Мексиканский завтрак для русских моряков

– К забору, всем за ящики!

Похоже, у противника имелось небольшое численное преимущество, слишком нагло и напористо он себя вел. Спецназовцы отползали к забору, огрызаясь экономными очередями. Вдруг словно пелена спала с глаз, все обрисовалось понятно и конкретно. Возвысились головы над забором на противоположной стороне, упругие фигуры в черных гидрокостюмах спрыгивали на землю, залегали, открывая беглый огонь. Боевые пловцы! Люди-«лягушки»! Враждующая партия… Так вот почему их не заметили ни Прихватилов, ни Оболенский. Прибыли на субмарине или на буксировщике. Выбрались из моря – и сразу на камни, в слепую зону, как их заметишь?

– Экономить патроны! – крикнул Глеб, вбивая третий магазин, последний.

Атакующие нехватки боеприпасов не испытывали. Ударили дружно, из всех стволов, и под прикрытием огня еще двое спрыгнули с забора. «Зажмут ведь…» – с тоской думал Глеб, посылая в черноту одиночные пули. Когда неприятель на северной стороне накопился уже в достатке, неожиданно ударил длинной очередью Тарас Прихватилов со смотровой площадки! Глеб чуть не взвыл от восторга – молодец! Ну и выдержка у этого парня, дождался момента! В рядах врага воцарилось замешательство. Их позиция была у стрелка как на ладони. Упали двое или трое, взвыл раненый, гортанно затараторили по-английски. Кто-то залег под забором да там и стенал, когда пули стали рвать комбинезон. Кто-то пальнул по смотровой площадке и красиво перемахнул обратно за ограду. Огонь противника слабел и вскоре совсем прекратился. Только Тарас Прихватилов продолжал строчить, перебегая от укрытия к укрытию.

– Все через забор! – ахнул Глеб, взлетая на полусогнутых.

Откуда-то сбоку бежала Маша Курганова, стреляя с обеих рук из пистолета. Слева Оболенский прикрывал Любашу, та визжала, что она уже взрослая и обойдется без «провожатых». Люди посылали через забор упругие тела, сверху Люба и Оболенский втащили стонущего Равиуллина. Глеб считал прыгающих «овец» – те двое, третий, Маша, Черкасов с Издревым… Разбежался и запрыгнул на ограду под ливнем пуль, перекатился, сорвался вниз, сдирая пальцы. Его поймали, не дали разбиться в лепешку.

– Господи, жив… – выдохнула Маша.

– Где Бутерс? – билась в нервном припадке Любаша.

– Да какая, на хрен, разница? – рычал Глеб. – Потом разберемся…

Болело все, что могло болеть – хорошо размял свои косточки. И остальным досталось не меньше. Марата Равиуллина положили рядом с забором. Он пытался что-то сказать, но только кашлял и хрипел. Пуля попала в живот, и из раны хлестала кровь. Глаза бойца закатывались. Над ним уже «колдовали» Маша с Любой, рвали на себе камуфляж, пытались остановить кровотечение. Маша при этом поминала Всесильного, а Любаша безостановочно материлась. Из-за забора доносились одиночные выстрелы и рваные очереди.

– Что это б-было, Глеб? – заикался Черкасов. – Так ведь и п-пропоносить может…

– Ясен пень, за Бутерсом пришли дружки его… – бросил Глеб. – Кроме Равиуллина, все целые?

Ответить спецназовцы не успели. Настала оглушительная тишина, и в этой тишине все похолодели, когда ощутимо вздрогнула земля и прозвучал глухой, неимоверно глухой взрыв. Такое ощущение, что рвануло где-то близко, но под многометровой толщей воды. Дошло не сразу, а ведь действительно… под многометровой толщей воды!

– Ой, мамочка… – и привалилась к забору Люба, закрывая рот ладошкой.

Остальные потрясенно молчали.

– Подождите, – заскрежетал металлом Оболенский, – вы хотите сказать, что это взорвалась…

Кожа покрывалась гусиными мурашками. Холодок струился по позвоночнику, дышать становилось трудно.

– Издревой – за мной… – сопротивляясь безысходной тоске, выдавил Глеб. – Остальным – оставаться здесь, действовать по обстановке, Оболенский – за старшего…

Они спешили, карабкались, старались не думать о самом страшном. Выбросили бесполезные «калашниковы» – все равно в них ничего не осталось – спрыгнули в воду с нависающих над морем скал, поплыли вокруг острова, прижимаясь к отвесным монолитам. Где-то за кадром гремели одиночные выстрелы, перекликались люди. Перебраться вплавь с южной на восточную оконечность Санта-Ирины не составило труда. Досаждали лишь волны, норовящие разбить их о камни. Приближался грот, где они оставили контейнер и полезные вещи. Спуститься к гроту можно и по суше, но Глеб предпочел именно этот маршрут как наиболее безопасный.

