Есенин-Вольпин организует «Митинг гласности», прошедший 5 декабря на Пушкинской площади в Москве — первую в послевоенном СССР публичную демонстрацию протеста. Основным лозунгом митинга, на который собралось, по приблизительным оценкам, около 200 человек (включая оперативников КГБ и дружинников), было требование гласности суда над арестованными незадолго до этого Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Митингующие также держали плакаты с призывом «Уважайте Советскую Конституцию». На митинге раздавалось в качестве листовки составленное Есениным-Вольпиным «Гражданское обращение», до этого распространявшееся организаторами митинга и сочувствующими. Как водится, прямо с площади Сергей Александрович был приглашен на допрос.
В феврале 1968 года был вновь этапирован на лечение в рамках нового веяния — карательной психиатрии, которую следовало бы, как позже теорему, назвать именем Есенина-Вольпина, потому что с него-то она и началась в СССР.
В ознаменование этого передового начинания ряд известных математиков подписали так называемое «Письмо 99» с протестом против его насильственной госпитализации.
В психиатрических больницах и тюрьмах Есенин-Вольпин находился в общей сложности 14 лет с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Так, например, ему вменялась разработка концепции ультрафинитизма — радикальной формы метаматематического финитизма, в которой отрицается бесконечность множества натуральных чисел, то есть поддерживается «увеличивающийся» диагональный аргумент Кантора и отрицается «уменьшающийся» аргумент Гёделя. Мало этого, Вольпин попытался доказать непротиворечивость системы аксиом Цермело-Френкеля и настаивал, что такое доказательство не будет означать доказательство противоречивости этой системы аксиом, что следовало бы из теоремы Гёделя, глубоко ошибочной. Разумеется, отсюда было два шага до «взрывного» увеличения бытийных царств, то есть, помимо реального и идеального существования следовало бы признать дерево натуральных рядов промежуточных родов бытия, что, в частности, полностью похоронило бы «аргумент» о «третьем человеке», выдвинутый Аристотелем против Платона.
Тем не менее, Юрий Савенко — российский психиатр, президент Независимой психиатрической ассоциации России - уверял, что у Есенина-Вольпина была в действительности лишь циклотимия. Или, как писал в медицинской карте его первый врач, «шизоидный компонент, безусловно, наличествует, но исключительно как следствие общей одаренности, граничащей с гениальностью».
Много позже Владимир Буковский назвал «болезнь» Есенина-Вольпина, от которой его «лечили» в психиатрических больницах, «патологической правдивостью».
«В 16 лет Алек дал зарок — никогда и ни при каких обстоятельствах не врать, даже по мелочам»,— уверяла его супруга В. Б. Вольпин (урождённая Хаютина), которая тем не менее, выдержала его целых десять лет.
В самиздате распространялась составленная Есениным-Вольпиным «Памятка для тех, кому предстоят допросы», ключевым тезисом которой было утверждение, что нормы советского процессуального права вполне пригодны для того, чтобы на законных основаниях уклониться от соучастия в преследовании инакомыслия, не прибегая ко лжи или запирательству.
(Примерное туже мысль до меня долго не мог донести Валерий Абрамкин, когда я пришёл в Центр «Содействие», чтобы немного разнообразить сценарии для радио-передачи «Облака», «передачи о заключенных, для заключенных и для всех тех, кому не безразлична их судьба»).
В мае 1972 года получив от советских властей предложение, от которого нельзя было отказаться, Александр Сергеевич эмигрировал в США, где работал в университете Буффало, затем — в Бостонском университете.
Занимался наиболее сложными разделами математики: общей топологией (четвертое измерение et cetera), математической логикой и основаниями математики. Теорема в области диадических пространств, названа его именем.
К 80-летнему юбилею Вольпина в 2004 году диссидент Владимир Буковский внёс предложение наградить Вольпина премией имени Сахарова за его заслуги в правозащитном движении. При этом Буковский сказал:
— Честно говоря, это Андрей Дмитриевич должен был бы получить премию имени Есенина-Вольпина. Алик был его учителем (в правозащитной деятельности).
Жил в Бостоне (штат Массачусетс, США). С 1989 года неоднократно приезжал на родину.
Скончался сегодня, 16 марта 2016 года, в США на 92-м году жизни.
16 марта 2016 года
Глава 10. Куртуазный Норд-Ост
Роман Вениамина Каверина «Два капитана» кажется «белой вороной» даже в непуганом заповеднике советской литературы.
Во-первых, это гипержанровая вещь. Начинается с того, что мальчик становится свидетелем убийства. И не просто мальчик, а немой мальчик. И не просто немой мальчик, а немой мальчик, у которого на другой день отца обвинили как раз в этом убийстве, а у отца алиби. Но мальчик немой и ему восемь лет, и он не знает, как показать слово «алиби».
