Воинский дискурс: три источника, три составные части

5. Зверев С.Э. Военная риторика Средневековья. – СПб.: Алетейя, 2011. – 208 с.

6. Искусство войны: Антология военной мысли. – СПб.: ООО «Амфора», 2016. – 542 с.

7. Ксенофонт Воспоминания о Сократе [Электронный ресурс] // URL: krotov.info/lib_sec/ll_k/kes/kkseno3b.htm (дата обращения 6.09.2017 г.)

8. Лев VI Мудрый Тактика Льва. – СПб.: Алетейя, 2012. -368 с.

9. Маврикий Тактика и стратегия. Первоисточник сочинений о военном искусстве императора Льва Философа и Н. Маккиавелли. СПб, 1903.

10. Малявин В. Военный канон Китая. Сунь-цзы. Сунь Бинь. – М.: РИПОЛ классик, 2016. – 496 с.

11. Никифор II Фока Стратегика. – СПб.: Алетейя, 2005. – 288 с.

12. О стратегии: Византийский военный трактат VI века. – СПб.: Алетейя, 2007. – 160 с.

13. Онисандра наставления военачальникам. Переведенные с греческого и изданные с греческим текстом, примечаниями и таблицами бароном Ф. Стуартом. СПб, 1828.

14. Перевалов С.М. Тактические трактаты Флавия Арриана: Тактическое искусство; Диспозиция против аланов. – М.: Памятники исторической мысли, 2010. – 388 с.

15. Полиэн Стратагемы. – СПб.: Евразия, 2002. – 608 с.

16. Сергеенко М.Е. Жизнь древнего Рима [Электронный ресурс] // URL: e-libra.ru›read/315738-zhizn-drevnego-rima..html (дата обращения 6.09.2017 г.)

17. Советы и рассказы Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI века. – М.: Наука, 1972.

18. Сунь-цзы Искусство стратегии. – М.: Изд-во Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. – 528 с.

19. Тайная тайных. // Памятники литературы Древней Руси. Конец XV— первая половина XVI века. – М.: Худ. лит., 1984. – С. 534–592.

20. У-цзы Об искусстве ведения войны. – М.: Воениздат, 1957

21 . Феофилакт Симокатта История. – М.: Изд-во АН СССР, 1957.-222 с.

22.Цзе Сюань Военный канон в ста главах. – М.: Европа, 2011.– 170 с.

23.Элиан Тактика [Электронный ресурс] // URL: http://www. simposium.ru (дата обращения: 5. 09.2017 г.).

24. Юдзан Дайдодзи Будосесинсю. Ямамото Цунэтомо Хагакурэ. Юкио Мисима Хагакурэ Нюмон. – СПб.: Евразия, 2000. – 320 с.

Раздел II

Воинские уставы

Глава 1

Уставы Московского государства и Российской империи

1.1. Уставы Московского государства

Первыми отечественными уставами, посвященными организации если не регулярного, то правильно устроенного войска, были «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки» (1607) и «Ученье и хитрость ратного строения пехотных людей» (1647)[29 - «Боярский приговор о сторожевой, станичной и полевой службе» (1571) относится все же к организации пограничной службы и здесь не рассматривается.]. Несмотря на то, что в целом они представляли собой переводные сочинения, в них уже содержались указания переводчиков и составителей на цель и смысл воинской службы.

Первые же статьи «Устава ратных, пушечных и других дел» описывали качества начальных людей, причем качества личностные. Так, о большом воеводе устав пишет, что на высшую должность подобает назначать «много испытнаго и в воинстве искуснаго мужа, который бы был ни стар, ни млад, ни злосерд; но тих, кроток, смирен, податлив и всегда во всех мерах остерегателен; вовремя добрым и разумным промыслом, и вовремя домыслом и лукавством, а показатися б ему ко всяким людем доброхотанием, желанием и хвалою другу и недругу» [167, с. 58]. Может показаться удивительным, что полководцу требовалось быть приятным, скромным и сговорчивым, но нельзя забывать, что это было самое начало XVII столетия – века, когда центральная власть в Европе слишком сильно зависела от своих могущественных вассалов, чтобы разговаривать с ними повелительно. Главнокомандующему необходимо было уметь убеждать и располагать подчиненных к исполнению его приказов. Указанные качества привлекательны и в современном главнокомандующем, особенно организующем совместные или коалиционные операции. Для него умение добиваться взаимного согласия от представителей разных ведомств или государств неизмеримо важнее собственно полководческих достоинств. Блестящим примером таких дарований может служить А.В. Суворов, всячески смирявший в общении с австрийцами свой неистовый темперамент при организации операций антифранцузской коалиции во время Итальянского и Швейцарского походов. Из более близкого нам времени можно отметить американцев Д. Эйзенхауэра и Н. Шварцкопфа.