– Сиди у скалы, не высовывайся, – бросил он, набрал воздуха в легкие и нырнул. А вынырнул напротив грота – там, где глубина была по пояс, лежал в полосе прибоя, приподняв голову, и всматривался в темноту. Огромное облегчение! – в гроте и поблизости никого не было, виднелся фрагмент контейнера. Видать, «лягушки» высадились в другой части острова – они прекрасно знали о «Пиранье», о том, что у россиян имеется промежуточная база, но не стали утруждаться ее поисками, рассчитывая одним ударом уничтожить противника. Он выползал на берег, плющась, как камбала. Перебежал в грот, махнув Сереге за скалой. Лихорадочно вооружались – «катраны» в ножны, «АДСы», хорошо выполняющие свою работу и на воздухе, и под водой, за спины. Под стволами – 40-миллиметровые подствольные гранатометы. Хитрые пули, утопленные в гильзы, система «буллпап» – когда казенник и магазин находятся позади рукоятки управления огнем, большое преимущество в ближнем бою. Единственная закавыка: под водой запас огня – две тысячи выстрелов, на суше – всего лишь сто восемьдесят. Ничего, им больше не понадобится. И снова в воду – рвались в море, преодолевая сопротивление волн. Плыли на северную сторону. Волны сносили их к камням, швыряли на отвесные стены, соленая вода разъедала царапины и порезы, но они уже не чувствовали боли. Глеб едва не завыл, когда они попали в масляное пятно, сносимое к берегу. Какие-то тряпки, раскисающие бумаги, бортовые журналы… всплывшее тело с орущим ртом. Специалист по радиовооружению Фещенко, солидный мужик, основательно за пятьдесят, рассудительный, тихий, а вот тут не выдержал, кому охота погибать лишь по причине, что Родине опять чего-то приспичило? За что? За грехи наши?.. Он устал уже бороться со злостью и бешенством. Полная голова разъедающей гадости. Что тут творилось? Сообщники Бутерса прибыли на аналогичной подводной лодке (скажем, сверхмалая субмарина Mark & Mod) и долбанули торпедой? Или подкрались втихушку, установили диверсионную мину? Гадать бессмысленно. Он должен успокоиться, не нервничать.

– Глеб, эти твари всех убили, погубили лодку… – захлебывался в волнах Издревой. – Вот суки… Ну, они у меня попляшут…

А на круче снова разгорелась стрельба. Трещали автоматы – и уже не поймешь, в чьих руках они работали, все смешалось…

Они уже выбрались на северную сторону и залегли в камнях, громоздящихся уступами. Рослые скалы тянулись вверх, образуя узкие террасы. Северная часть периметра отсюда не просматривалась, лишь интуитивно ощущалась где-то за гребнем. Уже ползли по камням, сливаясь с неживой природой: «катраны» в зубах, автоматы волокли за собой на ременных антабках, следя, чтобы не брякали.

Продолговатая терраса, выемка в скале. И все же брякнуло! Из сумрака вылупилась «темная материя», метнулась, издавая горловое урчание. Глеб оттолкнул от себя автомат – все равно не успеет применить! И когда жилистый мужик, как-то крякнув, впрыгнул в позу и атакующий кулак рассек воздух, он рухнул на колени и погрузил идеально отточенное лезвие в живот противника. Да еще и провернул, разрывая желудок и нисколько не жалея о содеянном. Добротные у них костюмчики – полированный неопрен, «акулья кожа», производство фирмы «Zeagle», Соединенные Штаты Америки. Жилистая масса завибрировала, застучала челюстями. Нож разрывал внутренние ткани, давно уже проследовал в пресловутую «точку невозврата», откуда живыми не возвращаются. Глеб оттолкнул его от себя, чтобы не задерживал. Некогда, спешат люди. Если с каждым по полчаса возиться…

– Скатертью дорожка… – прошептал, подползая, Издревой. – Вроде один он тут сидел, хозяйство водолазное сторожил. Посмотри, у них же криогенные акваланги – хорошо живут, черти…

В углублении кучкой валялось водолазное снаряжение. Возиться с этой грудой добротных вещей не было ни времени, ни желания. Глеб перевернул покойника. Засияли ослепительно-белые зубы, ядовитая луна отражалась в бусинках пота, усыпавших физиономию молодого негра, скончавшегося в муках.

