Омытые кровью
Он аккуратно зачесывал свой безупречный пробор перед большим овальным зеркалом.
– Разрешите, товарищ Первак? – спросил я, сначала отворив дверь и только потом сообразив постучаться.
Заместитель на миг смутился, но потом в привычной манере слегка насмешливо посмотрел на меня.
– Справка по влиянию антисоветских элементов на рабочую среду в угледобывающей сфере, – отчеканил я.
Первак благосклонно кивнул, барским жестом пригласив меня присесть. К нему, в нарушение приказа начальника о панибратстве и низком стиле общения в коллективе, не обратишься на «ты». Он сам говорил со всеми исключительно на «вы». И еще – он излучал величие. Умеют же люди себя преподнести! И все равно я чувствовал, что за его невозмутимым обликом скрывается что-то живое и страстное. Сперва не мог разобраться в нем, а потом заметил, как туманится его взор, когда на горизонте возникают смазливые особи женского пола. Тогда я понял, что заместитель начальника нашего отдела – классический франт и бабник. Такой коварный искуситель, паук-сердцеед. С его артистической внешностью быть таким нетрудно.
По уровню общения и культуры он выгодно отличался от остального личного состава отдела. И что, спрашивается, его, такого гладкого и сладкого, занесло сюда, в леса и болота, к грубым шахтерам и кулакам с бедняками? Углеградск, похоже, был для него местом высылки. Не удивлюсь, если по причине тяги к прелестницам.
Я бросился с места в карьер:
– Ефим Гордеевич, как вы считаете, правда Атамана тут держит царское золото?
Первак тонко улыбнулся и снисходительно изрек:
– И вас не миновала золотая лихорадка.
– А кого еще не миновала?
– Да все молодые сотрудники, кто к нам прибывают, пытаются искать это золото. Знаете ли, презренный металл притягивает человека как магнит. Феномен сознания. – Первак с его незаконченным высшим образованием любил щегольнуть умным словечком.
Вообще-то в его словах была доля истины. При мысли, что где-то в округе зарыт такой клад, у меня тоже сладостно томило в груди. Прямо перед глазами стояла картинка, как я извлекаю тяжелые ящики с презренным металлом, а потом купаюсь в лучах славы. И на слитки золота закупаются паровозы и машины, так необходимые для нашей страны. Эх, фантазия моя буйная.
Первак в двух словах ввел в курс дела. С началом Гражданской войны территория эта плотно контролировалась беляками. А в областной центр, тогда еще губернский, каким-то ветром занесло две тонны золота в слитках с императорской символикой. Потом его перевезли в Углеградск, чтобы обезопасить от наступающей Красной армии. Но наши неожиданно стремительно взяли губернский центр, а затем направились и сюда. Вывезти золото беляки якобы не смогли и спрятали до лучших, в их понимании, времен, в одной из бесчисленных заброшенных шахт.
– Как белых выбили, это золото ГубЧК искала очень активно, – пояснил заместитель. – Пытались установить очевидцев, свидетелей. И ничего толком не сделали.
– Так что, не было золота? Это такой сказ Бажова?
– Было. Это факт. А вот потом… Мне все же кажется, его увезли из наших краев. Но если оставили в одной из старых шахт, от этого не легче. Там такие лабиринты, что найти ничего невозможно. И просто опасно – недолго угодить под обвал и навсегда остаться замурованным.
– Но Атаман надеется его найти. И держит его тут золото.
– Александр Сергеевич, вы же оперативник. Вы должны уметь отделять факты и версии от досужих сплетен, – изрек назидательно Первак. – Шустова тут держат леса и болота. Он их знает. Он в них прячется. Он занят грабежами и пополнением своего запаса. И, думаю, выполняет задание своих хозяев из-за рубежа по раскачиванию ситуации в угледобывающем районе. А вы – золото… Что, тоже будете искать этот клад?
– Ну а что, – пожал я плечами. – Буду. И найду.
– Какова причина столь самонадеянного прогноза?
– Я удачливый.
– Да, это серьезный довод. – Первак полез в письменный стол и выудил толстую бумажную папку. Пододвинул мне и утомленно произнес с высоты мудрости своих прожитых лет: – Само агентурное дело по золоту в областном представительстве ОГПУ. Тут несекретные выкладки из него, которые дают общую картину происшедшего. Дерзайте, юноша.
