Наследство хуже пули

– Что вы сказали?..

– А вы что сказали? Я спросил вас, может ли к нему вернуться память!

– Скорее да, чем нет. Сознание ясно, спутанности мыслей не наблюдается.

– Спасибо за исчерпывающий ответ, – проскрипел Бабушкин и снова занес ручку над бумагой.

Переговорив с больным еще с четверть часа, больше для приличия, он окончательно убедился в том, что имеет дело с «понятливым» человеком. Пациент говорил много, в глазах его светилось откровение, и, вообще, он был похож на потерпевшего, который вроде что-то и говорит, поясняет, и даже помогает себе при этом руками, но никакой хоть мало-мальски интересной информации получить из сказанного решительно невозможно. Так обычно разговаривают на зоне авторитетные люди, которых задерживает администрация с топором, лезвие которого погружено в голову другого заключенного, но в ходе допроса становится совершенно очевидно, что главный подозреваемый топор не всаживал, а, наоборот, вынимал, желая облегчить страдания жертвы. Всадил же кто-то другой, причем задержанный описывает его с такой педантичной последовательностью, что прямо-таки вселяется уверенность в том, что найти убийцу будет не так сложно. Беседа с такими персонажами обычно заканчивается головной болью у следователя и желанием немедленно оставить службу в связи с полным несоответствием занимаемой должности.

Бабушкин школу эту давно прошел и теперь время на глупые разговоры не тратил. Описав и изъяв вещи пациента, он забрал их с собой в твердой уверенности в том, что теперь больной от него никуда не денется. Завершение карьеры раскрытием громкого преступления – предел мечтаний любого следователя предпенсионного возраста, и терять дарованную судьбой возможность Бабушкин не собирался. Пожелав больному скорейшего выздоровления и объяснив, в каком кабинете РОВД его следует искать, он удалился вместе с участковым, находясь в твердой уверенности, что через пару дней вновь встретится с выздоровевшим и частично восстановившим ресурс памяти пациентом по имени Антон Лайер…

– Лайер, Лайер, – бормотал Бабушкин, спускаясь по лестнице и держа под мышкой коробку. – Где-то я слышал эту фамилию…

Проверка фигуранта по информационному центру ГУВД области никаких результатов не дала. Точнее, результат имелся, но для работы никак не годился. Человек по имени Антон Павлович Лайер ни одним из судов области осужден не был и среди задержанных также не значился. При наличии таких качественных лагерных тату, подтверждающих высокий статус их владельца в уголовном мире, это могло означать только одно. А. П. Лайер задерживался и был осужден в другом регионе, то есть информация о нем должна была содержаться в Главном ИЦ МВД России.

После смены придя домой, он долго лежал на диване и читал сводку происшествий и преступлений за неделю в области, выданную в дежурной части.

– Давай мне все, включая и административную практику, – сказал он коллеге-ровеснику, – даже если лошадь старика Фомина нагадила где-нибудь, я хочу об этом знать.

Звучало это все, конечно, как в худшей из пародий на боевики Голливуда. Но Бабушкин действительно хотел сейчас знать все даже про лошадь Фомина. И потому читал данную ему распечатку длиной почти в километр очень тщательно. В то же время слушал доносящиеся из кухни звуки шипящих на сковороде котлет, переворачиваемых женой, и цепким взглядом сквозь линзы сдвинутых на нос очков пытался найти ответ на свой вопрос.

Оперативка хрустела, сворачивалась, разворачивалась, и к окончанию второго часа ее изучения Бабушкин понял, что больничный пациент мог быть причастен и к убийству мелкого бизнесмена в Верх-Ирмени, и к обносу антиквара на улице Пархоменко в Новосибирске, и к мордобою на танцплощадке в Ордынске.

Когда между восемью и девятью вечера затрещала телефонная трубка, оставленная на полу перед диваном, Бабушкин вскинулся и быстро вошел в связь. Надежды его оправдались. Ответ на отправленный в срочном порядке телефонный запрос в информационный центр МВД поступил в дежурную часть Ордынского РОВД.

«Недолго фраер танцевал», – злорадно отметил про себя Бабушкин, начиная выслушивать сообщение нового дежурного.

– Значит, так, – сказал тот, – в ИЦ на этого парня ничего нет.

