Бессмертный эшелон

– Спасибо, – Дорвельц кивнул и принялся неловко закутываться в огромный кусок брезента, который экипаж использовал, чтобы укрывать танк от дождя и снега во время стоянок.

Он бросил осторожный взгляд на русского офицера, тот не отпускал скабрезные шутки, не вел себя высокомерно, как обычно делали офицерские чины в немецком штабе. Сосредоточенно наблюдал за колонной и обстановкой вокруг.

– Вы ведь не верите в бога в Советском Союзе? – вдруг робко спросил пленный Алексея.

У Алексея не было желания вести дискуссии с арестантом, который только час назад направлял орудия своих танков в боевые машины его ребят.

– Я верю в человека, – ответил он сухо и отвернулся к планшету с картой.

– А я католик, мой отец – священник в сельской церкви. Даже не знаю, как вышло, что его сын стал убийцей. Он учил меня всегда совсем другому… – Карла все сильнее грызло жуткое ощущение вины. – Хотя он был рад, что меня взяли в военное училище, ведь там платили хорошую стипендию, досыта кормили. А мы всегда жили бедно, церковный приход очень скромный, с трудом кормил столько ртов – шестерых детей, родителей, больного дедушку.

Соколов по-прежнему сидел к нему спиной, но для Карла это было сейчас не так уж важно. Он был уверен, что русский командир его слышит. Так даже легче исповедоваться, не видя его лица, будто в тайной комнате священника, где перед черным квадратом стены из ткани можно выложить все, что скопилось на душе за долгие годы службы в армии вермахта.

– Я ведь не хотел быть солдатом, отец готовил меня занять его место священника в сельской церкви, хотел передать приход своему единственному наследнику. Но в нашу школу пришли вербовщики, они были так восхищены моими мускулами. Щупали, крутили, даже зубы проверили, словно у лошади на продажу. И предложили родителям триста рейхсмарок за то, что они подадут мои документы в военное училище. Во время учебы я из года в год тосковал по дому, не радовала даже сытная еда в столовой, а скучные учения на плацу наводили зевоту. Правда, отец всегда учил меня делать любую работу хорошо, поэтому я старался и был на хорошем счету, даже не задумываясь, что будет потом, после того, как моя учеба в военном училище окончится. Я помогал своей семье, отдавал стипендию, приезжал к ней на каникулы и был счастлив долгие годы, но тогда даже не знал об этом. Я ведь никогда не думал о том, что такое война, кто и для чего ее начинает, как она выглядит. Для чего нас обучают, муштруют. Годы армейской службы приучили меня исполнять приказы, не задумываясь, для чего они отдаются. Из меня вышла бы отличная штабная крыса – бухгалтер или даже военный инженер, я с детства обожаю математику и черчение. Но эти места для тех, кто рожден в богатой семье или умеет лизать задницу начальству. Я слишком прост и бесхитростен для спокойной должности, хотя служить в танковых войсках мне понравилось. Никаких бесконечных маршей на плацу, упражнений с автоматами или многокилометровых забегов. Элитные войска. Размеренная, спокойная жизнь по расписанию. Я ждал, что и на войне все будет так же, и не понимал, почему так отчаянно рыдает моя сестра Марта, почему она так противится моей отправке на фронт. Ведь тем, кого отправили на завоевание Советского Союза, платили повышенное жалованье, и на мое офицерское содержание отец даже смог наконец отремонтировать наш дом. А Марта… я думал, она просто глупышка, верит своим ночным кошмарам. Перед моим отъездом она разбудила меня, целовала руки, ее слезы текли у меня по ладоням. Бедная сестренка умоляла меня остаться дома, потому что ей приснился плохой сон, в котором я лежал мертвый на белом снегу. Она видела этот сон каждую ночь, а после так плакала и кричала, что родители были вынуждены сдать Марту в клинику для душевнобольных.