Поскольку у меня образовалось немного свободного времени между бесконечной чередой текущих дел и перестрелок, я принялся изучать материалы.
Чтение оказалось занимательным, не хуже романа Фенимора Купера, который я сейчас осваивал.
Мировая и Гражданская войны катастрофически опустошили золотой запас России. Если в 1913 году он составлял около тысячи трехсот тонн, то к 1922 году осталось всего лишь около восьмидесяти. Правда, значительная часть ушла еще во время Мировой войны во Францию и Англию в качестве залога за поставки оружия и боеприпасов, которые так и не были нами получены. В 1918 году возглавляемые Каппелем войска так называемого КОМУЧ – Комитета членов учредительного собрания, объявившего себя единственным законным правительством России, внезапной атакой захватили Казань, где находилось пятьсот тонн золота. Позже на него наложил лапу Колчак и мятежный Чехословацкий корпус. Часть потом ушла за границу. Часть растворилась неизвестно где. Возможно, в Углеградске оказалось то самое золото из Казани.
Белогвардейское командование имело на это золото свои виды. Предназначалось оно, в числе прочего, на оплату иностранной военной техники и боеприпасов, тщетно призванных переломить ход Гражданской войны, и его готовили к вывозу за рубеж. Где-то в Лондонах и Парижах плутократы уже жадно потирали руки, надеясь еще немножко поживиться за счет истекающей кровью России. Но использовать эти две тонны золота белякам не удалось. Белое дело было уже проиграно.
В хаосе, возникшем в губернии на фоне наступления Красной армии, казачий отряд есаула Носовского, исполнявший карательные функции и прославившийся своей иррациональной жестокостью, безжалостно перебил банковскую охрану, завладел золотом, погрузил его на подводы. И ушел из Углеградска.
Есаула с оставшимися верными ему людьми красные отряды гнали как зайцев. Он понял, что с золотым грузом ему не оторваться от преследования, и решил его надежно спрятать. С ближайшими помощниками погнал в заповедные чащи подводы с золотом. Что там творилось и куда все подевалось – неизвестно никому. Свидетелей не осталось.
Отряд Красной армии все же настиг белоказаков. Схватка была кровавая. Красноармейцы, до которых дошла ужасающая слава «черного эскадрона Носовского», пленных не брали. И есаула, и его ближайших помощников пристрелили во время боя. Из беляков мало кому удалось уйти. Среди выживших был прапорщик Шустов, известный сегодня как Атаман. Отсюда и слухи ходят, что ищет он оставленное есаулом золото и, пока не найдет, не уйдет из этих краев.
Интересно, что есаул составил схему залегания сокровищ. Аккуратненько прорисовал в тетради, где их искать и как плюнуть три раза через левое плечо, чтобы хранитель клада не схватил тебя за ногу – нет, это я шучу, конечно. Та самая тетрадь сейчас лежала в нашем хранилище вещдоков в подвале. Так что я спокойно смог ее взять и полистать.
Тетрадь представляла из себя дневник палача. Изложено весьма скупо и лаконично, но за простыми словами стоял настоящий ужас и редкая, прямо-таки какая-то бешено-животная жестокость.
«Повесили трех пособников красных в станице Пригорская. Народ запугали. Но сволочь красная все бунтует». «Расстреляли десятерых из красного быдла, захваченных в плен в бою на Абрамовом тракте». «Живьем сожгли во дворе тюрьмы двух коммунистов. Эта казнь воодушевляет. Теперь понимаю инквизиторов». И прочие откровения.
Схема в тетрадке была подробная, вычерченная с аккуратностью профессионального военного и вполне понятная. Вот только без четкой привязки к местности она не стоила ничего. А привязать не удалось никому. Для этого кто-то должен ткнуть пальцем и сказать – вот она, точка отсчета. Три пня на берегу или колодец в пустыне. Но ничего такого даже близко не было. Так что, вероятно, золото есть, но как его найти – никто не знает. В том числе и сам атаман Шустов, иначе давно его захватил бы и пил сейчас шампанское «Мадам Клико» на Лазурном берегу Франции.
Я все пытался прикинуть, что тут можно предпринять. А поскольку мне было далеко до того же Шерлока Холмса, чьи подвиги занозой засели в моем беспокойном разуме, то идеи приходили в голову все больше фантастические и бесполезные.