От представителей высшей аристократии, вроде Великого Кон-де, Евгения Савойского или Мальборо, можно было требовать истинно воинских качеств. Фельдмаршалом, по уставу, следовало назначать «мужа храбра, сердцем смелаго, достаточнаго и избыточнаго, дальнаго разума и правдиваго, и в воинстве искуснаго» [167, с. 59]. И это понятно и обосновано: фельдмаршалу предстояло водить войска на полях сражений, под ядрами и пулями.

На должность большого окольничего, ведавшего снабжением, обеспечением войска и квартирмейстерской частью, устав рекомендовал подыскивать «многоразумнаго, испытаннаго идобро-искуснаго мужа, который был бы честен и рассуден» [167, с. 61]. Чего же еще желать от тыловика и сегодня?

Можно заметить, что от людей, занимавших высшие командные должности, требовались, помимо воинской опытности, высокоразвитый интеллект, честность и умение вызывать к себе доверие подчиненных. Этим качествам командиров и начальников, к сожалению, не находится места на страницах современных отечественных уставов.

В «Уставе ратных, пушечных и других дел», предваряя изложение «указов», касающихся собственно организации службы, составитель определенно указывает, что и начальники и подчиненные объединяются в общей работе «не ради иннаго, точию да потщаться победити врагов и супостатов своих, и в том полагают свою славу» [167, с. 5]. В этой фразе звучат системообразующие для воинского институционального дискурса концепты героического пафоса «победа» и «слава», которые все реже можно встретить в персональных дискурсах современных военнослужащих. Отсутствие осознанного стремления к победе и славе, а слава по самой своей этимологии предполагает деяния, о которых не стыдно поведать потомству, приучает к мысли, что война ведется не ради конечного преодоления зла, которое ее вызвало, и тем выхолащивает нравственное содержание вооруженной борьбы. Отсюда такую популярность сегодня приобрела идея гибридной войны, отрицающая ради достижения цели вырабатывавшиеся тысячелетиями кодексы чести воина – единственного, что в какой-то степени возвышало дух человека, занимающегося таким суровым ремеслом как военное, и ограничивало проявление жестокости и насилия.

Конечно, победа и слава добываются только в бою, а бой в свою очередь предполагает поражение и уничтожение неприятеля, о чем прагматично замечает «указ» 45-й, трактуя, что лучшее испытание артиллериста есть война, «где против недругов встречно стреляют, и опознается вскоре мастер, потому что тут все увидят мертвые телеса[30 - Трупы неприятелей, пораженных огнем артиллерии.], а которой к такому делу не извык, и такой в пушкари не пригодится, хотя будет в нем всего света мудрость…» [167, с. 105]. Устав здесь прагматично указывает, что от военного требуется в первую очередь результат, о котором нынешние боевые документы предпочитают выражаться эвфемизмами, за что после каждого вооруженного конфликта войска расплачиваются печальной статистикой психических травм и посттравматического стрессового расстройства.

Мудрости артиллерийского начальника устав предпочитал ответственность, исполнительность и смелость: «…подобает пушкарскому голове прилежну быти к делу, всякого приказу и смелу во всем»[31 - Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки. СПб., 1777–1781. С. 120.], т. е. те качества, которыми по сей день делается всякая настоящая строевая карьера.

По традиции, перенятой от военных трактатов, устав приводил примерный перечень тем речей, с которыми принято было обращаться к войскам перед столкновением с противником: «Указ воинских людей перед напуском против недрузей славы, словесы увещати: первое, как к воеводе прямая[32 - Достоверная.] весть придет, что недруги приближаются, и не может инако быти, разве что с ними битися, и воеводе показатися к своим полчаном[33 - Подчиненным, составу полков.], веселым обычаем и их на то наговаривати, чтоб они так делали, как достоит делати прямым[34 - Честным.] воинским людям и по крестному целованью на что они и государю своему крест целовали в правду и утешати их великою доброю добычею, что б они смело и храбро на супостатов напускали, а саму б ему сказатися быть в напуску первому человеку, а как к тому придет, что переменити невозможно ему их укрепити что б они по своему крестному целованью из желанием исполнение учинили и молвиша им: лушче есть честно умрети, нежели с бесчестием жити, и так предатися в руце Божии» [167, с. 12–13]. Как можно заметить, рекомендации по поведению военачальника перед боем следуют трактату Онассандра.