Если бы я знал тогда, что господь шлет мне знаки через сестру, призывает остановиться… Но я не понял его послания и, как покорное животное, шел вместе со всеми вперед, выполнял команды, отдавал приказы. Я ведь нес смерть и отправлял своих солдат на смерть. Когда сталкивался с убитыми по моим приказам людьми, я отворачивался и уходил. Был так шокирован и напуган, что делал вид, будто ничего не происходит. Как дети во время игры в прятки, которые закрывают глаза и считают, что они исчезли из этого мира.

В первую же неделю в Советском Союзе офицеры притащили в казарму нескольких русских девушек и насиловали их всю ночь. Я просто ушел, чтобы меня не заставили участвовать в этой оргии. Провел ночь в танке и утром сделал вид, будто ничего не было. И так я делал каждый день – молчал, отворачивался, не замечал, как рядом люди убивают людей.

Я знаю, что вы меня ненавидите сейчас, и вы правы, я ведь убийца, зверь, который думал, что он человек только лишь потому, что не убивает своими руками, как остальные, а всего лишь отдает приказы и нажимает рычаги в танке. Я ведь отворачивался, чтобы не видеть самого себя, того, кем я стал – преступника с руками по локоть в крови. Поэтому я прошу убить меня, как только стану не нужен вам. Я не хочу в ад, куда попадают самоубийцы. Если бог даст мне возможность искупить вину, я своей кровью смою совершенные мною грехи. Если он разрешит мне, я буду внимателен к знакам, я исполню любую его волю. Ибо господь наш так милосерден, он поможет мне.

Карл вытащил из-под шинели и кителя простенький серебряный крестик, прижался к нему истово губами, зашептал молитву, которую совсем забыл за годы войны.

Лейтенант Соколов лишь пожал плечами на откровения германского офицера – если хочет попасть в рай, туда ему и дорога. Только у советского командира есть дела поважнее, чем спасение душ пленных немцев. За короткий срок танковую роту, состоящую из опытных фронтовиков и новичков, необходимо превратить в действующую слаженную боевую машину, которая даст отпор врагу, что засел вокруг второй столицы страны. А еще накормить, дать время для отдыха, укомплектовать боеприпасами, горючим, позаботиться о раненых, перетасовать штат, чтобы в каждом экипаже было хотя бы по три человека: мехвод, заряжающий и башнер на наводке, он же командир танкового отделения. Забот у ротного даже в мирные минуты полно, а на поле боя от его решений зависят жизни людей.

Вот и сейчас молодой командир просматривал списки своей роты, карандашом делая пометки таким образом, чтобы поставить неопытных новобранцев в пару с более опытными фронтовиками. «Худяков в двадцатку, Тенкелю Омаева наводчиком, пока будем без пулеметчика», – вполголоса он озвучивал свои мысли, делая расчет единиц личного состава.

Софа снова и снова пересчитывала коричневые бумажки, три штуки, в каждой тридцать окошечек с еще незнакомой ей цифрой 100. Один квадратик меняешь в пункте выдачи на кусочек хлеба, твердый, черный от добавок коры, но все равно невыносимо вкусный. Сокровище, добытое из коляски для кукол, они с Минькой не удержались и слопали буквально за сутки. Придется ей идти на улицу не только за снегом, но и хлебным пайком. Раньше она ходила вместе с бабушкой, отстаивая многочасовые очереди, но теперь, кроме нее, никто не может получить драгоценный кусочек. Бабушка умерла, Минька от слабости и голода совсем перестал двигаться. Как бы ни страшно ей было, но пустой желудок сжимался от боли, его словно грыз изнутри царапучий злой зверек. И Софа покорно просунула руки в рукава пальтишка, перелатанного из маминого полушубка, обмоталась бабушкиной шалью и, зажав карточки в кулаке, двинулась в далекий путь.