А потом началось такое, что стало не до золота. Разразилась катастрофа там, где не ждали…
Глава 14
Практически ежедневно в окружной отдел ОГПУ приходили анонимки. По закону рассматривать их по существу было не положено, но мы их все равно тщательно изучали с учетом того, что там может действительно оказаться нечто существенное и правдивое. Разбирать их особого желания ни у кого не было. Неудивительно, что эту работу повесили на самого молодого и зеленого. Копайся, салага, в навозе, авось жемчужину найдешь.
Но ничего не попишешь. По службе нет «не хочу», по службе есть «слушаюсь».
Обычно, быстро просмотрев эти воплощенные в бумаге крики возмущенной безымянной народной души, я бережно нес их, чтобы не расплескать, начальнику отдела с соответствующими комментариями и выводами. А уж он принимал решения и ставил резолюции.
Вот и сейчас я положил перед руководителем на стол картонную папочку. Тут бы больше подошла солидная кожаная папка, лучше с золотым тиснением: «Кляузы, наветы и доносы». Для торжественности момента.
Раскатов принялся внимательно изучать материал. Первый донос был на главврача больницы: «допускает антисоветские высказывания, чем сбивает сослуживцев и больных с пути построения коммунизма».
– Опять доктор языком что не попадя метет после мензурки медицинского вина. Предупреждали же. – Раскатов скомкал бумажку и ловко забросил ее в стоящую у стены корзину для бумаг. Ему бы с такими талантами в буржуазный баскетбол играть, кабы рост не подкачал.
Очередная анонимная кляуза была на милицию, которая вместе с угрозыском с недавних пор находилась фактически в подчинении ОГПУ. Во всяком случае, все кадровые вопросы решали мы и даже имели право использовать в своих целях агентуру уголовного розыска. Из кляузы следовало, что милиционеры занимаются систематическими поборами с населения на центральном городском рынке и в нэпманских лабазах. По мелочам, правда, но все же, как было написано: «налицо факт вопиющего беззакония и презрения к нормам рабоче-крестьянской морали».
Прочитав этот послание, Раскатов с каким-то наслаждением порвал его на мелкие клочки. Лихо он расправляется с доносами. Я бы на такое не отважился.
– А меры? – позволил себе удивиться я.
– Какие меры?! – взорвался начальник. – Ты нашу милицию видел? Оборванные и голодные. Обмундировать не можем личный состав!
– Ну да. Отец в солдатах, а у детей одежка в заплатах.
– Точно! А меры… Только и знаем – меры! Вон за самогонку меры строгие. А крестьянину на селе без самогонки жизнь не в жизнь. Вот тебе и в деревне недовольство – и из-за чего?! Или последний кусок у нищего постового отнять. Меры! Кто работать будет? – Он привычно жахнул ладонью по столу.
Слушал я и дивился. В моем стальном начальнике обнаруживаются драгоценные залежи чистого, как бриллиант, либерализма. Может, это просто мудрость? Мне трудно судить. По молодости и недомыслию пока что я не знаю, как она, эта самая мудрость, выглядит.
Я отважился возразить:
– Но мы тоже не жируем. Однако не ходим за подаяниями по торговым рядам.
– Это ты плохо смотришь. И вообще не знаешь, что у нас с кадрами творится. Мы тень от былого ЧК, ты хоть это понимаешь?
– Не совсем.
– Так слушай, Сашок, ума набирайся.
И угрюмо затеял лекцию. Сетовал на то, что после суровых лет Гражданской войны потихоньку органы ЧК стали держать в черном теле. Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем не только переименовали в Государственное политическое управление, но и сильно урезали права, в том числе по внесудебным расправам. Были проведены массовые чистки личного состава, начались кадровые сокращения. И к концу двадцатых годов органы государственной безопасности подошли не в лучшем состоянии.
С кадрами в ОГПУ был совсем швах. Зарплатами не баловали, в отличие от ответственности. Постоянные чистки и внутренние склоки порой приводили к тому, что уходили опытные сотрудники. Молодежь, как правило, пришедшая в органы из РККА, войск ОГПУ или по комсомольско-партийному направлению, вкусив черствого чекистского хлеба, испытав на себе все опасности и тяготы службы, испачкав руки в крови, стремилась найти себе что попроще. И не помогали заклинания насчет того, что чекисты – передовой отряд, что мы лучшие из лучших. Люди уходили. И ведь абы кем их не заменишь. Нужны товарищи проверенные, а тут чуть ли не половина личного состава даже не члены партии.
