Бессмертный эшелон
– Ясно, – по сухому тону Соколова было понятно, что происходящим он недоволен.
Упустили пленного, который сейчас на их глазах сбегает к позициям противника. Он уже набрал воздуха, чтобы скомандовать «огонь» и остановить перебежчика, как ветер донес до него крики офицера с белым флагом в руках.
Хромающий Дорвельц размахивал портянкой и выкрикивал хриплым голосом все, что свербело внутри, не давая ему дышать:
– Остановитесь! Стойте! Эта война никому не нужна! Я, немецкий офицер, командир танковой роты гауптман Карл Дорвельц, призываю вас сложить оружие! Мы не звери, мы – люди! Мы не должны убивать другу друга, давайте жить в мире и согласии, как говорит нам Библия! Бог задумал и создал этот мир для рождения, для человеческого счастья, а не для смерти и убийства! Остановите грех, остановите этот ад на земле!
– Ложись, ложись! – Навстречу немцу бежал Марк, подавая знаки руками, чтобы он лег на снег. От волнения парень забыл все немецкие слова и выкрикивал лишь единственное, что пульсировало на языке.
– Битте, битте, ложись же!
Дорвельц упрямо мотал головой и повторял:
– Их надо спасти! Спасти от ада, спасти! Помочь!
И тут же он вскрикнул от пулеметной очереди, которая ударила по силуэтам вскользь. Марк упал в сугроб и рывком дернул Карла вниз.
– Ты мешаешь, ты мешаешь! Они не стреляют из-за тебя! Там наш советский боец под танком! Не мешай, хилфе, битте! Я его вытащу! – Он выкрикивал в ухо Карла слова, надеясь, что германский военный поймет его сумбурную речь.
А Дорвельц, потрясенный, с округлившимися глазами, шептал в ответ на немецком языке:
– Они стреляли в меня, шутце, рядовые солдаты, они стреляли в немецкого офицера вермахта! Они хотели убить меня, у них не осталось совсем ничего человеческого! Они даже не выслушали меня! Ты мой враг, и ты спас меня!
Карл, тощий и высокий, вдруг свернулся калачиком и отчаянно по-детски заплакал, лежа среди черного, усыпанного гарью и пеплом снега, под канонаду выстрелов, что снова возобновились с обеих сторон.
– Вот и ладно, – Марк похлопал немца по плечу. – Лежи здесь, я поползу за Валеркой! Я его вытащу, жди здесь. Варте!
Т-34 подходили все ближе к линии обстрела. Залп! Вверх взметнулся снег вперемешку с обломками пулемета. Снова прицельный выстрел и прямое попадание! Последнее пулеметное гнездо вместе со стрелком снаряд превратил в кроваво-черные ошметки. Пехотинцы в длинных шинелях бросились наутек в сторону немецкого плацдарма между деревьев, но разбросанный выстрелами снег не давал им бежать, оседая под ногами. Омаев засвистел им вслед, залихватски, задорно, жалея сейчас лишь о том, что в его ППШ закончились патроны и он не может дать очередь по удаляющимся фигуркам. Марк в это время упрямо полз по полю под визг снарядов, вжимаясь в снег всем телом, как учили в танковом училище во время занятий на полигоне. Выстрелы боя затихали, атака захлебнулась, но он все еще опасался оказаться на линии огня. На секунду паренек приподнял лицо из черного от сажи снега. Он прикинул расстояние до догорающего немецкого танка, тот дымился, и гарь устилала черным хвостом след от гусениц. Советский снаряд попал ему в маску орудия, а второй разорвал трак на гусенице, обнажив оплавленные катки. Еще сто метров, и Марк окажется у черной металлической ленты стальных пластин, потом останется проползти вдоль застывшей махины, нырнуть под днище танка, где остался лежать его товарищ по разведке, рядовой Конев. Уже на уровне дула он расслышал сквозь треск пламени тихий стон, не выдержал, вскочил и бросился к корме танка.
– Валерка! Ты слышишь меня, живой? Ранен?
– Рука, рука, – из-под днища раздался хрип. Тенкель нырнул под металлическое брюхо и не удержал крик, кисть танкиста придавило тяжелой гусеницей, превратив в кровавое месиво. Беспомощный боец дергался и хрипел, задыхаясь от клубов дыма, которые после пожара внутри танка заполнили все пространство.
– Я сейчас, дождись меня! Жди! – Марк со всех ног бросился к «тридцатьчетверкам», которые окружили полянку, бывшую только что огневым рубежом. – Ребята, на помощь! Помогите, там придавило руку Валерке! Он под немецким танком!
Одна из машин развернулась и заторопилась на его призывные крики, из люка свесился Бочкин:
– Что случилось?
– Там придавило гусеницей, Валеру придавило, танк прямо у него на руке.
– Ага, щас, щас, дернем его, – засуетился Колька, нырнул вниз в поисках троса или крепкой веревки. Внизу он натянул на голову шлемофон и заговорил в ТПУ:
– Ребята, это семерка. Срочно помощь, под подбитым танком наш боец лежит. Руку придавило.
