Лобовая атака

– А все-таки в нас попали, – Алексей поднял руку и показал на правый бок башни. – Я за этим грохотом не услышал удара. Вскользь прошла болванка, вон какую дорожку оставила.

– Зато мы здесь почувствовали, – без усмешки ответил сержант. – Думал, что конец нам с Николаем. Обидно даже как-то стало, самое начало боя и так вот… Ну да обошлось.

Соколов вошел в блиндаж. Омаев стоял у амбразуры, положив щеку на приклад пулемета, и задумчиво смотрел в поле, где лежали убитые им немцы. Над стволом струился раскаленный воздух. Бабенко поднял глаза на лейтенанта, улыбнулся и продолжил набивать пустые магазины патронами из вещмешка.

– Эй, танкисты, – закричали снаружи, – где ваш лейтенант? Срочно на КП к комбату!

Соколов вышел, бросил наверх Логунову свой шлемофон и поймал брошенную им пилотку.

– Остаетесь за меня, – приказал Алексей, – осмотрите машину. Установите наблюдение. Сетку подтянуть, а то могут снова налететь самолеты. Я пошел.

Проходя по второй линии окопов, лейтенант понял, что все не так радужно, как ему казалось. Понятно, почему по немецкой пехоте не стреляла батарея 50-мм ротных минометов. Две бомбы накрыли огневые точки минометчиков. Несколько солдат выкапывали убитых, заваленных землей после взрыва. Накрытые плащ-палаткой, лежали окровавленные, черные от налипшей к крови земли фрагменты тел. Повсюду валялись осколки ящиков от мин, искореженные минометные сошки. Из груды земли торчала минометная плита, чуть дальше – окровавленная пилотка, разбитая и разломленная надвое винтовка.

Окопам первой линии досталось тоже, это Алексей видел хорошо. Он помнил, в каком порядке были окопы до бомбежки. Сейчас от траншей и ходов сообщения практически ничего не осталось. Только отдельные стрелковые ячейки и пулеметные гнезда. Артиллеристы с лопатами спешно поправляли брустверы орудийных двориков своих «сорокапяток». Одно орудие торчало из воронки покореженной станиной. Ясно, значит, осталось только три пушки.

– Раненных вон туда, в блиндаж! – распоряжался политрук в порванной гимнастерке с рукой на перевязи. Голос у него был хриплый, он все время грязной тыльной стороны руки вытирал лоб. – Санинструктор уже там. Быстрее, ребята, быстрее. Убитых в воронку.

Подойдя к блиндажу командного пункта батальона, Соколов увидел, что комбату сегодня очень повезло. Три бомбы упали всего в нескольких метрах от его укрытия. Бревна покосились, один край крыши блиндажа съехал, в щель с бревен сыпалась земля.

Сам Парамонов сидел на стуле, ординарец перебинтовывал ему голову свежим бинтом. Майор морщился, но говорил со своими командирами. Соколов доложил о прибытии и остановился за спинами других. Из четверых командиров на КП пришли трое. Значит, еще кто-то из офицеров погиб.

– Ну, все в сборе, – сказал Парамонов, потом поторопил своего ординарца: – Да заканчивай уже, Лемехов, что ты меня как дитя пеленаешь. Фуражку не смогу надеть.

– А вы каску наденьте, – проворчал солдат, закрепляя бинт.

– Ну вот, – майор встал, потрогал голову и повторил: – Все в сборе. Эта атака и предшествующий ей авиационный налет нанесли нашей обороне сильный урон. На правом фланге разбито четыре пулемета, полностью уничтожена минометная батарея, погибла одна пушка у артиллеристов. В центре обороны самые большие потери в людях. Треть стрелковых ячеек уничтожены, много раненых. На левом фланге… Что у тебя там, танкист?

Все присутствующие повернули головы к Соколову. Лейтенант откашлялся. Докладывать ему было нечего, потому что он не удосужился получить доклад у сержанта, который командовал пехотой прикрытия в первой линии обороны. А должен был это сделать первым делом.

– Потери небольшие, – сказал он. – Сейчас готовятся сведения, я доложу вам через пятнадцать минут. Я просто не успел. Мне передали приказ срочно явиться. Танк получил незначительные повреждения, но полностью исправен и готов к бою. В экипаже потерь нет.

– Не успел, – проворчал майор. – Надо успевать. А то получается, что я тебе воевать мешаю своими вызовами. У тебя там свои планы, а у меня – свои.

Через бинты на голове майора проступала кровь, и Соколов понял, что злость комбата – не от его характера, а от боли и осознания, что батальон несет слишком большие потери. Что указанный срок им не продержаться на высоте.