В некоторых регионах службу в ОГПУ вообще расценивали как место ссылки для проштрафившихся функционеров партийного аппарата. Вон, в соседней губернии партийный деятель, арестованный в свое время за серьезную растрату, в качестве наказания назначен уполномоченным.
Потом Раскатов в обличительном раже поведал, что и у нас такие ссыльные имеются. Его распрекрасный заместитель Первак, как я и думал, тоже из проштрафившихся партийных работников. Правда, погорел не за растраты, а за женский пол, что нисколько не удивляло. Загульный ловелас. Хотя к пьянству и загулам в нашей организации народ привычный, тяжелое наследие царизма вкупе с самыми дремучими пролетарскими традициями и все такое прочее, но Первак, похоже, отчебучил нечто особенное.
В конце пламенного выступления начальник успокоил меня, сильно приунывшего от развернувшейся печальной картины. Пообещал, что органы будут укреплять в свете на днях озвученного тезиса товарища Сталина о нарастании классовой борьбы с развитием социализма. Ведь это нарастание действительно есть. И мы ощущали его на своей чекистской шкуре.
Что он собирался рассказывать мне дальше, я, к сожалению, не узнал. Лекцию прервал зашедший в кабинет дежурный:
– С области прибыли. Уголовный розыск. Доложиться хотят.
– Ну так зови, – махнул рукой начальник.
Областников никто сегодня не ждал. Да и как кого-то ждать, когда поезда с области не было. Откуда они взялись?
Оказалось, приехали на автотранспорте. В группе были конвойники и разбитной старший агент областного розыска с прищуренным по-ленински взором. Их грузовик с глухим кузовом как-то обреченно и уныло застыл в нашем дворе рядом с прилично потрепанным и помятым дореволюционным лимузином марки «Мерседес», принадлежащим нашему уголовному розыску.
Выяснилось, что областная братия находится у нас проездом. Они привезли какого-то бандита для проверки показаний на месте. Путь проделали неблизкий. С поездами связываться не стали. Понадеялись на свой спецтранспорт для перевозки арестованных – фургон «АМО-Ф-15». Машина такого дальнего пути не выдержала и стала спотыкаться, как загнанная кляча. Чего-то в ее внутренностях стучало и лязгало. С трудом она доползла до Углеградска, обессиленно застыла около нашего отдела и честно готова была отдать богу душу.
Потеря боевой колесницы гостей не радовала. Срывались следственные мероприятия. Да и неизвестно, как домой добираться. Так что «АМО-Ф-15» нужно было срочно реанимировать. Чем и занялся с видимым удовольствием наш склонный к механике штатный дежурный и одновременно завхоз Богородцев вместе с шофером из области.
Они возились с грузовиком где-то с час. В результате оттащили фургон на буксире в мастерские автомобильного предприятия шахтоуправления. Там и транспорта, и запчастей, и слесарей полно, без грузовиков много угля не порубишь и не подвезешь.
Следственно-арестованного заперли в специальной комнате для задержанных с голыми кирпичными стенами, разделенной напополам вертикальными стальными прутьями. Я не сдержался и отправился посмотреть на зверя которого к нам привезли. Увидел приземистого, широкоплечего мужика лет за сорок. Был он очень смуглый, с приплюснутым носом и пухлыми губами, так что понятна становилась его уголовная кличка – Папуас. Никаких наколок на руках, шрамов, особых примет. В общем, человек как человек. Только глаза злые и упрямые. И ернические, будто испускают посыл: «сегодня твоя берет, а завтра, глядишь, и посчитаемся».
Потом меня вновь пригласили в кабинет Раскатова. Там областной розыскник, прихлебывая чайку, вдохновенно распинался о своих подвигах и о том, какого страшного зверя он нам привез. При этом он весь лучился непробиваемым самодовольством и высоким чувством собственного величия. Я стараюсь держаться от таких людей на расстоянии – все же они изначально воспринимают весь мир и себя в этом мире искаженно, и что им может в голову на почве самомнения прийти – одному шайтану известно. Сейчас он самозабвенно красовался перед нами.