Вольный перевод с немецкого труда Иоганна Якоби фон Вальхаузена «Kriegskunst zu Fuss» по обучению европейской военной науке, известный как «Ученье и хитрость ратного строения пехотных людей», был издан на русском языке в 1647 году. В нем чувствуется дыхание Тридцатилетней войны (1618–1648), на сто лет вперед опустошившей не имевшими морали бандами ландскнехтов Германию. Текст устава начинается с отсылок к Священному Писанию, убеждающему на примере Иисуса Навина, Самуила, Давида и прочих персонажей ветхозаветной истории в том, что воинская служба есть дело божье, а «ратной чин есть Богу приятен, и им самим установлен и добром познан» [171, с. 18]. Историческая действительность сильно противоречила уставному идеалу, недаром автор оговаривается пословицей, гласящей, кто не слушает отца и матери, тот послушает телячьей кожи (барабана), и замечанием, что богобоязненного ратного человека можно встретить не чаще, чем черного лебедя. Оттого воспитательная функция в «Ученье» выражена несравненно сильнее, чем в предыдущем уставе, более озабоченном профессионализмом воинов, нежели их нравственностью. «Ученье» рекомендует государям и начальствующим над войском во избежание всеобщей пагубы и разорения «прежде искать божьей чести и искреннему своему прибыль» [171, с. 20]. В этом случае войны признавались справедливыми, особенно если они велись против иноверцев, язычников «и иных врагов христианского имене».

Новый для воинского институционального дискурса концепт «честь», отражающий требования к моральному облику воина, получит в России широкое распространение чуть позже, начиная с XVIII века, выражаясь в понятии «воинская честь». Пока же он свидетельствует о необходимости для каждого чина снискать добрым поведением милость, благословение и помощь Божию и «счастье», т. е. удачливость в трудах и бранях. Обращение к ценностям религиозной морали вполне объяснимо, если вспомнить, что в отсутствие только формировавшихся национальных ценностей Нового времени Тридцатилетняя война формально велась под знаменем ценностей религиозных, доступных обыденному сознанию и практической морали воинов, как о том свидетельствует следующий пассаж из обязанностей полководца: «Надлежит ему ведати как ему бога прямо почитати и служити, и салдатов, которые под ним есть прилежно и с радением в страсе божии держати, и чтобы они богу честь воздавали» [171, с. 21].

Добрая нравственность полагалась залогом профессионализма и высоких боевых качеств, поскольку воинский, рыцарский дух возгорается только в тех, кому подобает «быти зерцалу учтивости, чести и чювству». Об этом не мешало бы почаще вспоминать некоторым военнослужащим, ошибочно полагающим, что грубость и брутальность есть непременная спутница мужественности и воинственности. Пример предков свидетельствует об обратном. Недаром устав с горечью отмечает: «А как ныне меж иными нашими ратными людьми делается, не так как предки наши чинили, которые на недругов своих смелым и неробливым сердцем оружьем своим дерзали, руками своими смели прииматся и побеждати. А нынешние проклинанием и божбою себя хотят обороняти, мыслят и чают, как у них у всякого слова не по сту клятвенных бесчинных слов, что они тогда не ратные люди» [171, с. 286].

Знакомство с европейскими методами ведения войн не всегда обогащало русскую традицию ратного служения. Хлынувшие в Москву после окончания Тридцатилетней войны оставшиеся без работы европейские наемники учили русских не только нужному и полезному, о чем свидетельствует приведенное выше язвительное замечание. Падение незыблемого прежде русского благочестия и воинской нравственности, привычка полагаться на многочисленность и строевую выучку войска, воспитанного на усвоении иноземной механики войны в ущерб ее духу, выразилось в запальчивой фразе воеводы Василия Борисовича Шереметева: «При моих силах можно с неприятелем управиться и без помощи Божией!» Судьба судила ему убедиться в своей опрометчивости: после разгрома и капитуляции в сражении с поляками под Чудновым (1660) он 22 года провел в плену. Достаточно закономерно, на наш взгляд, что при таком состоянии общественного сознания многолетняя борьба русских с Речью Посполитой при Алексее Михайловиче не достигла решительных результатов, сведясь только к взаимному истощению сторон.

