Вернуть общак

– Ты не пыли, – посоветовал Пащенко. – Делай свое дело. А генпрокурора я возьму на себя. Сделаю тебе санкцию на арест. Кстати, если ты не будешь отдыхать, то скоро совсем постареешь. Кто тебя просит ставить прослушку на Заруцкого, а? Я тебе назвал две фамилии. Второй товарищ не отягощен статусом неприкосновенности и уж совсем никак не попадает под закон о статусе судей. Послушаешь его, заодно и того, в чей кабинет и квартиру тебе доступ воспрещен. Саша, не тупи, ради бога.

– А где доказательства, Вадим? Ты рассказал очень занимательную историю. Но если я ввяжусь в нее и на старости лет попаду в жир ногами, то мне… Вадим, мне просто стыдно будет. Скажут, старый дурень решил порядок во власти навести. Заломать их всех, аки медведь странников, я смогу. Но как доказать? И потом, Вадим, я почему-то тебе не верю.

Пащенко наклонился и сплюнул в урну. Это очень хорошо слышал в трубке Земцов.

– Саша, дело Артемова, о котором я тебе только что говорил, в данный момент находится в производстве судьи Шмидт. Послезавтра утром его заберет себе Заруцкий. Откуда я, прокурор, могу об этом знать? Данный факт будет доказательством?

– Посмотрим…

– Посмотри. Но после того, как возьмешь Вихорева в контроль. Иначе опоздаешь, парень. Да и я вместе с тобой.

Вечером следующего дня кабинет начальника судебного департамента Вихорева был уже на контроле оператора ОРЧ. Все разговоры в распечатанном виде ложились на стол Земцова через пять минут после их окончания.

– Вихорев, слушаю!

– Анатолий Кузьмич, это Заруцкий! Доброе утро!

– Доброе. Говори, Николай Сергеевич.

– Тут такое дело… Вчера вечером мне позвонил от вас человек и…

– А! Да-да!

– Он сказал, чтобы я принял от него несколько комплектов оргтехники и это…

– Все правильно, Николай Сергеевич, – перебил Заруцкого Вихорев. – Половину забираешь себе, а другую, будь добр, подвези к моему дому. Я сам там распределю, кому что. В каждом суде требуется то одно, то другое.

Заруцкий замялся.

– Там все в двойном количестве…

– Ты не русский, что ли, Николай Сергеевич? – удивился Анатолий Кузьмич. – Я же сказал, подели все на два и одну половину подвези к моему дому! Там два компьютера, два монитора, два… как его?

– Сканера.

– Да, сканера!

Заруцкий просто не знал, как сказать о главном. А вдруг о долларах тот ничего не знает?

– И два…

– Да, два! Два валета и вот это! Николай Сергеевич, ты стаканчик принял с утра, что ли? – высказал догадку Вихорев. – Его уже начал доставать этот полудебильный разговор по служебному телефону. – Ты четное количество на два сможешь поделить, или тебе трезвого помощника прислать?

Заруцкий решил, что Вихорев специально рихтует разговор по телефону, чтобы он не болтал лишнего. Вихорев в курсе, значит, все правильно.

– Все понял, Анатолий Кузьмич. Я вторую половину положу в пакет с документацией на оргтехнику.

– О, господи… – услышал он в ответ, после чего раздались короткие гудки.

Глава 21

Черный «Мерседес» въехал на стоянку и остановился у самых ворот кладбища. Двигатель затих сразу, но люди показались из салона лишь спустя несколько минут. Понедельник на кладбище, да не в церковный праздник, обычно бывает очень немноголюдным. Люди, которые медленно и обреченно вырывали траву на могилах, приводя их в порядок, или просто сидели и молча глядели на памятники, были исключением. Их привел сюда лишь этот день. Он и объединял всех живых, находящихся здесь.

Но пассажиры «Мерседеса» не входили в это число. Нынешний день ровным счетом ничем не связывал их с кладбищем. Двух мужчин в темных костюмах, медленно бредущих параллельными рядами вдоль могил, интересовало другое число. Двадцать четвертое. Именно в этот день был похоронен судья Костин.

– Я нашел, Пастор, – негромко произнес один из них.

Он стоял лицом к скромному памятнику. Земля успела засохнуть, а мрамор еще не потемнел. Живые цветы завяли, но синтетические венки не покрылись пылью. Скромная фотография. Короткие данные, обозначающие начало жизни и ее конец. Мизерный отрезок, почти точка на прямой линии, обозначающей существование человечества.

