Свидетелей не оставлять

– Врешь.

– Не вру.

– Без причины ничего не бывает.

– Я же говорю – не знаю. Медведь, это же твоя территория, а такой беспредел.

– Плохо, – сказал Кот, – если всякий начнет творить что вздумается. Как бы серьезные парни не наехали. Только вот с азерами разобрались…

– Мне бы узнать, кто это. – Глен сунул изуродованную руку в карман. – Я бы нашел способ посчитаться.

– Да сиди уж, Рэмбо засушенный, – отрезал Кот. – Нам еще благородного мстителя не хватало. Без тебя разберемся.

– Не высовывайся никуда, – сказал Медведь, – я тебе через пару дней позвоню…

* * *

Тортами торговали прямо на улице, под навесом около центрального универмага. На столике были разложены белоснежный «Полет», розовый «Абрикотин», усыпанный орешками «Подарочный».

Подошел худощавый, коротко стриженный, с тонкими усиками мужчина, чем-то напоминающий гусара с миниатюры девятнадцатого века. Однако, судя по одежде – засаленной рубашке, потертым вельветовым брюкам, – гусар этот побывал в длительном походе, а может, даже долго выбирался из вражеского окружения. Его цепкие глаза пробежали по ценникам. Он покачал головой:

– Ерики-маморики. Обалдайс! Голубушка, давно вы перешли на обслуживание банковских магнатов?

– Чаво? – Продавщица в белом халате, плотно облегающем полное тело, исподлобья оглядела потенциального покупателя.

– Эти цены рвут мое нежное сердце. «Птичье молоко» – двести рубликов! Скажите, что вы пошутили, и отдайте мне его за пятьдесят.

– Щас, как же! Не нравится – не ешь, – вполне резонно заметила продавщица.

– А я хочу, хочу есть. Какая несправедливость.

– Мужчина, или покупайте, или не отвлекайте от работы.

«Гусар» еще раз внимательно прошелся по ценникам, не переставая выдавать комментарии. Потом, не менее внимательно, со вздохами, принялся изучать содержимое своего кошелька. Ничего не поделаешь, придется покупать. Конечно, не «Птичье молоко». И не «Абрикотин». Слишком жирно ей будет. Еще растолстеет. А для женщины стройная фигура – половина счастья. Хватит ей вафельного «Сюрприза».

– Заверните вот этот. Не стоит он таких денег, но мне вас жалко. Что без всякой пользы здесь простаиваете.

– Жалостливый… Нищенствовал, что ли? – Продавщица пересчитала мятые купюры и бросила их в картонную коробку.

– Заработал. Вот этими трудовыми мозолями.

– Ох, шаромыжник.

– Спасибо за доброе слово. Ты тоже королева красоты.

Насвистывая, «гусар» направился в универмаг. Теперь очередь за выпивкой. Этого добра сегодня полно – спасибо победившим правам человека. В том числе одному из главных прав – на употребление спиртных напитков.

В виннике – винном отделе – очередь была совсем крохотная. Радовал и выбор, глаза разбегались от обилия бутылок, ярких этикеток. Так, посмотрим. «Вишневый ликер» – это из области дурного вкуса. «Мальвазия» – слишком претенциозно. «Бренди» – грубо, «Мартини» – вульгарновато. Шампанское – чересчур в лоб, примитивно. Ну а главное – дорого, дорого и еще раз дорого… Вот она, родимая, притулилась в углу. «Моя вторая мама» – так прозвали тебя в народе, а народу надо верить. «Беленькая», с винтом. Завод «Кристалл». Просто, сурово, патриотично. Стоит всего ничего, а градусов полно. Бабы от водки мягкими становятся, податливыми.

– «Столичную»! – «Гусар» протянул чек, и бутылка угнездилась в его сумке из дешевого кожзаменителя, висящей на плече.

Теперь цветы. Неподалеку целый ряд торговцев, обливающихся потом в этот не по-апрельски жаркий день. Ох, цены, цены. Нет для вас преград. Нет непокоренных вершин. Зубы у вас, как у акулы… Но, пожалуй, не стоит баловать с самого начала. И к чему откровенные намеки в виде букета цветов? Порядочной женщине это может не понравиться. Да и, честно говоря, не в его правилах дарить цветы. Последний раз он их посылал, когда положение с деньгами было несравнимо лучше, чем сейчас. Посылал не женщине, а народному судье Санину на похороны с припиской: «Спасибо, что безвременно оставил нас»… Нет, не будет он сегодня дарить цветы. В газете писали, что их запах может быть вреден для здоровья. Он не причинит даме вреда.

