Палачи и герои

– Ты создан для этого, сынок. Только не наделай глупостей по молодости – там жизнь строгая. И когда-нибудь я буду горд тем, что выписал тебе это направление…

Глава 3

История с налетом на банк «Варшавский траст» наделала много шума. Фотографии Дантиста за решеткой помещались на первых полосах газет. С воли ему передали через продажного конвоира весточку: «Молчи. Мы спасем тебе жизнь, брат и соратник».

У него теплилась надежда на эту помощь. Но она рассыпалась в прах, когда 29 июня 1937 года похожий на грифа-стервятника судья Краковского окружного суда, не глядя на подсудимого, сидящего на узкой деревянной скамье в окружении толпы конвоиров, объявил приговор:

– Смертная казнь.

Сперва Дантист с нездоровым равнодушием воспринял его. Будто не понял, о чем речь. Словно говорили не о нем. А в тесной одиночной камере с узким окошком под потолком навалилось даже не отчаяние, а непомерная тяжесть.

Судья своими словами подвел черту, отнял будущее. Теперь оно ограничено несколькими неделями. И, осознав это, Дантист по-волчьи взвыл, ударил кулаками о стену. Потом успокоился, стиснул зубы. Пока жив – есть шанс. У него нет револьвера, но имеются бумага и перо. И он будет драться на этом бумажном поле боя.

Нового адвоката – недавнего выпускника Львовского университета Альберта Красновола, наняла Организация. Совсем молодой, лет двадцати пяти, худощавый, с умным тонким лицом, он глядел на подзащитного со сдерживаемым восторгом и сразу объявил:

– Я полностью разделяю ваши воззрения. И восхищен вами. Мы сделаем все, чтобы сохранить вас для нашего общего дела.

Дантист благосклонно посмотрел на него. Нет ничего более очаровательного, чем порывы молодости. Очаровательного и глупого.

И полетели прошения всем возможным адресатам – в суды, в парламент, президенту. Адвокат оказался не по годам мастеровитым и проявлял чудеса словесной эквилибристики. Они попали в нужное русло, напирая на то, что Станислав Ковган – бывший боевой офицер, дрался с русскими, и только отчаяние толкнуло его на преступление. Он раскаивается и обещает искупить вину.

Польша застыла в предвкушении скорой войны с русскими, возможно, в союзничестве с Германией. И соратники на воле подняли через газеты грандиозный шум: «Суд приговорил героя войны против России к смерти. Позор забывать своих солдат, которые вынуждены идти на преступление, чтобы не умереть с голода!» Поскольку общество и правительство погрязли в антисоветской воинственной риторике, неудобно было казнить борца с ненавистным СССР, награжденного Серебряным Крестом.

Приведение приговора в исполнение оттягивалось. И у Дантиста возникло немало времени на одиночество. Он не раз задавал себе вопрос – а не жалеет ли он перед лицом смерти о выбранном пути? И упрямо раз за разом повторял – не о чем жалеть. Все было правильно.

Когда же он ступил на этот тернистый путь? Наверное, переломным моментом стал разговор с отцом в далеком 1920 году. Тогда восторженный недавний гимназист объявил, что уходит добровольцем бить Красную армию и отвоевывать у большевиков исконно польскую землю – Украину.

– Зачем ты это делаешь? – спросил отец, пригласив сына в свой обставленный громоздкой мебелью кабинет.

Он редко удостаивал сына такими разговорами. Жесткий и властный человек, титаническими усилиями выбившийся из галицийской нищеты и безысходности и ставший уважаемым львовским конезаводчиком, он всегда был неразговорчив и закрыт для всех, даже для близких. Настал редкий момент, когда он приоткрылся перед сыном.

– Россия ответит за многовековую оккупацию Польши, – заученно выдал Станислав.

– Польша – не наша страна. Поляки всегда ненавидели твой народ, сын. И заслуживают, чтобы ты ненавидел их в ответ.

– Но ты живешь здесь!

– Мы родились в Российской империи. Она тоже заслуживает нашей ненависти. Но она и защищала нас. А сейчас нам будет совсем плохо.