Пастор аккуратно обошел свежие могилы и приблизился к неокрашенной оградке. Некоторое время, пачкая рукава дорогих костюмов о ржавчину, он созерцал последнее пристанище человека, который в недавнее время являлся смыслом его жизни.

Едва выйдя на свободу вместе с Сохой, вор незамедлительно продолжил дело, которым занимался вплоть до погрома в «Глобусе». Он знал, что взять его не на чем, поэтому держался в изоляторе дерзко и развязно. То же самое делал и Соха. Ни к одному, ни ко второму Земцову не удалось привязать оружие, обнаруженное на даче у Сома. А общак – единственная улика – исчез.

Два дня Пастор отмывался под душем и приводил себя в порядок. Столько же времени у него ушло на разведку ситуации. Земцов не зря пообещал сгноить вора. Овчаров слишком хорошо знал Земцова и вынужден был ему верить. Он всем телом ощущал присутствие рядом людей из ОРЧ. Однако посещение кладбища само по себе ничего не значило. Более того, это место, наверное, было единственным, где опера не могли вести скрытое наблюдение за своими жертвами.

Поэтому сейчас Пастор был спокоен и даже раскрепощен. Он смотрел на могилу Костина и молчал. Соха, напротив, был взвинчен до предела и курил одну сигарету за другой. Соха переносил скрытое наблюдение оперативников так же плохо, как австралийский абориген выдерживает русские крещенские морозы.

Но Овчарова пугала не тюрьма. Держать ответ за утерянный общак перед братвой ему рано или поздно придется. Этот момент истины оттягивали лишь очень важные события, произошедшие за последние дни.

Смерть алтайских авторитетов сильно покачнула воровскую общину, правящую городом Смоленском. Этим деятелям сейчас было не до разборок насчет восьмисот тысяч долларов. Бабки – плюнуть и растереть! Ушли из жизни уважаемые люди. Это уже не шутка. Кровь смоется только кровью. Об этом знали все, поэтому до выяснения обстоятельств гибели Горца и Салеха Пастора никто не беспокоил. Нужно будет – он за все заплатит. Если оправдается, то все равно кто-то должен будет ответить.

Но тут вам не ментовка. В этом мире глухари душу не тяготят. Два месяца, выделяемые следователю для доказательства вины подозреваемого, – слишком большой срок. Убийства в блатном мире расследуются очень быстро. Еще не было случая, чтобы воры казнили невинного.

– Ну-ка, разверни ленты на венках, – попросил Пастор.

«От коллектива суда Центрального района», «От сотрудников прокуратуры», «От друзей».

– Скромненько, но со вкусом, – заметил Пастор. – «От родных и близких». Ты знаешь родных и близких Костина, Соха?

– У него же не было родных… – Соха, скосив взгляд, посмотрел на вора.

Он забыл, что ли? Но вместо прежнего спокойного выражения Соха увидел на лице Пастора блуждающую улыбку.

– Приведи сюда смотрящего за этим погостом.

Повторять дважды Сохе не было необходимости. Момент расслабления после зоны прошел сразу же, как его водворили в ИВС. Сейчас это был все тот же Витя Сохин. Домик руководства он не искал, знал наверняка, где тот находится.

Если ты решил приобщиться к бурной жизненной деятельности, полной опасностей, то первое, что нужно сделать, это застолбить себе участок на кладбище. Для Пастора, Сохи и всего блатного мира Смоленска кладбище было местом постоянных собраний. То одного братка развели за жизнь, то другого. Так, между делами и погостом, и проходит вся жизнь.

Смотрящий за кладбищем хорошо знал гостей, поэтому моментально вытащил свой огромный живот из-за стола и, колыхая им как арбузом непомерной тяжести, поспешил за Сохой. За способность мигать сто раз в минуту братва прозвала его Мигой. Он сопел, вытирал лоб платком, но старался не отставать. Не ровен час, Пастор еще подумает, что тот не торопится.

Коротко поздоровавшись, Овчаров спросил:

– Мига, ты помнишь день, когда этого парня хоронили?

– Конечно. – Смотрящий даже не использовал секунду, отведенную для раздумий. – Это судила. С Центрального района.

– Пламенные речи? Слова о том, какую утрату понесло общество в связи с трагической смертью этого человека?