Золотые эполеты, пули из свинца

Последнюю реплику возмущенной барышни он превосходно расслышал.

– Ну, зачем же так сурово, сударыня! – беззлобно и чуть насмешливо сказал он, подходя ближе. – Я ведь тоже недавно с фронта и собираюсь вернуться туда же, вот только последние три дня отпуска догуляю. Да и все господа офицеры, которых вы видите пред собой, смею вас заверить, основательно понюхали пороху. И еще понюхают не раз и не два. Офицер ведь должен быть храбрым и не пасовать перед любыми трудностями, вы согласны? А ведь эти качества характера тоже можно и нужно тренировать, как, скажем, память или силу мышц.

– Наденьте, поручик, ветер с залива еще очень холодный. – Похожий на русского витязя штаб-ротмистр протягивал князю гусарский форменный китель, на котором Наталья разглядела офицерский Георгиевский крест и сверкающий багряной эмалью крест ордена Святого равноапостольного князя Владимира, а также золотистый кружок медали «За храбрость».

Девушка слегка смутилась: все три награды о многом говорили и считались в русской армии очень почетными, их удостаивали лишь за лично совершенный подвиг. Но и сдавать свои позиции так просто она не собиралась!

– Позвольте представиться вам, сударыня, – продолжал меж тем ее оппонент, – поручик Лейб-гвардии гусарского Его Величества полка, князь Сергей Михайлович Голицын. А вот этот офицер, любезно согласившийся принять пари, – прапорщик 5-го гусарского гвардейского Александрийского полка Николай Степанович Гумилев. Храбрец, известный русский поэт и путешественник. Приходилось слышать о таком? Ага, по вашим прекрасным глазам вижу, что приходилось. Скажу вам по секрету: среди гусар поэт – не такая уж редкость!

Тут Сергей Голицын был совершенно прав: достаточно вспомнить, что Михаил Юрьевич Лермонтов в двадцать лет был корнетом Лейб-гвардии гусарского полка. Александр Полежаев, поэт и бунтовщик, тоже служил в гусарах.

Николай Гумилев сдержанно поклонился.

Да, издавна, со времен легендарного Дениса Давыдова – поэта и партизана, друга великого Пушкина, в гусарском кругу царил веселый и лихой дух вольного офицерского братства с его отчаянной бесшабашностью, бравирующим презрением к опасностям и пренебрежительным отношением ко всяческой казенщине. «Гусар гусару брат!» – это были не просто слова. Впрочем, к троим уланским офицерам поручик Голицын и прапорщик Гумилев тоже относились как к своим боевым братьям-кавалеристам, тем более что Николая Гумилева перевели в гусары из полка, где служили эти трое, всего лишь месяц тому назад.

– Я так понял, что корнета Алексея Ланского вам представлять нет необходимости? – продолжил поручик Голицын. – Услышал, на стенке сидючи, как вы, сударыня, с Алешей здоровались…

– Так точно, господин поручик! – кивнул молоденький уланский корнет, опередив вконец засмущавшуюся девушку. – Мы с очаровательной Натали в некотором смысле родственники… Правда, очень дальние.

– Позвольте поинтересоваться, сударыня, кого мы имели честь повстречать? – спросил Сергей Голицын, представив дальней родственнице корнета Ланского двоих штаб-ротмистров.

– Наталья Вяземская. Возможно, я была слишком резка, но… Поручик, ваш поступок свидетельствует о вашей храбрости, отваге… – Девушка с трудом подбирала слова и была чудо как хороша в своем смущении. Легкий ветерок с залива донес до ноздрей Сергея Голицына нежный и тревожный аромат «Violet– te de Parme», дорогих парижских духов. – Поступок соответствует вашим понятиям о чести, не так ли? Но… Какое отношение он имеет к патриотизму?

– Бог мой, но при чем тут патриотизм, скажите на милость? – несколько растерянно отозвался поручик. – Честь – честью, патриотизм – патриотизмом. Одно другому не помеха!