– Американцы, Глеб, в натуре, американцы, – зачарованно бубнил Издревой. – Мы что тут, блин, Третью мировую затеваем?

– Да ничего мы тут не затеваем, – огрызнулся Глеб. – Держу пари, что они не работают на правительство Соединенных Штатов. Пытались вытащить Бутерса, зная, что его привезут на вертолете, да только мы прибрали его первыми, вот и пришлось им затевать войнушку. Пошли, Серега, нам еще целую стаю нужно до кондиции довести…

А наверху разгоралась отчаянная стрельба. Метались по обрыву тени, сыпались камни. Ночное небо прочертили два зигзага – спрыгнули двое, наподобие молний на эсэсовской эмблеме. Спецназовцы дружно вскинули автоматы, ударили плотно, без просветов, уже не разбираясь, по их ли душу демоны или просто мимо бегут. Те орали, тряслись, нашпигованные свинцом, катались по камням. Пришлось отпрыгнуть, иначе мертвецы увлекли бы их за собой. А наверху нарастала пальба, кричали люди – и свои, и супостаты. Такое ощущение, что спецназовцы, которым надоело валяться за забором, под прикрытием Прихватилова пошли в атаку. «Их ведь четверо всего, – машинально подумал Глеб, – две женщины, Черкасов, Оболенский… Ну, и Мамаев курган, едрить его в дышло!» Они взбирались выше, спеша на помощь своим. Пальба входила в раж. Похоже, кому-то из спецназовцев удалось обойти противника, и, используя фактор внезапности, они выдавливали чужаков с занимаемых позиций.

– Джон, уходим! – гортанно проорал мужчина «по-американски». – Эльза, Майкл, отступаем!

Посыпалась глина с обрыва, мелкие булыжники, с отчаянными воплями стали падать люди. Их уже ждали. Но слишком много оказалось супостатов на этот раз – сразу четверо, похоже, все, что осталось от десанта. Злые, истекающие кровью, в разорванных гидрокостюмах, они довольно ловко прыгали по камням и с оружием не расставались. Обнаружив засаду, только взвыли с решимостью обреченных, полезли напролом. Глеб не успевал их отслеживать, жаркий пот заливал глаза. Он бил короткими очередями, но и по ним стреляли! Глеб увидел, как троим удалось добежать и как Издревой схватился с двумя, молотил прикладом, пытался дотянуться до ножа. А к Глебу приближалось что-то гибкое, проворное, испускающее волны страха. Он упал, перекатился, но на него уже с кулачками налетела… женщина! Бешеная, исступленная, ведьма! Сбила с ног, оседлала, зажав руки бедрами. Шлем, припаянный к гидрокостюму, свалился на лопатки, и волосы, отливающие золотом в лунном свете, красиво рассыпались по плечам. Блестели глаза, сияли зубы дьяволицы. Она молчала, занося над ним кулачок. А он помог себе добрым словцом и стерпел, когда зажглась от удара левая челюсть. Затем напрягся, выжал все, что было в организме, и с диким ревом отпустил пружину. Толчок получился что надо. Красотка не удержалась в «седле», взлетела, замахав руками, и покатилась вниз, вереща морской сиреной. Глеб дотянулся до автомата. Руки тряслись, но он стрелял туда, где весело скакали камни, и женское тело, раздробленное в хлам, завершало свой жизненный цикл. Оно не докатилось до моря, упало на наклонную плиту…

Трое рядом превратились в какую-то страшноватую шевелящуюся окровавленную горку. Глеб вынул нож и побрел туда, где копошились люди. Перевернул одного – мужчина европейской внешности держался за разорванную глотку и смотрел на него угасающим взором. Сам дозреет. Второй конвульсивно вздрагивал, из проломленного черепа вытекала кровь. Цепкие пальцы чернокожего вцепились Глебу в грудь, словно проверяли на прочность гидрокостюм. Он что-то шипел, глотал слова, впрочем, недолго: Глеб всадил ему нож в сердце, дождался окончания агонии, отпустил…

Издревой держался за распоротый живот, губы побелели, он терпел изо всех сил. «Не жилец», – с тоской отметил Глеб, опускаясь на колени перед товарищем.