Потом Дантист не раз вспоминал этот разговор. Пройдя через войну и умыв кровью проклятую Россию, заработав офицерское звание и орден, в итоге он убедился в справедливости слов отца. В свободной Польше украинцы – люди низшего сорта.

Отец не жалел денег на образование детей. Станислав терпеть не мог лошадей, и на семейном совете было принято решение, что дело продолжит младший сын. А Станислава ждали медицинский факультет одного из старейших в Европе Львовского университета имени Яна Казимира и высокооплачиваемая профессия зубного врача.

Со временем он все больше видел доказательств верности слов отца, что Польша вовсе не Родина для западных украинцев. Национальные противоречия Российская империя глушила больше ста лет, но стоило Польше выйти из ее состава, как все вернулось на круги своя. Западные украинцы вновь стали для поляков тем, кем были всегда, – рабами, скотом и быдлом.

Нищета и так в Польше была страшная, но забитое украинское сельское население страдало вдвойне, подвергаясь притеснениям со стороны помещиков-землевладельцев и властей. Из четырех сотен украинских школ в 1912 году на Западной Украине к тридцатым годам осталось десять. Интеллигенция составляла один процент западноукраинского населения. Пробиться наверх, сделать хоть какую-то карьеру галичанину было практически невозможно.

Приходило в упадок и семейное дело. Отец держался на плаву гигантскими усилиями, но все равно отступал в борьбе с польской бюрократией и нечестной конкуренцией.

Неудивительно, что Станислав вступил в львовский студенческий кружок националистов. Однако, кроме грез о Великой Соборной Украине, ничего полезного там не почерпнул. Зато однажды на него вышли офицеры, с которыми он воевал против войск Тухачевского. Они были в курсе его контактов с националистическими организациями и посоветовали прекратить их. Есть настоящее дело, где востребован его боевой опыт, – его ждут в Украинской войсковой организации. Это была подпольная политическая, но больше террористическая структура, ставившая целью создание независимого Украинского государства. Порадовали его, что в средствах УВО не нуждается.

Первое задание – покушение на городского главу, прославившегося жестокими притеснениями украинцев. Станислав выпустил в него четыре пули и спокойно скрылся. И стал полностью своим – прошел проверку, получил подпольный псевдоним Дантист.

Через месяц в Праге на конспиративной квартире он встретился с легендарным руководителем УВО Евгеном Коновальцем. Бывший петлюровский офицер, честью и славой служивший Украинской Народной Республике, коварно уничтоженной большевиками, он стоял у истоков националистического движения. Сумел расшевелить инертных галичан, студенческую интеллигенцию. И зарекомендовал себя в боевых акциях. Еще в 1921 году осуществил покушение, правда, неудачное, на главу Польши Пилсудского. Организовал боевые ячейки, уничтожавшие неугодных политиков, помогавшие крестьянам в борьбе с польскими панами. Ну и не брезговал экспроприациями экспроприаторов – свободы без денег не бывает.

Дантист в Организации стал считаться мастером экспроприаций. Умел он добывать деньги – имелся такой востребованный талант. Вскоре стал руководителем ячейки. И в 1929 году с приключениями пробрался в Вену, где принял участие в съезде националистических организаций Западной Украины, названном Первым Великим Собором. Там была основана Организация украинских националистов – ОУН. Ее основой стали кадры УВО и представители радикальной студенческой молодежи. Проводником – так назывались руководители снизу доверху – остался Коновалец, руководивший Организацией из эмиграции.

В лидеры ОУН быстро выбивался молодой и перспективный Степан Бандера, сын грекокатолического священника, бывший студент агрономического факультета Львовской политехники. В 1933 году он стал руководителем подразделений ОУН на всех западноукраинских территориях. Личность эта была неоднозначная, но Дантиста устраивало в нем одно – ставка на террор. И вскоре он оказался в его близком окружении.

И с таким командованием начались горячие деньки. Дантист без устали подбивал крестьян на бунты в голодные 1932–1933 годы. Участвовал в кампаниях против польского языка и саботаже польских товаров. И успешно работал по ликвидациям и экспроприациям. Да, есть что вспомнить. Не раз полиция шла по его следам, но тщетно. И вот теперь – смертный приговор.