– Налетчика Савву Вертопраха пять губерний искали. Он по всему Союзу гастролировал. Только по нему телеграммы и слали. А взяли его на «малине» мы. Я лично ему ручонки его изнеженные вязал! Со стрельбой брали, не без этого. И Живота, его главного шныря, мы положили. А на «малине» еще этот был, который сейчас внизу. Папуас – ну надо же, каким погонялом окрестили! – Старший агент отхлебнул чаю и продолжил: – Так он такой невинной овцой прикинулся, что даже прокурора разжалобил. Но меня не проведешь! Я эту шакалью породу знаю, насквозь вижу. Понял, что-то он не договаривает. И отпускать мы его не стали. А потом с Ленинграда описание пришло, так, оказывается, фрукт этот в нападении на нэпманский магазин участвовал. Тут я его и припер.
– И он поплыл? – поинтересовался я.
– А куда денется? Поплыл. Долго держался – я не я и лошадь не моя. А тут размазал сопли. И давай всех сдавать.
– В наших краях чего ему делать? – спросил Раскатов.
– Так сам Вертопрах к нашим краям слабость испытывает. У него здесь связи и лежбища. В двадцать пятом году он нам хороший налет учинил. В двадцать шестом аж три нэпманских магазина на «наган» взял. Папуас пообещал за снисхождение и обещание жизни захоронку показать, которую Вертопрах на черный день держал. Там целый склад оружия и кой-чего из наворованного барахлишка. В вашем Семиречном районе. За Сонными Прядями.
Раскатов нахмурился и спросил:
– А ты уверен, что этот Эфиоп…
– Папуас, – поправил разыскник.
– Что этот Папуас тебя за нос не водит?
– Он? Меня? – искренне изумился старший агент. – Водилка у него не выросла.
– Не похож он на сломленного, – поморщился начальник. – Вон как глазками зыркает окрест. Может, рассчитывает сорваться? Будет мотать тебя по болотам, пока случай не представится в побег уйти.
– Ой, не смешите, я и так смешливый. От наших волкодавов конвойных не убежишь.
– И все-таки поосторожнее. Подожди до завтра. Мои люди, хорошо знающие местность, вернутся. Я их в сопровождение тебе дам.
Это Раскатов имел в виду Карамышкина и Пупырышкина. Ну что ж, они правда всю местность как свои пять пальцев знают. Да и сами калачи тертые. Но разыскник возмутился:
– Да какое сопровождение! У нас Папуас самый надежный провожатый. Я ему доходчиво объяснил, что если обманет, я его там же при попытке к бегству и положу.
Конвойный фургон с мастерских вернулся если и не как новенький, то сильно поправивший здоровье и готовый увезти опергруппу вдаль, за горизонт. Он с залихватским скрипом тормозов остановился перед главным входом в отдел. Прогудел клаксон. И разыскник засобирался в дорогу:
– Ну нам пора. Ждите с победой.
– На щите или под щитом, – едва слышно пробормотал я. Что-то меня напрягало во всей этой акции.
Когда Папуаса выводили из дверей, прохожие с интересом глазели на это действо. Ну конечно, занимательно, что это за вражью душу с таким почетом да на машине провожают. Среди прохожих я рассмотрел хорошо знакомого мне юродивого Гордея. Он, даже не заметив меня, распахнув глаза, зачарованно смотрел на процессию. Потом затравленно огляделся.
Я еще раз махнул Гордею рукой. Но тот повернулся вокруг своей оси и как ошпаренный припустился прочь. Да и ладно. Человек со странностями, законное право имеет так себя вести.
Областники отчалили от нашего пирса около двух часов дня. А в седьмом часу прозвучало:
– Тревога! Все сотрудники – на выезд!..
Областной разыскник наивно полагал, что это он составил план мероприятий и у него все на свете под контролем. Но, похоже, план составляли другие, и под контролем все было у них. Конвойная группа угодила в западню, и теперь тела бойцов лежали около проселочной дороги, рядом с изрешеченным пулями тюремным фургоном. Старший агент так и застыл, сжав в мертвых пальцах свой опустошенный «наган».