У нее не получилось даже дойти до многокилометровой человеческой толпы, что вытянулась вдоль разрушенных бомбежками домов. Она и понять ничего не успела.

Удар – и вот Софа уже лежит, больно ударившись о груду кирпичей, а от нее в сторону черных провалов разрушенных домов удаляется топот ног. Девочка только набрала воздуха, чтобы отчаянно расплакаться от боли и обиды, как ее обожгла страшная мысль: «Карточки!» Так и есть, коричневые бумажки вор выдернул из слабых детских пальцев, одним толчком опрокинул Софу на землю и бросился наутек. Они остались без хлеба на целый месяц! Они умрут от голода. От отчаяния голос у Софы совсем пропал, она с трудом встала с земли и, хромая, побрела обратно по знакомому маршруту. По свежим царапинам на лице от острых углов кирпичных обломков текли безмолвные горькие слезы. Они умрут! И так и не дождутся победы! Через сколько умрет Минька, один день, два, три? И она, Софа, тоже умрет. Когда Марк въедет на танке в город, он найдет только их крошечные тела в холодной квартире. От страха перед будущим она задыхалась, почти не видя дороги под ногами. Девочка даже не поняла, как оказалась перед своим домом и что к ней вернулся голос. Софа сначала тоненько заскулила, а потом перешла на протяжный звериный вой, полный ужаса перед близкой смертью.

– Софочка, что случилось? – Над головой прошелестел тихий голос. Их соседка по парадному, старуха-профессорша Матильда, закутанная в кучу одежек, словно капуста, склонилась над ревущей во все горло малышкой.

– Ка… ка… карточки… их… я… – У нее никак не получалось выкрикнуть страшную правду.

– Ты потеряла карточки хлебные? – ужаснулась соседка.

– У-у-у-украли-и-и-и… – завыла вновь Софа.

Соседка обняла девочку и погладила по голове:

– Не плачь, отдам тебе порцию Иришки, будем вместе ходить получать каждый день. Мне веселее, и тебе не так страшно.

– А Ира что будет кушать? – со всхлипом удивилась крошка.

Соседка подтянула к себе санки, покачала головой и горько улыбнулась:

– Иришка умерла, отмучилась моя ангелица. Вот отвезла ее на кладбище, к матери в могилку прикопали. Сейчас ей хорошо, больше нет ни холода, ни голода.

– Я тоже, тоже не хочу голода, – тоскливо выдала Софа.

Матильда ахнула, резко наклонилась, так что перед глазами у старухи все поплыло. Она крепко взяла тонкими птичьими ручками Софу за плечи:

– Ты будешь жить, поняла? Я не дам тебе умереть!

– А Минька? – Малышка кинула взгляд на черные проемы окон их детской, заколоченные досками крест-накрест.

– И Минька тоже! Я найду еду! Обещаю тебе! И ты пообещай мне, что будешь жить изо всех сил! Ты дождешься победы, дождешься, Софа! Ты такая отважная и сильная! Нас спасут, надо верить!

– О-о-обеща-аю, я обе-ещаю-ю-ю. – Девочка обвила худенькую шейку соседки и сонно припала к ней, не выдержав напряжения. Сквозь сон, пока Матильда с трудом поднимала ее, отдыхая на каждой ступеньке, она все шептала и шептала:

– Обещаю, я буду жить.

– Поздравляю с победой над врагом, товарищ лейтенант, – руку Соколову крепко пожимал усатый низенький майор, что принимал у него пленных.

По оживленному шоссе вереницей шли машины, сигналили грузовики, девушки-регулировщицы размахивали флажками, пропуская вперед то танки, то полуторки с ранеными. От вида бурлящей магистрали с идущим на север подкреплением у танкистов на душе потеплело, они высыпали наружу, облепили бронированные корпуса машин, любуясь на слаженное движение. Марк с восхищением любовался темноволосой кудрявой девушкой в огромной телогрейке и таких же огромных ватных штанах. Из-под широкой ушанки она дарила всем проезжающим искрящуюся жемчужную улыбку.