Потом по реке приплывает сумка почтальона, а через пять минут, на тоже самое место, выносит и самого почтальона. Так начинает раскручиваться линия экспедиции капитана Татаринова. Мальчик вырастает, знакомится со всеми героями сумки утопленника почтальона. Любовь, интриганы, злодеи. Бывший немой становится героем-полярником. Короче говоря, «бороться искать, найти и не сдаваться».
То есть чистейшая условность, достойная пера Дюма или Диккенса. Каверин не стесняется этого. Он берет самые яркие, работающие жанровые клише и доводит их до абсолюта. Не просто путешествие, а арктическая эпопея с затерянными экспедициями, загадочными письмами, найденными в сумке почтальона, и борьбой со стихией. Не просто детектив, а роман воспитания (Bildungsroman): ложное обвинение, многолетнее расследование, постепенная разгадка тайны гибели «Святой Марии». Мы проживаем с Санькой Григорьевым всю его жизнь: от немого мальчишки-сироты до героя-летчика, от слепой веры в романтический идеал до осознанной преданности долгу. Разлуки, измены, козни интригана Ромашова, вероломство Николая Антоновича.
Каверин не просто смешивает жанры, он создает на их основе собственную мифологию, где условность становится силой, а не слабостью.
И вот, не смотря на весь этот соцреалистический шабаш, книга пронизана абсолютно куртуазной историей любви. Читаешь ли роман, смотришь ли экранизации, неистребимо робкая, блоковская любовь Сани к Кате Татариновой возносит тебя к облакам.
И это, пожалуй, самый поразительный диссонанс романа. В эпоху, когда литература должна была воспевать коллектив, труд и партию, Каверин пишет роман о личной, рыцарской преданности. О служении Прекрасной Даме. Катя для Сани — не просто девушка. Она дочь его героя, капитана Татаринова, воплощение той самой романтики, ради которой он живет. Его любовь к ней и его стремление восстановить справедливость для ее отца — единый, неразрывный рыцарский обет.
Саня не просто любит, он добивается своей любви, преодолевая все препятствия: козни дяди, сомнения самой Кати, письмо Ромашова, войну. Его девиз «Бороться и искать...» в полной мере относится и к Кате.
Именно эта «куртуазность» делает роман вневременным. Он говорит на языке вечных ценностей: чести, долга, верности и рыцарского служения. Настоящая литературная планета с собственной тяготением, способная притягивать к себе и светлые мечты, и трагическую судьбу целой страны…
И вот 26 октября 2002 года сама история дописала этот роман парадоксальными, трагическими, чудовищными мазками, словно желая наглядно продемонстрировать, какие бездны скрывались за романтикой и духовностью Крестовых походов.
В этот день террористы захватили зрителей мюзикла «Норд-Ост» в Театральном центре на Дубровке. Это была масштабная, дорогая постановка, посвященная истории капитана Татаринова и Сани Григорьева. Романтическая история о покорении Севера, о стойкости и мужестве стала фоном для самого подлого и бесчеловечного акта современности.
«Бороться и искать, найти и не сдаваться» — этот девиз, высеченный на памятнике Скотту в Антарктиде и ставший жизненным кредо героев Каверина, в те октябрьские дни обрел новый, трагический смысл. Его повторяли заложники, борясь за выживание. Его использовали врачи и спасатели, пытаясь «найти» и спасти.
Парадокс в том, что искусство не смогло защитить. Зрители пришли прикоснуться к романтике, к идеалу. А столкнулись с абсолютным злом, против которого искусство бессильно. Тот самый роман, который учил не сдаваться, был осквернен и погребен под обломками реальной трагедии.
Глава 11. Снегоуборщик: дурацкое дело не хитрое
Снегоуборщик
(Cold Pursuit)
2019
Великобритания, Норвегия, Канада, США, Франция, Германия
Боевик, триллер, драма
Режиссер: Ханс Петтер Муланд
В ролях: Лиам Нисон
Ремейк норвежско-шведского фильма 2014 года «Дурацкое дело не хитрое», снятого этим же режиссёром.
Это не первый случай, когда Голливуд (хотя там целый Евросоюз в титрах), задумывая очередное шоу «Один во один», сажает в кресло того же режиссера...
Вспоминается сразу комедия Алана Меттера с Родни Дейнджерфилдом «Снова в школу». Там не юный уже студент-миллионер, владелец сети магазинов для «больших и толстых», нанял Курта Воннегута написать сочинение по его, понимаешь, Курта, творчеству.