– Дрались все хорошо, – заговорил снова майор. – Удалось подбить несколько машин, что охладило пыл немцев. Самое главное, удалось отсечь пехоту. Пехота залегла, а без нее немецкие танки очень неохотно идут на наши позиции. Научила их война кое-чему. Отдельная благодарность танкисту. Видел, Соколов, твою задумку с затором возле овражка. Хотел ругать, что долго огня не открываешь, а когда увидел, как ты их заставил бортами к нам поворачиваться, одобрил. Молодец, тактически мыслишь, младший лейтенант.

Потери пехоты в окопах перед танком были все же заметными. Выйдя с КП батальона, Соколов первым делом прошел к пехотинцам. Пятеро убитых, восемь раненых, из них четверо тяжело. Легкораненые отказались уходить с позиций. Два пулемета были разбиты. Часть окопов и ходов сообщения завалены землей. Сил на расчистку и восстановление уже не было. Бойцы поправляли свои стрелковые и пулеметные ячейки. Наблюдатели с напряжением смотрели вперед, не покажутся ли снова немецкие танки, не послышится ли гул подлетавших бомбардировщиков.

Вернувшись к своим танкистам, Алексей выслушал доклад Логунова и замер, облокотившись грудью на стенку окопа. Он смотрел на лес, на подбитые сегодня, вчера и несколько дней назад немецкие танки и бронетранспортеры. Силы обороны тают. Пока приходила помощь, они пополнялись, а теперь, как намекнул Парамонов, помощи больше не будет. Еще сутки с небольшим надо продержаться. Но следующий же авианалет может оказаться вообще последним. Или следующая атака.

– Товарищ младший лейтенант, давайте покушаем? – раздался за спиной голос Бабенко. – Уже и обед. Немцев не слышно. Пока тихо, надо бы подкрепиться. Ребята чайку вскипятили на костре. Консервы достали. Я слышал, что кухню нашу тоже разбомбили.

– Да, полевой кухни у нас больше нет, – повернувшись к механику, сказал Соколов. – На КП сейчас решают, как распределить по подразделения оставшиеся продукты. Придется растягивать, экономить.

– На сутки как-нибудь растянем, – без улыбки сказал Бабенко.

Танкисты уселись прямо под открытым небом с котелками и консервами. Бабенко распоряжался, где постелить полотенце, чтобы не класть хлеб на землю, каким ножом открывать консервы. Логунов смотрел на механика и чему-то улыбался.

– Слышь, Михалыч, – наконец спросил сержант, когда экипаж расселся на пустых ящиках от снарядов и принялся уминать консервы, – а у тебя дети есть?

К большому изумлению Соколова, Бабенко не сразу ответил. Семен Михайлович замер с ложкой в руке, подумал, потом очень просто ответил, ни на кого не глядя:

– Есть. Наверное.

– Как это «наверное»? – поперхнулся кашей Бочкин. – Ты что же это? Когда это самое, то…

– Тихо ты, – чуть слышно сказал Логунов и толкнул локтем Николая. Он снова посмотрел на механика-водителя и спросил: – А тебе лет-то сколько, Михалыч?

– Мне? – Бабенко, глядя в котелок, старательно скреб ложкой по стенкам, собирая остатки каши. – Мне уже сорок один.

– Ух ты! – восхитился Бочкин, которому никак не молчалось. – Так ты у нас ровесник века. С тысяча девятисотого года!

Соколов смотрел на свой экипаж, слушал, как они болтают, и чувствовал, что в каждом еще осталось напряжение прошедшего боя. Опытный Логунов расчетливо бил немецкие танки, для него во время боя не существует ничего. Даже удар немецкой болванки вскользь по башне он воспринял коротко: конец или еще нет? И снова стрелял, уже забыв о попадании. И вспомнил только тогда, когда ему об этом сказал командир. Для него во время боя даже Коля Бочкин, который был почти как сын, потому что он собирался перед войной жениться на его матери, во время боя был частью механизма для уничтожения фашистов. Он мог прикрикнуть на него, даже отвесить тумака. Хотя здесь, на войне, Николай был горячим напоминанием о его невесте. Логунов даже как-то сказал, что сын очень похож на мать.

А Николай сейчас веселый. Бой кончился, все обошлось, и снова солнце, рядом свои мужики, с которыми не пропадешь. Молодость – она не знает страха, потому что в молодости никогда не верится, что ты можешь умереть. А руки немного подрагивают. Но это, скорее всего, просто от напряжения. Вытащить из укладки снаряд, загнать в казенник, выбросить гильзу. У заряжающего во время боя больше всего движений в танке.

Хотя нет, у механика-водителя нагрузка во сто крат больше. Тугие рычаги, передвинуть каждый иногда можно только двумя руками. Сколько раз Логунов, спустившись к Бабенко, в критические минуту помогал ему переключать скорости. Да, с механиком-водителем им повезло. И машину знает отлично, потому что по образованию инженер, и опыт вождения и испытания танков в сложных условиях у него большой. Если честно, то именно Бабенко много раз спасал экипаж и саму машину от смерти. А так смотришь на него: добродушный улыбчивый дядька. И с большим уважением относится к своему молодому командиру. Заботится о нем, хотя это уже становится заметным для других членов экипажа. И Соколов всячески старается избегать таких проявлений заботы.