– Смотрите, – он не выдержал и пихнул в бок Омаева. – Так улыбается, что мне аж внутри щекотно.

– Боец, смирно! – с серьезным лицом отдал команду Руслан. – Равнение на командира отделения.

Молодой танкист растерянно закрутил головой, Омаев не выдержал и расплылся в улыбке.

– На девушек поменьше заглядывайся, а то проворонишь самое интересное. По приказу командира роты теперь я исполняю обязанности командира танкового отделения номер четыреста. Я – наводчик, ты – заряжающий, ну и мехвода нам дадут поопытнее. Твоего Савелия к бывалым ребятам посадят, чтобы приглядели за ним.

– Будем вместе служить! – просиял Тенкель от радостной новости.

Он и сам мучился вопросом, как же они будут дальше сражаться. В бою парнишка увидел, насколько их экипаж еще неопытен. От грохота взрывов их Т-34 метался по полю от одной цели к другой, не принося почти никакой пользы. Лишь благодаря своим хаотичным маневрам молодые танкисты смогли уйти из-под обстрела германских «тигров». Только надежда на удачу не является военной тактикой, поэтому Марк Тенкель понимал, что опытный Омаев поделится с ним премудростями танкового боя в реалиях настоящих столкновений с немцами.

– Будем! И начнем с подсчета снарядов. Давай полезай внутрь танка. Пока остановка, надо проверить остатки боеприпасов, аптечку, уровень горючего.

– Слушаюсь, товарищ командир! – с энтузиазмом сказал Марк и нырнул в глубину танка.

А Руслан перед тем, как последовать за ним, оглянулся еще раз на регулировщицу. Та словно почувствовала мужской взгляд, обернулась, встретилась глазами с младшим ефрейтором и широко улыбнулась. От ее искренней улыбки танкиста окатило теплом, в груди поднялось что-то такое радостное, живое, отчего парень расплылся в ответной улыбке.

Рота танков свернула на обочину, расположилась между двух холмов, чтобы передохнуть на коротком привале. Полевая кухня с дымящейся кашей в огромном котле уже подоспела. Танкисты успели даже разжечь небольшой костер, вскипятить ведро воды, чтобы соорудить горячий густой чай.

Руслан зачерпнул эмалированной кружкой золотистый напиток, булькнул в него два куска сахара и сделал глоток. Горячая сладкая жидкость проникла внутрь и растеклась по телу теплом. Он сразу вспомнил о девичьей улыбке, обернулся и снова встретился с веселым взглядом. Только губы, растянутые в улыбке, были серо-синими от холода. Регулировщица замерзла, стоя на одном месте, и торопливо притаптывала ногами о землю, будто убегая от мороза. Омаев бросился через потоки машин, прикрывая рукой горячую жидкость в кружке. Из кабины ему погрозил тяжелым кулаком водитель, но парень только задорно отмахнулся и смело шагнул на пятачок между вереницами техники.

– Вот, держите, это чай горячий. Согреетесь.

Девушка протянула руку в толстой варежке, перехватила кружку и хлебнула щедрую порцию горячего напитка.

– Ух! Сладкий какой!

– Да, я два куска рафинаду кинул!

– Хорошо, спасибо! Я сладкий обожаю! – От тепла ее губы сразу же обрели природные краски.

Одной рукой с зажатым в ней флагом девушка продолжала выписывать знаки для едущего транспорта, а второй держала кружку. От смущения оба молча топтались на крошечном кружке асфальта. Наконец девушка, краснея, представилась:

– Меня Тося зовут, – и снова одарила Руслана такой улыбкой, что у него заслепило глаза.

– А мы танкисты, то есть я танкист.

– Да я вижу, – девушка не выдержала и тихонько рассмеялась. – А зовут тебя как?