– И меня, Глеб, добей… – сипло прошептал спецназовец. – Не могу терпеть… все ведь ясно…

«Ничего не ясно!»

– Не дождешься, Серега, терпи, все нормально будет. – Глеб склонился над бойцом. Рана в животе была огромная, там все пузырилось и лезло наружу – не мог он ничем помочь! А ведь нужно было о чем-то говорить, поддерживать товарища в трудную минуту…

Он что-то бормотал, отвлекая Серегу от мрачных мыслей, а тот уже отходил, кровавая пена потекла изо рта. Вцепившись Глебу в руку, Серега прошептал, пытаясь улыбнуться:

– Хреново, Глеб, что ты последний, кого я вижу. Лучше бы девчоночку хорошенькую показали…

Не впервые на его руках погибали товарищи. Привыкнуть к такому невозможно. И как-то не думается, что когда-нибудь и ты умрешь у товарища на руках… Глеб смотрел на мертвого Издревого и не сразу очнулся, когда сверху посыпались призывы.

– Глеб, Серега, вы там? – взывал Мишка Черкасов. – Это вы там куролесили? Чего молчите?!

– Мы, кто еще… – хрипло отозвался Глеб, поднимаясь с колен. Он машинально кинул взгляд на море, и то ли показалось, то ли и впрямь в том месте, где луна прочерчивала дорожку, мелькнула трубка перископа. Всматрелся повнимательнее, но тщетно.

«Дулю вам!» – сплюнул Глеб и продемонстрировал противнику правое предплечье, ударив ладонью по сгибу локтя…

В ходе боя были уничтожены одиннадцать нападавших – весь отряд, прибывший на Санта-Ирину. В том числе две женщины. Одна латинос – она осталась на скале, у кромки прибоя. Вторая – светленькая, коротко стриженная, грубоватая на лицо, что характерно для «непримиримых» лесбиянок. Она висела, перегнувшись, на заборе, словно простыня, которую бросили сушиться, и кровь еще сочилась из простреленной головы. Документов при них не нашли, а ворошить замысловатый скарб на «перевалочном пункте» было некогда. Равиуллин скончался от потери крови – перевязка не помогла, медикаментов при себе не было. Весть о гибели Издревого лишь добавила уныния. Потрясенные спецназовцы собирались во дворе. На Маше не было лица – восковая маска. Любаша, всхлипывая, полезла на смотровую площадку – намекнуть Прихватилову, что можно спускаться (на призывы он не реагировал), и вскоре оттуда донесся настоящий бабий вой. Полезли вверх, охваченные скверными предчувствиями, и застыли с поникшими головами. Боец, благодаря которому морские разведчики одержали пусть пиррову, но победу, лежал навзничь у ограждения. Не уберегся Тарас – уже в конце боя, когда свои выгрызали победу, видно, посчитал, что все кончилось, и встал в полный рост, чтобы выстрелить последние патроны…

Люди оцепенели, не чувствовали пронизывающего ветра. Женщины плакали.

– Послушайте, – пробормотал Оболенский, облизывая пересохшие губы, – мы должны… если не похоронить наших ребят, то хотя бы положить их как-нибудь отдельно…

– Черт… – Глеб стряхнул с себя оцепенение, ударил кулаком по ограждению, и все с недоумением воззрились на него. – Считайте меня циником, бездушным, но этого делать нельзя! Никаких подсказок тому, кто будет здесь ковыряться. Если вскроется, что российский спецназ хозяйничал на чужой территории, разразится такой скандал, что мало не покажется! Мы и без того умудрились со всеми рассориться. Ребятам не поможешь, рано или поздно мы их похороним. Задания никто не отменял. Ищем Бутерса! Он здесь, на острове, не мог он сбежать! Забился в какую-нибудь щель, стучит зубами…

– А если он до аквалангов добрался? – уныло пробормотал Черкасов.

– Не каркать! Любаша, остаешься здесь, у тебя должно быть четыре глаза. Остальные – вниз, разобрать в караулке фонари и искать упыря, пока не найдем. И осторожно – на острове масса бесхозного оружия, он мог вооружиться. Прошу учесть, что времени у нас – хрен. Здесь такое творилось – скоро слетятся… Все целы? – спохватился он. – Раненых нет?

– Относительно, Глеб Андреевич, – глухо отозвалась Маша. – У меня такое чувство, что я уже никогда не буду мамой…

– Будешь, – возразил Глеб. – И мамой будешь, и бабушкой, и прабабушкой – если повезет. За работу, ребята, за работу, считайте это авралом на палубе…