– Да, – Бабенко вздохнул и отставил в сторону пустой котелок. Он зачерпнул кружкой из второго котелка горячего чаю и стал смотреть куда-то выше бруствера. – Ровесник века. Я на Гражданскую попал прямо из технического училища. Много нас тогда таких было, в форменных фуражках с ученической эмблемой. Кто к белым уходил, что греха таить, и такие были. А мы у красных. Знаете, даже форс какой-то у нас был. Не снимали эмблем училища с фуражек. Ни мы, ни те, кто к белым пошел. Кто-то офицерскую кокарду вставлял, конечно, но большинство – нет. Как-то старались показать, что и мы боремся за свое будущее, честь училища бережем. Да только по-разному берегли, разного хотели.

Все с удивлением слушали рассказ механика-водителя, изумляясь что этот добродушный дядька, оказывается, воевал четыре года в Гражданскую войну. И в пехоте воевал, и в саперных частях. И ранен был два раза. И с санитаркой в госпитале познакомился. Полюбили они друг друга, да только хотели конца войны дождаться, чтобы пожениться как положено. А перед самой выпиской она сказала Сенечке, что ребенок у нее от него будет. Только не успели они отношения оформить. Разбросало их снова. Пытался найти ее Бабенко, но не смог. Так и не женился до сих пор. И так странно при этом посмотрел Бабенко на командира, что Соколов подумал, не сына ли он напоминает Семену Михайловичу. Может, он так похож на ту девушку из госпиталя, что именно таким Бабенко своего, теперь уже взрослого сына, и представляет?

Молчавший во время разговора Омаев поднялся, отошел к краю окопа и снова стал смотреть в поле на подбитые танки, на трупы немецких солдат.

– Жалко парня, – кивнул на чеченца Бабенко. – Он ведь не просто воюет теперь, он мстит за свою Люду. Не сгорел бы сердцем.

Коля Бочкин поднялся, подошел к Омаеву и встал рядом. Они стояли молча, потом о чем-то стали разговаривать. Тихо, не слышно для других. Логунов покосился на друзей и шепнул:

– Есть у Николая девушка дома. Недавно сам признался. Ни мать, ни я не знали. А оказалось, есть.

Глава 2

Вторая атака тоже была отбита. Еще восемь танков и шесть бронетранспортеров задымили на поле перед высотой. Сумерки накрыли поле и отступивших в очередной раз немцев. Со стороны КП батальона то и дело стали взлетать осветительные ракеты. Не исключено, что немцы могут предпринять и ночную попытку овладеть высотой. Но ночь прошла спокойно. Высланные вперед дозоры боевого охранения тревоги не поднимали.

Блиндаж на второй линии обороны пополнился ранеными. Тела убитых относили назад, складывали в авиационные воронки. Железный ящик на столе у комбата наполнялся солдатскими книжками. В последнем бою погиб и старший политрук Васильев. В последнюю минуту он заменил убитого пулеметчика на фланге, когда рядом с пулеметной ячейкой уже не было живых бойцов. Под огнем врага он сумел добежать до пулемета и полчаса расстреливал подошедших близко к окопам немцев. И когда враг уже отступал, снаряд угодил точно в окоп. Изуродованный пулемет и тело мужественного политрука откопали бойцы.

Соколов собрал экипаж в блиндаже, когда стемнело. При свете масляной коптилки, которую соорудил Бабенко из использованной гильзы от снаряда, он смотрел в лица своих танкистов.

– У нас осталось мало снарядов, товарищи. Танк без боезапаса – уже не танк. На нем даже на таран не пойдешь, чтобы последним ударом брони уничтожить хоть еще один вражеский танк. У нас повреждена гусеница. Поэтому приказываю…

Лейтенант обвел взглядом танкистов. По глазам он понял, что все догадались о чем сейчас заговорит командир. Трудно решение, но неизбежное. Боевая машина не должна попасть в руки врага. Оружие должно или сражаться, убивать врага, или быть уничтожено.

– Последний снаряд должен быть выпущен во врага, последняя граната брошена в него. Последний, кто останется в живых, должен уничтожить «семерку», – Соколов поставил на стол бутылку с бензином. – Нужно только поджечь паклю на горлышке бутылки и разбить ее на воздухозаборнике двигателя. Все! Я хочу, чтобы все об этом помнили, товарищи.

– Даже если мы устоим до вечера и получим приказ отступить, – тихо сказал Бабенко, – «семерка» не сможет уйти.

– Мы обязаны это сделать, – так же тихо напомнил лейтенант и вышел из блиндажа.