– Ефрейтор Омаев, – поспешно выпалил парень и тут же смутился – совсем одичал, даже имя свое не может просто сказать. – То есть я Руслан.

– Понятно, спасибо за чай, Руслан! – Снова раздался короткий, словно звон колокольчика, смешок.

Тося протянула ему пустую кружку и вдруг изловчилась, приподнялась на цыпочках и чмокнула горячими губами заросшую колючей щетиной щеку. От ее поцелуя молодой чеченец ошарашенно застыл, потом кивнул и пошел прямо под колеса грузовика, не замечая его громких гудков. На ходу он все оборачивался и оборачивался, каждый раз встречаясь с Тосей взглядами. И она дарила ему теплую солнечную улыбку.

Как только танкист перешел дорогу, к Руслану кинулся верный товарищ Колька Бочкин. С завистью он спросил:

– Она тебя прямо в губы поцеловала?!

– В щеку, – восхищенно выдохнул Омаев и коснулся пальцем черной щетины, щека под которой еще пылала от ощущения девичьих губ.

– Вот везет тебе! Командиром танка сделали, девушка поцеловала… Я тоже хочу! – Бочкин даже засопел от зависти.

– Ага, – ошалело кивал Руслан.

Бочкин толкнул его в бок:

– Там обед стынет, идем быстрее, командир!

Руслан снова кивнул и зашагал за товарищем к танкистам, что окружили полевую кухню, держа в руках котелки. От переполняющей его радости он ничего не понимал, шел будто во сне, останавливаясь каждые два шага, чтобы снова и снова посмотреть на черную фигурку в середине клубка из техники.

Забравшись на броню, Колька не выдержал и вывалил остальным членам экипажа распирающую его новость:

– А Руслан с регулировщицей целовался на дороге!

От такого сообщения и обиженного вида Кольки, которому женского внимания не досталось, Логунов расхохотался во все горло и звонко стукнул ложкой по котелку:

– Ну Руська, ну пострел! Не успели на короткую встать, а он девчонку себе отхватил!

Вслед за ним рассмеялся и Бабенко, заулыбался Соколов, а Омаев от смущения залился краской.

Карл с удивлением смотрел на них. Русские совсем не похожи на зверей, они обычные люди и невероятно добрые. Они даже поделились с ним обедом, дали ложку и котелок с горячей кашей, посадили рядом с собой. Их офицер запросто обедает с подчиненными, смеется вместе с ними. Они выглядят как дружная семья, а не стая отчаянных варваров, как им про них рассказывали во время совещаний. Как же их мирный разговор не похож на жесткую атмосферу в его гарнизоне, где офицеры презирают солдат, а рядовые молча ненавидят высшие чины. Там офицер никогда не разделит трапезу с низшим по званию, не поделится своим усиленным пайком и не подарит вот такую ласковую улыбку. Это они звери, они грубые и жестокие убийцы, которые творят бесчинства на чужой территории, уничтожая русский народ, такой открытый и душевный. От ужасного открытия на глазах у Карла вскипели слезы, он низко наклонился над котелком с кашей и начал аккуратно есть, чтобы никто не заметил его слабости.

Но внимательный Бочкин зашептал на ухо Василию Ивановичу:

– Чего он ревет-то, фриц? Пожрать дали, брезент дали, чего сопли пускать?

Василий Иванович хмыкнул и пожал плечами:

– Может, каша не нравится, он привык на офицерских харчах, а тут еда простая. Ну ничего, в лагере мечтать будет о солдатской каше.

Дорвельц вдруг поднял красные глаза и проговорил, искажая звуки:

– Шпасипа за апет.

– Ого, – развеселился Колька. – По-нашему заговорил! Так скоро красным танкистом станет, совсем в человека превратится.

– Ты болтай поменьше, – остановил парня Логунов. – Ложкой маши чаще, я в другой танк ухожу на марш-бросок, ты с командиром остаешься за башнера.