Добрая нравственность, согласно уставу, выступала основой войскового товарищества, боевой сплоченности подразделения и части, в которой «салдатом подобает, как братиям, жити, и друг при друге в войне стояти, и тела и живота своего не щадити» [171, с. 29].

Не лишено интереса замечание о том, что воинским людям подобает размышлять о том, как бы им «рыцарственно учинити и честь и славу себе получити»[35 - Учение и хитрость ратного строения пехотных людей. СПб., 1904. С. 29.], а не уподобляться купечеству и торгашам, чая получить от службы материальные выгоды.

Очень важно, что «Ученье» не ограничивалось перечислением обязанностей воинских чинов, что стало уделом не столь уж далекого будущего и по наследству перешло в современные российские уставы – оно устанавливало, какими качествами должен был соответствовать тот или иной чин, например: «…та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих салдатах. А поручик мудр и разумен. А прапорщик весел и смел» [171, с. 64–65]. Это важный урок: все многотрудные обязанности по занимаемой должности запомнить нелегко, да и очень уж это неприятное слово – «обязанности», очень уж отдающее принуждением, которому всегда противится человеческая природа, но вот соответствовать простым и привлекательным качествам, каждый может почитать за честь. Значит, в исполнении воинского долга рождается приятность[36 - Например, мягкость в обращении была свойственна почти всем корпусным и дивизионным начальникам Отечественной войны 1812 года. По воспоминаниям Н.Е Митаревского, в отношении к войскам чувствовалось «душевное спокойствие и какая-то особенная снисходительность высшего начальства, что переходило и на низших начальников – все это располагало нас к приятному настроению» [122, с. 243]. Приподнятое же настроение есть основа боевого настроя, для формирования которого, по заповеди А.В. Суворова, следовало «забавлять и веселить солдата всячески».], и тогда не возникнет необходимость в ст. 2 современного устава внутренней службы, требующей от военнослужащих организованных действий, независимо от их желаний. Где нет желания – нет и надлежащего исполнения. В критической ситуации, в бою именно сформированные воспитанием воинские и нравственные качества остаются тем поплавком, который препятствует психике низринуться в темные глубины страха и хаоса и позволяет сознательно исполнять служебные обязанности.

1.2. Воинские уставы Петровской эпохи

Петровская эпоха ознаменовалась разработкой и принятием уставов, по которым русская регулярная армия жила почти полтора века. Идеи, заложенные в уставах 1607 и 1647 года, получили в «Уставе воинском» (1716) и «Уставе морском» (1720) свое развитие. Даже в документах военного законодательства того времени чувствуется стремление воспитать в войсках понятие о воинской чести, гордости за принадлежность к воинскому званию, которое само по себе поднимало солдата над простонародьем и служило средством, ограничивающим необходимость применения дисциплинарных мер. Для армии, практически с самого начала своего существования комплектуемой на основе рекрутского набора, – а в рекруты и мiр и помещики всегда стремились отдавать далеко не лучших людей, – это было актуально. Воинские статьи «Устава прежних лет» (1702) предваряет эпиграф: «Чрез оружие домогаются чести» [108, с. 13]. «Артикул воинский» (1715) уравнивал в солдатском звании всех воинских чинов: «Имя солдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышняго генерала, даже до последняго мушкатера».

Примечательно, что должностные обязанности «Устав воинский» начинал излагать в том же порядке, что и устав 1607 года, с самого «вышняго генерала» – фельдмаршала и генералов от инфантерии и кавалерии. Не отставал и «Устав морской», начиная с обязанностей флагмана. Требовалось от господ командующих много, например, фельдмаршал должен был быть «не точию муж великого искусства и храбрости, но и доброго кондувита, [сиречь всякой годности] которого бы квалитеты [или качества] с добродеянием и благочестивою справедливости связаны были. Ибо храбрость его неприятелю страх творит, искусство его подвизает людей на него твердо уповати и о виктории и благосостоянии веема обнадеживанным быти» [153, с. 14–15]. Генералы в свою очередь уподоблялись человеческой душе, без которой ни один член, составляющий тело войска, исправно функционировать не может.