Слава Гусявин, справивший в конце прошлого года свое тридцатилетие, мог составить длинный список вещей, которые он любил и не любил. Любит он женщин, домашний уют, вкусную еду. Ему очень часто нравились вещи, которые, к сожалению, по воле злодейки судьбы оказывались во владении других людей. Тогда душа его вскипала от подобной несправедливости, и он прилагал все усилия, чтобы устранить такой перекос в мировом порядке. Часто, даже очень часто это удавалось сделать без каких-либо трагических последствий. Но иногда вмешивался злой рок, и черный ветер приносил в жизнь его то, что он не любил и от чего хотел держаться как можно дальше. А не любил он все связанное с Уголовным и Уголовно-процессульным кодексами. Не любил следствия и следователей, суды и судей, приговоры, колючую проволоку, конвоиров. Лучше бы их вообще не существовало на грешной земле, но, к сожалению, это мировое зло неизбежно. И неизбежными были, похоже, три ходки по «памятным местам», где побывали многие замечательные люди. И – Гусявин…

«Если вы не боитесь помочь обрести себя человеку, который однажды оступился, но полон решимости начать новую жизнь, напишите. Меня зовут Вячеслав. 30/180/70. Моя душа устала скитаться в космосе среди холодных душ». Объявление в газету сочиняли на досуге всей братвой. Насчет космоса и холодных душ придумал Штепсель – старый мошенник, отматывающий шестую судимость, и все за «куклы». Дело это было занятным, должно было скрасить один из долгих вечеров в ИТУ строгого режима в Иркутской области… Нельзя сказать, что после этих объявлений обрушилась лавина писем. Но их пришло достаточно, чтобы поразвлечь братишек. Были среди них написанные в романтическом стиле, с разными там «лютиками-цветочками» и фразами типа: «Да соединятся наши сердца в порыве любви». Были и достаточно откровенные. Одно было в стихах:

Пускай мы встретимся, и весь обман
Уйдет в туман…

Господи, это ж надо написать такой бред!

Присылали и фотографии. Некоторые дамы были страшны как смертный грех. Некоторые – вполне приличной внешности. Были снимки десятилетней давности. Похоже, что изображенные на них были старыми девами и готовы были пуститься во все тяжкие.

Эти фотографии вызывали наибольшее оживление. Они ходили из рук в руки, сопровождаемые комментариями. Кое-кто пририсовывал на них скрытые от взоров части женского тела. Два снимка были такие, что их и дорисовывать не надо было – все и так на виду. Этот снимок Гусявин обменял на две пачки чая, которым поделился со Штепселем – тот был автором идеи.

Срок у Гусявина подходил к концу, и он решил воспользоваться этой корреспонденцией. Кандидатуру выбирали всем бараком. Необразованных «Дунек с мыльного завода» он отринул с ходу: не любил тупых коров, которые не могут связать двух слов. Выбор в конце концов остановили на Галине Ивановне Степанцовой, двадцати восьми лет от роду. И опять здесь помог Штепсель – большой дока в этих делах.

– Библиотекарь. Значит, кроме книжек своих, ничего не видела.

С фотографии стеснительно смотрела тоненькая симпатичная женщина, сидящая, скромно положив руки на колени, на диване.

– Смотри. Глаза большие-большие, – продолжал Штепсель, – наивные-наивные. А слова!.. Они идут из самых глубин женской трепетной души. Тургеневский стиль. «Вячеслав, я верю в вас и надеюсь, что вы обретете себя в этом мире, где так много прекрасного. Да, вам пришлось нелегко, но скоро все это будет позади и забудется, как дурной сон. Может быть, если мы встретимся, это будет не случайностью, а знаком судьбы». Знаком судьбы… Каково?.. Эх, Сявый, лохов ценить надо. Хороший лох, а тем паче лохиня, многого стоит. Это наше национальное достояние.

– Пожалуй.

– Живет одна, в отдельной квартире. Чего тебе еще, дураку, надо?

– Ладно. Согласен.

В ответ на это письмо отгрохали петицию на шести страницах. Каждый свою лепту вносил. Но больше всех Штепсель постарался. Когда потом вслух зачитывали, у Рынды – бугая-баклана с тремя судимостями за хулиганство и грабежи – стояли слезы в глазах. А Картавый орал:

– Ну, братки, балдеж! Ну, она, в натуре, сразу разложится!

…Гусявин поднялся на двенадцатый этаж. Мягко разъехались двери лифта. Торт в одну руку, сумку – в другую. Главное – первое впечатление. И тогда будет хата, кормежка. Домашний уют. Разляжется он в халате на диване, будет смотреть телик, а она – суетиться, готовить ужин. Потом в постель и…

– Ну, ни пуха, Вячеслав Николаевич. К черту, Вячеслав Николаевич.

Он вдавил кнопку звонка и, заслышав шаги, нацепил на лицо маску одухотворенности и задумчивости…

* * *

Глен чувствовал, что в его жизни наступает какой-то поворот. Все повороты, которые были раньше, до добра не доводили. И все они приходились на апрель. Сейчас как раз апрель… Ровно восемь лет назад в этот день все и произошло. Именно четырнадцатого числа он переступил через барьер и понял, что МОЖНО ВСЕ. Глену всегда казалось странным, что кто-то не может преодолеть этот барьер, для кого-то он непреодолим, что многие гибнут, разбиваются об него в лепешку. Например, Индюкатор… Впрочем, Индюкатор всегда был слабаком.

Зазвонил телефон. Глен подошел к столику в большой комнате и, сев на диван, поднял трубку.

– Слушаю.

– Але, Глен?