– Есть! – Довольный новым назначением Колька с усердием принялся за обед. Наконец и ему повезло, доверили целый танк. Так что он с Омаевым опять на равных.

До заката танки успели пройти больше половины запланированного пути. Солнце окатило всех малиновым светом и исчезло за горизонтом, погрузив поля и лес вокруг во тьму. На бронированных корпусах машин зажглись фары, высвечивая лучом света дорогу впереди. Командирский танк перешел из середины в головную часть колонны, чтобы Соколов мог следить по карте за узкой грунтовкой, которая почти исчезла под слоем снега. Ветер крутил поземку, все сильнее заметая узкую линию дороги. Приходилось идти практически на ощупь, чтобы не затеряться и не увести танки прямиком к линии фронта. Бочкин, суровый и молчаливый от груза новой ответственности, не отрывал глаза от прибора наблюдения. Следом за темнотой наступило время для боевых действий: воздух разорвал вой самолетов, уханье ПВО, которая прицельным огнем старалась развернуть штурмовики обратно, не пуская их в небо над Ленинградом.

– Совсем рядом гудят, могут сюда уйти. Может, светомаскировку объявим, товарищ командир? – Бочкин изо всех сил подражал Логунову, стараясь так же обстоятельно рассуждать.

– Не получится, – с досадой сказал Соколов, стоявший в люке, и наклонился, пытаясь разглядеть хоть какие-то признаки пути. – Луна за облаками, видимость почти нулевая, ориентиров в поле нет, чтобы по командам ехать. Я даже в панораму не вижу дорогу, все под снегом. Без фар никак. Лучше уж тогда на максимальной скорости двигаться.

В ночной тьме, чтобы танк мог двигаться, командир проговаривает по связи расстояние, градусы поворотов, направление, видимые ориентиры – река, холм, поваленная береза. Но при нулевой видимости с единственным ориентиром – черными пятнами грунтовой дороги – вести вслепую колонну танков опасно, велика вероятность оставить часть машин в ямках и канавах, которые невидимы сейчас под снегом.

Поэтому лучшей тактикой будет выстроиться в линию, не выключая фары, на максимально возможной скорости как можно быстрее пройти опасный участок, что раскинулся впереди. Вдоль поля, куда завела их дорога, темнела кромка лесного массива, разделяющая территории противников. Опасный участок, когда Т-34 окажутся зажатыми в узкой снежной колее без возможности для маневра на открытом для прицельного огня пространстве.

В головной машине Бабенко приоткрыл лючок водителя, чтобы следить за петляющей дорогой, он плавно двигал рычаги, направляя тяжеловесную махину в нужную сторону.

Выстрел! Семерка дернулась от удара снаряда в башню. После толчка Соколов рухнул вниз на дно танка. Кинулся к ТПУ, воткнул вырвавшийся шнур и выкрикнул приказ:

– Потушить фары, всем экипажам, выключай! Немцы!

И тут же снова грохнул выстрел, замыкающий танк вспыхнул красным пламенем, в эфире раздался крик командира отделения. Алексей приник к панораме, прослеживая траекторию выстрела. В лесочке немецкая засада, скорее всего, противотанковая артиллерия, а его рота сейчас будто мишени в тире. Все «тридцатьчетверки» по его команде погасили фонари, так что поле мгновенно погрузилось в темноту. Выстрелы стихли, противник затаился, чтобы не выдать свое местоположение. Для советских танков тропинка в поле оказалась страшной ловушкой. Стоит начать движение – и немцы обстреляют по звуку двигателя, если выйдет луна из-за туч, тогда артиллерийский расчет откроет прицельный огонь по советской технике. Пламя горящего танка освещает их, делая четкие силуэты бронированных машин легкой целью. А для экипажей Т-34 немцы по-прежнему невидимы за укрытием из деревьев. Вести стрельбу по целям сейчас невозможно даже для самых метких башнеров, поэтому надо обмануть сидящих в засаде артиллеристов. Тут же у лейтенанта Соколова родился план действий:

– Всем экипажам, задний ход, отходим на максимальной скорости по колее! Без света! Как можно быстрее! Храпов, маневрируешь на стометровом периметре, открывай огонь из пулеметов, из орудия на подавление артиллерии противника! Руслан, по левому флангу на сто метров и тоже огонь из всех орудий! Не дай немцам бить по нашим!