– Вы так полагаете? – Наталья ответила вопросом на вопрос, а затем с некоторым пафосом в голосе закончила: – Была бы у меня возможность, я бы доказала вам, что такое настоящий патриотизм!

«Лучше не надо! – мысленно усмехнулся Сергей. – Это просто превосходно, что возможности такой у вас, мадемуазель, не просматривается. Бодливой корове, как известно, Бог рогов не дает. Знаю я, чем заканчивается демонстрация настоящего патриотизма такими вот пылкими натурами с горящим взором. Убежит на фронт, и, пока ее поймаешь да спасешь, семь пар казенных сапог стопчешь. Но до чего же она хороша! Амазонка, дикая орхидея…»

Голицын действительно знал, «чем это заканчивается». Владимирский крест Сергей получил по личному рескрипту императора Николая II именно за спасение самовольно сбежавшего на турецкий фронт и угодившего в плен юного великого князя Николая…

Разговор о патриотизме увял сам собой: Вяземская не была расположена к продолжению спора. Алексей Ланский помог Наталье оседлать гнедую кобылку, и вот уже прелестная всадница в красном платье скрылась из глаз господ офицеров, которые отправились к двум извозчичьим пролеткам, поджидавшим молодых людей около Никольской церкви. Пора было возвращаться в Петроград, чтобы отметить победу Голицына в «Бродячей собаке».

2

Начавшаяся в августе 1914 года война между странами Тройственного союза и Антантой (в России ее называли Великой войной) принесла массу сюрпризов генштабистам обеих противоборствующих сторон. Не одни высоколобые теоретики военного дела, но и полевые офицеры, непосредственно командующие войсками на полях сражений, только в затылках почесывали: так воевать их не учили! Минометы, бронепоезда, боевые аэропланы, подводные лодки… Боже милосердный, а отравляющие газы?! Кто бы мог подумать, что дело дойдет до применения столь мерзкого и бесчеловечного средства, которое и оружием-то язык не поворачивается назвать! Каких только новых средств уничтожения себе подобных не придумали изобретательные люди…

Но главный сюрприз заключался в том, что изменился сам характер военных действий, война затягивалась, она оказалась совсем не такой скоротечной, как мнилось в ее начале.

К концу осени 1914 года маневренная фаза войны, которая характеризовалась стремительными перемещениями громадных армейских группировок, закончилась. На всех фронтах установились стабильные линии противостояния. То та, то другая сторона время от времени пыталась прорвать вражеские позиции, но безуспешно.

…Это был настоящий ад: на каждый метр фронта обрушивался ливень снарядов! Но как только густые цепи пехоты выходили из своих окопов и устремлялись вперед, солдаты противника выбирались из блиндажей, устанавливая пулеметы.

Идущие в атаку беззащитны, и пулеметные очереди косили их сотнями. Иногда наступающим удавалось продвинуться на несколько сот метров, но почти всегда очень дорогой ценой. Что же мешало многочисленным полкам достичь решающего успеха?

Траншеи, проволочные заграждения, минные поля и главное – пулемет, который безраздельно господствовал на полях сражений. Громадные потери в живой силе заставляли солдат буквально закапываться в землю. В результате фронты превращались в сплошную «застывшую» линию окопов.

Воюющие стороны предпринимали попытки взломать фронт, и в первую очередь с помощью мощной гаубичной артиллерии. Но уничтожить всех солдат противника не могли даже самые грандиозные артподготовки. Те военачальники, которые пытались воевать по старинке, в лоб атакуя линии превосходно укрепленной и глубоко эшелонированной обороны, для собственных войск были страшнее любого неприятеля, поскольку за локальные успехи платили в полном смысле реками крови, жизнями сотен и тысяч своих солдат.

Такое бессилие средств наступления перед средствами обороны стали называть «позиционным тупиком».