И короче доклада Бабушкин еще не слышал. С дежурным спорить он не стал, просто изумился и положил трубку. Значит, в больнице его кинули, паспорт наверняка липовый. Нет судимого по фамилии Лайер.

На что надеется заболевший, совершенно не понятно. Завтра же следователь вышлет наряд в РКБ, и этого амнезийного привезут в РОВД. Там выяснится, что амнезии нет, что он не Лайер, и все станет на свои места.

Сняв очки, Бабушкин подумал о том, что это дело может стать делом его жизни, то есть оставшейся недолгой службы. Ситуация сейчас такова, что к нему начальство уже давно не пристает с расспросами о планах на текущий день или делах, находящихся в производстве. Знают – сделает все как надо. И случись так, что у него на столе оказалось бы глухое дело – а ему перед пенсией отписывают только такие, молчаливо ссылаясь на старческое недомогание, он обязательно раскопал бы мощную подоплеку и под конец службы выплюнул бы такую сенсацию, что подарили бы не часы с гравировкой «От министра внутренних дел», а попросили бы принять орден за заслуги. Бабушкин уже давно служил не за звания и не за ордена, его волновал сам процесс работы, он вплелся в его жизнь и образовал симбиоз, какой образуют баобаб с лианой-паразитом. Но доказать всему миру или как минимум областному ГУВД свою значимость, молчаливо объяснить, что в свое время не на того поставили, а о главном позабыли – он считал необходимым. Это называется здоровым карьеризмом…

Яростно разминая челюстями котлету, он слушал болтовню жены и жалел, что не женился на глухонемой. Бог если что-то забирает, то обязательно что-то дает взамен. Если бы жена была глуха и нема, то тогда не была бы красива. Тридцать лет назад он выбрал второй вариант и до сегодняшнего дня об этом не жалел. Сейчас же в голову лезли богопротивные мысли, а все из-за какого-то зэка, найденного добрыми гражданами в лесу. Опоздай они на полчаса, и сообщение из РКБ прилетело бы не в его смену. И тогда Бабушкин мог запросто закончить карьеру, не терзаясь тем, что не сделал главного. А убеждение в том, что странный пациент РКБ тот самый шанс, что господь дает один раз в жизни, его не покидало и даже крепло.

Оставив гарнир недоеденным, Бабушкин ушел в комнату и развалился перед телевизором. Быть может, он просто гонит? Мужик действительно шел по лесу… с картами «Виза» и «Маэстро»… искал ранние грибы… в костюме за тысячу долларов… а тут появились злодеи, избили… ничего не взяли… ушли…

Бредятина!

До автотрассы – пять верст! До ближайшего аэропорта – сто! До населенного пункта – одна! Выходит, шел из Ордынска?

Оперативка захрустела, снова разматываясь по комнате. Задержание бандгруппы на проспекте Революции в Ордынске… Столкновение под Шарапом цистерны с бензином… погибли три инкассатора…

Все это не то. Бабушкин выезжал. В первом случае начальник из РУБОПа, приехавший из Новосибирска, брал какого-то Гулько с его людьми. Бабушкин с Метлицким – так фамилия начальника – разговаривал, тот уверял, что взял всех, и просил не лезть в его дела, сволочь. Во втором случае у Бабушкина была надежда на то, что в инкассаторском броневике были деньги, но денег не оказалось. Броневик разворотило, три тела вылетели из него и сгорели заживо. Водитель цистерны «Вольво» отправлен в Новосибирск с ожогами и психическим расстройством.

Решив успокоиться и представить ситуацию, Бабушкин стал размышлять рационально. Как мог оказаться в лесу «синий» с банковскими кредитками? Дело было так… Он ехал на своей машине… Гнал ее из Владивостока, где купил за копейки, покупателю в Москве. «Ленд Крузеры» с правым рулем в Москве куда дешевле, чем с левым, а суть одна – респектабельность. Автогонщики-перекупщики очень часто и деньги при себе имеют, и цепи золотые. Тем паче – если из Москвы. Лайер – «гонщик под заказ» с хорошей репутацией. Клиентов никогда не подводит, а потому и деньги имеет. Реноме в автобизнесе значит много.