Такие высокие нравственные требования к высшему командному составу, закрепленные уставом, и сама последовательность «распределения ролей» по значимости, с самого верха властной пирамиды важна и актуальна. Ни одна армия не может эффективно выполнять свои задачи без прочной внутренней связи солдата и главнокомандующего, без взаимного доверия и твердой уверенности друг в друге. Слабым местом системы уставных документов Российской армии является отсутствие устава об обязанностях военного руководства, не ограничивающегося перечислением их должностных обязанностей, но формирующего в армии представление о требованиях к нравственному облику должностного лица, которому вверены десятки и сотни тысяч человеческих жизней. Устав, подобный американскому FM 22-100 «Армейское руководство» (1999), смог бы стать средством воспитания уличного состава уверенности, что офицер или генерал, поставленный на ту или иную должность, занимает ее неспроста, что должность предполагает соответствие лица, ее занимающего, высоким стандартам профессионального и личностного развития. Нет сомнения, что это располагало бы к доверию руководителям высокого ранга, о которых в войсках, на флоте и в обществе сейчас нередко судят в лучшем случае по их послужному списку.

Петровские уставы были документами военного, очень сурового времени, и обычно они говорили языком весьма далеким от какой-либо романтики, чеканными формулами, надолго врезающимися в память, например: «…ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда», многократно цитировавшимися в позднейших документах и наставлениях, хотя бы в «Полковом учреждении» А.В. Суворова[37 - Ср.: «Праздность корень всему злу, особенно военному человеку, напротив того, постоянное трудолюбие ведет каждого к знанию его должности в ее совершенстве».]. Но эти же уставы не упускали возможности ярко и очень образно разъяснить свои требования: «…которой пример суть дети в воле без наказания и страха возращенные, который обыкновенно в беды впадают, но случается после, что и родителем пагубу приносят. Тако и в войске командующий суть отцом оных, которых надлежит любить, снабдевать[38 - Снабдевать (устар.) – снабжать, оделять.], а за прегрешение наказывать» [153, с. 17].

Это еще один урок для современных уставов, которые за маркированными списками самонужнейших требований упускают возможность на примерах или метафорически разъяснить их истинность и необходимость. И стилистическая однородность текста в этом случае скорее вредит, чем дисциплинирует и организует. Язык современных российских уставов не пробуждает воображения, не волнует душу военного человека, отзываясь в сознании только сухой констатацией истин, хоть и писанных, как принято говорить, кровью. Но биения этой крови, боевой жизни, уроков походов и сражений, увы, не видно читателю устава, желающему не столько быть наставляемым, даже убеждаемым, сколько убеждаться самостоятельно.

После требований к командованию в петровских уставах шли меры к устранению из жизни войск всего, что ведет к деморализации, уничтожению нравственности, препятствует доброму солдатскому поведению, укреплению субординации и дисциплины. Особое внимание уделялось предотвращению словесных оскорблений и искоренению брани: «От всех чести нарушительных бранных словес, брани и бесчестия имеют, как начальные люди, так и солдаты весьма воздерживатись и никого оными, никаким подобием не оскорблять и не бесчестить», – читаем в гл. 59 «Устава прежних лет» [108, с. 27]. Еще определеннее эта тема звучит в ст. 9 гл. 2 «Артикула краткого» (1706), предназначенном А.Д. Меншиковым для употребления в кавалерии: «Кто смрадным, а особливо самым злобственным, которое у русаков гораздо суть в употреблении своего подобного будет бранить, то бы оного явно просил о прощении» [108, с. 56]. А поскольку «скверные слова великое попущение к прелюбодейству подают»[39 - Артикул 177 «Артикула воинского» (1715).], то надлежало воздерживаться не только от брани, но и от блудных (нескромных) песен.

Квинтэссенцией воспитательных воздействий являлся текст военной присяги, помещенной в «Артикуле воинском»: «От роты и знамя, где надлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучатца, но за оным, пока жив, непременно, добровольно, и верно так, как мне приятна честь моя и живот мой, следовать буду. И во всем так поступать, как честному, послушному, храброму и неторопливому[40 - Расторопному.] салдату надлежит». От воспитанной таким образом армии и флота можно было требовать жертвы «телом и кровью» под страхом лишения не только живота, но и, что самое главное, чести. Эта фраза рефреном повторяется в статьях петровских воинских уставов и артикулов, но, к великому сожалению, совершенно исчезла из современного военного законодательства.

1.3. Уставы Елизаветинского и Екатерининского царствования