Правда, появились броневики – автомобили и трактора, обшитые листами броневой стали и вооруженные пулеметами. Появились даже первые танки, громоздкие чудовища, неуязвимые для пуль. Они двигались в боевых порядках пехоты, преодолевали окопы и проволочные заграждения, подавляли вражеские пулеметы. Но, во-первых, таких сухопутных дредноутов было еще слишком мало, а во-вторых, и это главное, они оставались слишком медлительными, неуклюжими, неповоротливыми и не могли пока что вывести военные действия из позиционного тупика.

Военная панорама весны 1916 года – это застывшие фронты, бесконечные линии окопов и заграждений из колючей проволоки, избороздивших, как шрамы, лицо Европы; укрытые брустверами тяжелые орудия, окутанные гарью поля и леса; миллионы засевших в траншеях солдат, почерневших от порохового дыма, покрытых окопной грязью.

Вообще говоря, такое затягивание войны было на руку скорее Антанте, чем центральным державам Тройственного союза. В особенно неприятном положении оказалась кайзеровская Германия: воплотить в жизнь план Альфреда фон Шлиффена не удалось. Повторения сценария Франко-прусской войны 1870 года не получилось, Франция выдержала первый удар, и Россия успела отмобилизоваться. Провалилась континентальная блокада Англии. В войну на стороне Антанты вот-вот могли вступить Североамериканские Соединенные Штаты… На турецкую армию особых надежд германские военные и политики тем более не возлагали, слабоваты оказались потомки воинственных османов. Про болгар и говорить не приходилось: не хотели, хоть тресни, болгарские солдаты воевать с русскими братьями, так что получалась в Причерноморье не война, а натуральная оперетта…

Словом, даже вильгельмовские стратеги молчаливо признавали, что время работает против них, что обозначаются пока еще едва заметные признаки изнурения центральных держав и перевеса Антанты. Становилось все более очевидным, что армиям Тройственного союза вскорости придется перейти к стратегической обороне…

Вот и выходило, что германцы оказались в такой ситуации, когда они были готовы применить любые средства, лишь бы поскорее и порешительнее переломить невыгодный для себя ход войны. Не особо, так сказать, стесняясь и не слишком обращая внимание на всякие там Гаагские международные конвенции вкупе с прочей слюняво-сентиментальной чушью, навязшей в зубах с рыцарских времен. Сейчас времена другие! Все, что позволяет нанести максимальный урон противнику, является морально допустимым. Газы так газы, «живые щиты» из военнопленных и гражданских лиц – тоже подойдет. Это – во-первых.

Во-вторых, Германия могла надеяться только на союзную помощь Австро-Венгрии. Оставшись в одиночестве против объединенных сил держав «Сердечного согласия», кайзеровская империя не протянула бы и полугода.

Из этого закономерно следует – в-третьих: нужно попытаться мощным ударом вышвырнуть Австро-Венгрию из войны, заставить одряхлевшую лоскутную империю Габсбургов пойти на сепаратный мир. Тогда и судьба не в пример более сильной Германии решится быстро и однозначно.

Вот из каких соображений исходил блистательный стратег генерал Алексей Алексеевич Брусилов, когда на военном совете, состоявшемся 14 апреля 1916 года в Могилеве, настоял на том, чтобы и его Юго-Западный фронт принял участие в наступлении.

Однако частям Брусилова, в особенности 8-й ударной армии, которой командовал генерал Алексей Максимович Каледин, предстояла весьма сложная задача! Австрийцы заблаговременно серьезнейшим образом укрепили, инженерно обустроили линию фронта, зигзагом тянувшуюся от местечка Рожище на северном фланге через Тернополь к Черновцам на юге. На рекогносцировках офицеры Императорского Генштаба, наблюдавшие за позициями австрияков в стереотрубы и бинокли, отмечали глубоко эшелонированную оборону, бетонные укрепления, возводившиеся в считаные недели, три ряда траншей полного профиля с блиндажами, замаскированные пулеметные гнезда, минные поля, спирали Бруно… О том же свидетельствовали данные полевой, воздушной и агентурной разведок.