Остановился бедолага где-нибудь под Шарапом перекусить, его «приняла» местная братва, они не поняли друг друга, получился скандал, закончившийся ударом по голове. Джипа нет, удостоверения водительского нет, документов на машину – тоже. Мужика увезли в лес, выбросили. Джип угнан в Новосибирск. «Терпила» очнулся, не понял, что случилось и где он находится, и пошел куда глаза глядят. Не дошел до Ордынска ровно километр и потерял фазу. Очнулся в больнице. Ничего не помнит.

И почему бы это ему не быть Антоном Павловичем Лайером, спрашивается? Его нет в ИЦ? Так что в этом удивительного! Бабушкина тоже нет в ИЦ, но ведь это не означает, что он вводил больного в заблуждение, представляясь таким образом. Отсутствие в ИЦ фигуранта означает не то, что он врет, а то, что он не судим.

Словом, поднимется на ноги, придет к нему, нужно будет отдать кредитки и деньги с извинениями. Бабушкин всегда извинялся, когда оказывался не прав. Быть может, потому и не поднялся выше Ордынска. Ври он наглей, как другие, быть может, уже давно сидел бы в ГУВД области и жена Галка не так пилила бы…

– Что-то ты больно подозрителен стал, Дима, – с иронией обратился Бабушкин к себе, лежащему на диване. – Скоро за женой следить начнешь. Или соседа в подвале караулить. Человеку бы сочувствие высказать, поддержать – денег-то немалых, поди, лишился, а ты, сволочь, гнешь свое…

– С кем это ты там беседуешь, Бабушкин? – обратилась к нему, входя в комнату после уборки, жена. Мужа она всегда называла по фамилии, и в устах ее это выглядело как-то по-домашнему, близко. В свои сорок пять она была очень хороша собой, и сейчас, глядя на нее снизу вверх, пятидесятилетний Бабушкин понял, что еще два года службы, и он окончательно озвереет. Если он уже сейчас долдолнит сам с собой, то что будет дальше? А все это пресловутое «последнее» дело, чтоб его… – Издержки служебной деятельности? – присев к нему на диван, она провела по его волосам, давно тоскующим по рукам парикмахера, и поцеловала в голову. – Давай уедем отсюда, а, Дима? Деньги есть, квартира в Томске есть, что тебе еще надо? Будешь карасей удить, на велосипеде кататься, собаку заведем. Лабрадора. Хватит уже за жульем гоняться. Напиши завтра рапорт, а?..

Галина вышла за Бабушкина сразу после окончания института. Можно сказать, по нелепости. Был у нее тогда парень, планировали они с ним сыграть свадьбу, но он вдруг взял да и женился на первокурснице с юрфака и уехал, даже не попрощавшись. Она погоревала, а тут вдруг кочетом налетел с признаниями в любви Дима. И то, что в Галине до этого момента страдало и плакало, вдруг воспламенилось и взорвалось… И она вышла за самого неказистого паренька на курсе – Диму Бабушкина. Был тих, себе на уме, торжества обходил стороною и все время что-то читал. Галка все подсматривала – что. И с удивлением замечала в руках будущего юриста то Булгакова, то Брэдбери, то, черт его побери, античную драму. Раньше это воспринималось с иронией, а уже после того, как Галка оказалась под фатой, стало ясно, что угодила в самую десятку. Дима Бабушкин оказался преумнейшим парнем с бесовщинкой в голове, которому ничего не стоило, оказывается, и на руках ее пронести, и в бассейн с десятиметровой вышки прыгнуть. Жаль, ни разу не удалось посмотреть, как он бьет морду кому-нибудь, но с годами это желание превратилось в недоразумение по поводу того, как она могла о такой глупости мечтать.

С Бабушкиным ей жилось легко и весело. Мужик оказался с чувством юмора, нехарактерным для тихонь, и никогда не устраивал сцен ревности, догадываясь, видимо, почему она за него пошла. Но годы летели, и Галина убедилась окончательно – она любит этого сумасшедшего, больного азартом разгадывания чужих тайн мужчину. Понимала его, а потому никогда не лезла в душу. Однако теперь, когда следовало остепениться и немного отдохнуть от ребусов на крови, Галина стала со свойственной всем умным женщинам осторожностью убеждать мужа уйти на покой. Разведбеседа за год до пенсии принесла удручающие результаты – Бабушкин не собирался никуда уходить, кроме как по утрам на службу. Через шесть месяцев, когда был выслужен последний день из двадцати лет, его пригласили на торжественное мероприятие, где, по слухам от источника, заслуживающего Галининого доверия, ее мужу наконец-то подарят золотые часы и вручат пенсионное удостоверение МВД со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Я вечером буду немного пьян, – завязывая под воротником белоснежной рубашки галстук, сообщил Бабушкин сгорающей от радости супруге. Голос его при этом был грустен и тих. Так отправляются в последний путь смертники в полосатом одеянии на острове Огненном.