Кстати, сам Бандера был арестован в 1936 году с соратниками и тоже был приговорен к смертной казни. Однако помилован и теперь отбывал пожизненное заключение…

Дантист писал без особой надежды очередные письма в разные инстанции. И ждал, когда взвод солдат по команде «пли!» расстреляет его у тюремной стены.

Однажды его вывели из одиночной камеры. Шагая по пустым длинным коридорам, он был уверен, что его ведут на расстрел. И странное чувство им овладело – обреченности и вместе с тем облегчения, что все закончилось. Что это конец не только жизни, но и ожиданию смерти. Только каждый следующий шаг давался ему тяжелее. Близилась проклятая команда «пли!»…

Но привели его на второй этаж к заместителю начальника тюрьмы. Там пожилой, с пышными усами, мужчина в строгом костюме-тройке, представившийся прокурором, с каменным лицом отчеканил:

– Президент подписал указ о помиловании Станислава Ковганя с заменой смертной казни пожизненным тюремным заключением.

Пожизненное? Дантист усмехнулся. У него была твердая уверенность, что Польше столько не протянуть…

Глава 4

Хорошо обустроенные теплые казармы и аудитории достались советским курсантам в наследство от юнкерского училища, образованного еще в середине девятнадцатого века. Потом здесь было императорское пехотное училище, а при советской власти – мусульманские командные курсы, татаро-башкирская командная школа. А в 1937 году вновь вернулось название «пехотное училище». И здесь Ивану Вильковскому предстояло учиться долгие, в его-то возрасте, два года.

Он легко вошел в четкий армейский ритм. И заслужил у сокурсников славу службиста и педанта. Не было случая, чтоб он сознательно не выполнил приказ. Самоволки, беготня по падким до курсантов девушкам – это все не для него.

– Ну, ты прямо как машина, Ванюша, – подначивали его курсанты, отдыхая на травке после марш-броска с переходом в тактическую задачу.

– Нет, – качал головой Иван. – Машина – это мы все. А я только хорошо смазанная деталь.

– Ну, учись, деталь, – хмыкали курсанты, пришедшие из войск и считавшие, что жизнь знают.

– Вы, правда, не понимаете? Вызубренный урок – это спасенная жизнь там, на войне. Невыученный урок – погубленная жизнь. Пока есть возможность – надо учиться.

И он учился. Долбил военные премудрости. Без усилий освоил топографию. Тактика вообще будто для него создана – преподаватели удивлялись его умению сделать единственно верный ход в сложной обстановке. Стрельба, сборка и разборка оружия, изнурительные марш-броски – это все его. Зато уставы, тыловые премудрости, военное законодательство, методические дисциплины, химию, медицинскую подготовку зубрил через силу, поэтому тратил на них больше времени. Но ведь без них командиру тоже никуда. Чего совершенно не переносил, так это шагистику, отнимавшую драгоценное время.

При этом он продолжал заниматься боксом и без особого напряжения стал чемпионом округа.

– Ну ты и бьешь, курсант, – сказал очухавшийся после нокаута на окружных соревнованиях здоровенный сержант-артиллерист.

К Ивану не раз подкатывали именитые тренеры, обещали златые горы, любовь всего советского народа, участие в соревнованиях за рубежом, что походило на сказку. Надо только дать согласие – а со службой вопросы решат. Но он знал – его призвание не ринг, а поле боя. И поэтому надо учиться, учиться и учиться.

Гоняли преподаватели курсантов от души, пытаясь втиснуть в два года обучения столько, сколько еще недавно давали за три. Не все выдерживали такой темп. К выпуску отсеялось семь процентов – по неуспеваемости, низким морально-политическим качествам, дисциплинарным проступкам. Но это приемлемый и полезный отсев. Ивану не хотелось, чтобы его фланги в бою прикрывали ненадежные люди.

В конце 1939 года СССР вернул Западную Украину и Белоруссию. Зимой курсантам выделили несколько дней отпуска. И Иван смог насладиться привычными разговорами с дедом под ароматный чай, который приносила мама в больших фарфоровых кружках.