Крепкий орешек, такой с налета не разгрызешь!

Многие военные специалисты сходились во мнении, что прорвать подобную сверхплотную оборону едва ли возможно…

3

С прапорщиком Николаем Гумилевым поручик Сергей Голицын и в самом деле познакомился совсем недавно, около месяца тому назад, когда переведенный из улан в гвардейский гусарский полк Гумилев прибыл с фронта в Петроград.

Нет, конечно же, Сергей знал, что есть в России такой молодой, но уже весьма известный поэт. И хоть Сергей Голицын был весьма далек от мира современной литературы, а зарифмовать хотя бы две строчки не смог бы даже под угрозой расстрела, хорошие стихи он ценил. А те стихи за подписью «Н. Гумилев», которые попадались поручику, ему очень даже нравились! Отличные стихи, ясные и мужественные.

К тому же Сергей Голицын знал, что не прошло и месяца с начала войны, как Николай Гумилев пошел добровольцем на фронт, став вольноопределяющимся. И служил он не где-нибудь при штабе, а в уланском полку, что понимающему человеку о многом говорит.

Такой поступок, ясное дело, весьма импонировал поручику Голицыну, вызывал уважение.

А прошлым летом в руки Сергею Голицыну попалась газета «Биржевые ведомости», на третьей полосе которой были напечатаны «Записки кавалериста» с пометкой: «От нашего специального военного корреспондента». Публикация с подписью «Николай Гумилев» заинтересовала поручика. «Записки» очень понравились Сергею своим простым, благородным тоном, детальным знанием материала, непридуманностью и духом подлинности: с первых строчек становилось ясно, что это писал не дилетант, не случайный гость на фронте, а настоящий боец, побывавший в жарких схватках и знающий военную жизнь не понаслышке. Доводилось поручику Голицыну встречать на фронте таких «военных корреспондентов», которые, попав на передовую, пугались до дрожания коленок, быстренько сматывались в глубокие армейские тылы и уж там давали волю своей фантазии, шустрили пером, кто во что горазд. Нет, этот не из таких горе-писак. Этот – свой брат, боевой кавалерийский офицер. Еще раз: поражала точность, предметность, узнаваемость, с какими были переданы и конкретика боевых действий, и их атмосфера. Никакой риторики, зато бьющее в глаза ощущение жестокой правды войны.

Мало того, многие мысли и суждения, которые высказывал автор корреспонденции, полностью разделялись Сергеем Голицыным. Он соотносил виденное, испытанное и рассказанное Гумилевым с тем, свидетелем и участником чего Голицын был сам, что навсегда врезалось в память.

Гумилев писал: «Если пехотинцы – поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы – это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы – наши отцы, – говорит кавалерист пехотинцу, – за вами, как за каменной стеной».

«Все правильно, – согласился Сергей, прочитав эти строки, – так оно и есть. Кроме того, кавалеристом надобно родиться, и тот, кто прислал эту корреспонденцию, похоже, прирожденный кавалерист. Интересно было бы с ним познакомиться. Как знать, может быть, и встретимся на фронтовых дорожках».

Они встретились, но не на фронте, а в Петрограде, в марте, когда Сергей Голицын прибыл с фронта в столицу, будучи в отпуске. Их представил друг другу старинный приятель поручика Голицына граф Владимир Соболевский, тоже поручик, но из конногвардейцев. Владимир был отчаянным храбрецом, забиякой и пьяницей, безудержным гулякой, редкостным волокитой и добрейшей души человеком. Соболевский и сам пописывал стишки, на взгляд Голицына совершенно чудовищные. Конечно, своего мнения он Владимиру не высказывал, а то могло бы и до дуэли дойти. Но услышав, как его приятель, могучий кавалергард под два метра ростом, завывающим голосом декламирует что-то вроде:

Я пред тобой повергся в прах.
И ты пролепетала: «Ах!»
И нежно Вечности рука
Держала нас, как два цветка… —