Глядя на тела людей, с которыми еще недавно разговаривал, шутил, беззаботно балагурил, я преисполнялся праведной ярости на несправедливость такого положения вещей. Но что на судьбу пенять? Война ведь – она всегда такая, несправедливая и непредсказуемая. А мирное время сейчас для кого угодно, но не для нас – сотрудников карательных органов Советской республики…
Глава 15
Все же один конвойный выжил. Отстреливаясь как бешеный, истратив все патроны, он, израненный, вырвался и добрел до ближайшего населенного пункта. И теперь лежал в нашей больнице. Главврач лично провел ему сложную операцию и вернул с того света.
Естественно, в таких случаях первое подозрение тому, кто остался живым. «А не ты ли, мил человек, завел своих товарищей в засаду и для отмазки пулю себе пустил?» Но главврач железно заверил, что человеку крупно повезло. Жизнь его висела на ниточке. И выжить он, в общем-то, не должен был.
На второй день после операции нам разрешили переговорить с раненым, но не более пяти минут. Он и рассказал, как было. Классическая разбойничья западня. Перегородившая дорогу поваленная сосна. Дорога единственная, черта с два объедешь, поэтому решено было сосну с дороги столкнуть. Тут все и началось.
Конвойники действовали грамотно. Секли обстановку. После первого выстрела в их сторону организовали огневой отпор. Но все их усилия перебил один козырь. Пулемет с оборудованной позицией. Бандиты подготовились к встрече умело.
– Ничего себе, – покачал я головой, прикидывая, что «максим» не только вещь дефицитная, таковой даже в Гражданскую была, но еще и тяжелая. Просто так не перетащишь.
В итоге Папуас был отбит. Живой или мертвый? Выживший боец утверждал, что подопечный, скорее всего, жив. Напоследок конвойник выстрелил пару раз в кузов автомобиля, надеясь ликвидировать арестованного. Но, похоже, не попал. Слышал его призывные крики, уже когда отходил.
Ажиотаж после столь дерзкого преступления поднялся сильный. Из области на мотодрезине прибыл сам полномочный представитель ОГПУ Альберт Апинис. Я его уже видел и даже говорил с ним – перед моим отъездом в Углеградск он лично меня инструктировал и вводил в курс дел.
Присев на подоконник в коридоре, я глядел в окошко на двор. Там Апинис, уперев руки в боки, что-то внушал виновато понурившемуся Раскатову.
Очень высокий, худощавый, с длинным изможденным лицом, облаченный в безукоризненно выглаженную военную форму с четырьмя ромбами в петлицах, полпред выглядел величественно. Он не шел, а шествовал. Не говорил, а ронял слова. И походил не на живого человека, а на воплощенную в человеческом облике служебную функцию. Такой идеальный начальник тайной стражи, которого создала сама матушка Природа или бог, коему мои товарищи по партии отказали в праве на существование. Во время стажировки в «летучем отряде» мне много пришлось поездить по СССР, видел разных полпредов. Но до Апиниса всем было далеко, как до планеты Марс – простовато они как-то смотрелись. А от него сразу мороз по коже полз.
В стороне стояла свита полпреда – все в военной форме, деловые и смурные. И чрезвычайно гордые тем, что они хоть маленькие, но все же начальники.
Мне до зуда было интересно узнать, что внушает полпред нашему начальнику. Но, понятно, услышать я ничего не мог. Тут в дверях своей каморки неожиданно возникла наша секретчица Фрося Голубкина и поманила пальцем:
– Большаков! Бегом сюда!
Ну бегом так бегом.
Голубкина отступила назад. И я зашел в помещение секретной части – стандартное такое, перегороженное широким деревянным барьером, на котором мы расписывались в амбарной книге, получая секретные и несекретные бумаги. А за барьером шли шкафы и сейфы с различной документацией из разряда «мечта шпиона».
Секретчица тут же закрыла дверь и заговорщически провернула ключ. В этот момент у меня даже возникли некоторые неуместно-фривольные фантазии. Глядя на мое удивленное лицо и будто прочитав мои мысли, она махнула рукой:
– Да не бойся, гимназист. Насиловать тебя не буду. Для этого у тебя медсестры есть.
Тут мое лицо вытянулось еще сильнее. И Фрося ехидно засмеялась. Вообще, мы с ней общий язык нашли с первого дня. И она сразу прилепила мне прозвище «гимназист». Почему «гимназист», а не «красный командир» – одной ей известно. А еще выясняется, что ей известно о Варе. И откуда, спрашивается?