– Есть! – в эфире отозвались короткие команды.

Загрохотали выстрелы экипажей Храпова и Омаева. Темноту разрывали фугасные снаряды, осыпая осколками и столбом пламени снежное поле перед собой, пулеметы вторили пушкам, устилая чиркающими красными пулями черное пространство. Два танка, выехав вперед, открыли массированный огонь, создавая огневую завесу, чтобы прикрыть движение хвоста колонны. Остальные «тридцатьчетверки» поспешно отступали по проторенной дороге обратно, объезжая горящий крайний танк.

– Четыреста второй, Хасанов, ответь! Прием! Помощь нужна, кто жив? Четыреста второй экипаж, прием! – в шлемофоне с отчаянием надрывался голос взводного, но ответом было лишь шуршание эфира.

Опытные танкисты знали, что это означает. Весь экипаж погиб почти мгновенно, спасать уже некого. От прямого попадания люди в железной машине были ранены или погибли от ранений смертоносными осколками взорвавшегося снаряда. Тех, кто еще жив, сжирает пламя, превращая машину в огромную раскаленную печь.

Когда последняя «тридцатьчетверка» растворилась в темноте, уйдя на расстояние больше трехсот метров от зарева пожара, Соколов скомандовал:

– Группа прикрытия, отступаем! Скорость на максимум, через сто метров прекращайте огонь, чтобы вас не было видно!

Два танка стремительно покатились по снежному одеялу, обогнули горящий танк и, остановив стрельбу, вслед за остальными нырнули в спасительную темноту.

Марк растерянно застыл со снарядом в руках:

– Товарищ командир, мы что, отступаем? Просто убежим от немцев? А как же Ленинград, как же наступление?!

Руслан резко отвернулся от панорамы телескопического прицела:

– У тебя один снаряд в руках?

– Один, – растерянно протянул заряжающий.

– Еще есть? Чем стрелять будем?

Огорошенный Марк покрутил головой. Плечи у него опустились, голова поникла. Но Руслан понимал, что командир не зря дал приказ к отступлению – он хочет сохранить технику и людей, а не отправить на верную гибель роту ради бравады. Противник в засаде почти не виден ни в телескопический прицел, ни в панораму перископа, даже обзор через открытый люк не поможет в кромешной темноте навести орудие на цель и дать ответный огонь. Поэтому и увел Соколов свои танки подальше, потеряв в открытом поле лишь одну боевую единицу, а не всю роту.

В шлемофоне раздался голос лейтенанта:

– Отступаем, еще пятьсот метров по колее, идем след в след. Омаев, во время остановки подойди к командирскому танку.

– Есть, товарищ командир!

Руслан сразу понял, о чем пойдет речь. Ночная тьма хоть и не самые лучшие условия для боевых действий на незнакомой территории, зато отличная возможность для разведки или неожиданной атаки без применения техники. Расположение противника они примерно знают, несколько человек в пешем порядке без шума и грохота смогут снять часовых, ликвидировать артиллерийский расчет, и тогда можно атаковать уже бронированными машинами, чтобы разнести выстрелами укрепления немцев. Разведка боем, или силовая разведка, пускай и опасное мероприятие, зато сразу может выполнить две задачи – неожиданно атаковать врага и собрать информацию о расположении его техники и личного состава, чтобы оперативно передать сведения командиру и продолжить наступление до победы над немцами.