Галина накрыла стол, пригласила лучших друзей, каковых было немного, и когда раздался звонок и первая пробка из бутылки шампанского ударилась в потолок, она метнулась в прихожую и распахнула дверь со счастливой улыбкой.

В проеме стоял, опершись на косяк, Бабушкин. Галстук был растянут и сбит на бок, рубашка расстегнута, и правая пола ее выглядывала из-под пиджака. Над следователем клубились пары сивушных масел, и красноречивый взгляд убеждал жену, что завтра с постели он не встанет ни при каких обстоятельствах. Кроме того, в глазах его читалась информация о том, что никаких радостных известий он в дом не принес.

– Меня попросили остаться старшим следователем, – сообщил он. – Я согласился.

– А бухой-то тогда почему? – невпопад спросила Галина.

– Потому и бухой, – объяснил Бабушкин и, войдя, объявил застолье начавшимся.

Но Галина была женщиной. Самой настоящей. А настоящие женщины, как известно, просто так от своих намерений не отказываются. Обработка зарвавшегося следователя продолжалась методически и наконец дошла до той стадии, когда Бабушкину стало ясно – лучше уйти, но избавиться от надоедливой болтовни про карасей. Он ей сказал месяц назад: «Расследую что-нибудь существенное – и ухожу. Слово даю».

Галина знала – слову его верить можно, и с этого момента жизнь Бабушкина превратилась в кошмар. Каждый день жена встречала его фразой: «Что-нибудь существенное было?» – и это было совершенно новым в их устоявшихся отношениях. Чтобы хоть чем-то разнообразить вечернюю встречу дома, Бабушкин с порога сообщал: «Ничего существенного».

И сейчас, чувствуя, как рука Галины гладит его по волосам, он вдруг решил разобраться в причинах, заставляющих его форменным образом издеваться над близким ему человеком. И только сейчас, уронив распечатку на пол и взявшись рукой за ее ладонь, он понял – причин нет. Есть только он и она. Две трети жизни прожито, а что случилось, на самом деле, существенного? Они съездили хоть раз за эти годы за границу? Нет. Может быть, обзавелись машиной? Нет. В театре когда он был с нею в последний раз? В 1995-м на «Юноне и Авось» с Караченцовым. В отпуск ездили, к теще его, в Одинцово. Ни денег, ни положения…

– Галя, – подумав, сказал Бабушкин, – я решил.

– Что? – дрогнувшим голосом проронила она.

– Уйти. Сегодня решил. Совсем уйти. Завтра пишу рапорт. Съездим в Грецию?

– В Афины? – прошептала Галина, быстро взметнув руки к лицу, поняв, что по нему бегут, вырвавшись из многолетнего плена, слезы. – Дима… Значит, больше не будет этих… Сборов, командировок и совещаний? Ничего не будет?

– Ничего, – и он решительно замотал головой, уже догадываясь, какой подарок сделал жене за месяц до годовщины свадьбы.

И Галина ожила. Она скинула со своих сорока пяти добрую половину… Пяти минут хватило на составление плана на ближайшие пять лет. Все проблемы превратились в ничто. Осталось главное – он и она.

Бабушкин смотрел на нее и смеялся, как ребенок. И она, впервые увидев своего мужчину с побитыми сединой висками, хохотала, как в девичестве.

– Мы сегодня будем смотреть фильмы! – объявила она, скрылась в коридоре и вынырнула оттуда с пакетом в руках. – Я на завтра набрала себе дисков, чтобы скучно не было, но теперь мы будем смотреть их вместе!

Он не успел возразить. Перед ним засверкали яркие упаковки компакт-дисков с фотографиями главных героев и главных сцен.