К подбитой немецкой «четверке» со всех сторон поля спешили Т-34 на помощь. В эфире шли переговоры по организации спасения:
– Дернуть надо тросом!
– Нету троса, нету ни у кого, оставил на станции, чтобы перевертыша поднять.
– Может, толкнуть его тараном?
– Гусеницы могут сцепиться, еще хуже будет, потом точно не сдвинем.
– Стой, куда, стой! Вот идиот немецкий, достал лезть, куда не просят! – раздался крик Бочкина и треск сорванного им с головы шлемофона.
– Немец в танк подбитый полез, прямо в пожар! – Кто-то ахнул от увиденного.
Дорвельц, обмотав лицо все той же портянкой, что служила ему белым флагом, прополз между гусеницами и теперь ловко взбирался по броне, подбираясь к люку «панцера». От семерки в его сторону бежал Колька, размахивая кулаками:
– У, проклятый, угомонишься ты теперь! А ну, слезай! Сбежал от меня, под трибунал подвел! Слезай!
– Хилфе, хилфе! – выкрикнул Карл и исчез в железных полыхающих огнем недрах.
Танкисты спрыгивали с бортов, высовывались из башен, с тревогой ожидая, что же задумал чудаковатый немец. Бочкин чуть было не сунулся за ним следом к танку, но отпрыгнул от едкой гари и жара, что шел изнутри.
– Ты чего, не суйся! – выкрикнул ему в спину Руслан, который уже спустился с дерева. – Там снаряды могут рвануть!
– Шкура немецкая, фриц! – со злостью выругался Бочкин, который до сих пор был раздосадован побегом пленного у него из-под носа и теперь ждал нагоняя от командира.
Но закопченная, вонючая от сажи и пороховых газов «четверка» вдруг чихнула, выпустив дым из трубы, дернулась и поползла вперед, освобождая стонущего рядового. К несчастному парню потянулись десятки рук, его бережно уложили на брезент, над рукой захлопотал Василий Иванович, щедро поливая окровавленные раны спиртом из фляжки:
– Сейчас перевяжем и прямым ходом до госпиталя, обложим снегом, и там врачи соберут обратно. Еще на гармошке будешь играть, и не такое чинили. Давай-ка хлебни, – ловким движением он влил парнишке остатки спирта в рот и приказал: – Давайте его в танк командирский! Ну, берись по краям, ребята, понесли! Крови немного, довезем!
– По машинам, – выкрикнул Соколов.
И рота снова заторопилась. На горизонте уже показалась розовая полоска рассвета, воздушной атаки можно не опасаться, группа СС разбита и бежала – путь к командному пункту свободен.
Из люка подбитого немецкого танка показалась голова, обмотанная тканью. Кашляя и задыхаясь от резкой гари, Карл Дорвельц выбрался на свежий воздух, неловко шагнул и сверзился с пробитой башни вниз, прямиком в мягкий сугроб. Алексей подошел поближе и помог пленному подняться:
– Вы рисковали жизнью ради спасения моего танкиста. Спасибо вам, это достойный поступок.
Дорвельц сбросил тряпку, глубоко вдохнул свежий воздух и махнул узкой ладонью в сторону черной бронированной махины, которая дотлевала изнутри, все еще издавая тихое гудение на нейтральных оборотах:
– Это «четверка», наш самый массовый танк, нулевая серия. Мы отрабатывали маневры на них на полигоне училища. Им не выдают бронебойные снаряды, хоть они и положены по комплектации. Такие машины совершенно бессильны в бою с машинами, у которых противоснарядное бронирование. Ваши КВ и Т-34 -76 они могут пробить только лишь при выстреле почти в упор. У них есть один плюс. Отделение управления, где сидит водитель, защищено металлической перегородкой от пожара, поэтому машина не потеряла свой ход, несмотря на пробоины.
– В любом случае это было опасно и…
– Странно? – усмехнулся Дорвельц, он неловко вышагивал рядом с ротным командиром, разговаривая на равных, не пытаясь сбежать, будто они два товарища, что воюют в одном танковом отделении. – Я против того, чтобы война уносила человеческие жизни. Не хочу больше молчать, я буду делать все, чтобы остановить армию убийц. Я ведь говорил им правду, о которой молчат офицеры. Всем плевать на их жизни, эта война никому не нужна. Мне жаль, что рядовые не захотели прислушаться ко мне сегодня, я пытался вразумить солдат, рядовых канониров, чтобы они оставили оружие и вернулись к работе, к мирной жизни. А они не только не услышали меня, они попытались меня убить! – От неприятного открытия голубые глаза Карла расширились и покраснели из-за подступающих слез.
В танке он почти шепотом наконец признался в том, какие мысли одолевали его последние сутки, с тех пор как офицер оказался в советском плену:
– Я бы так хотел быть одним из вас, простым, честным военным, который защищает свою родину. Но я из нации не господ, а зверей и не знаю, как с этим жить дальше. Я могу только надеяться на милость божью.
– Опять про бога бормочет? – сурово переспросил Бочкин, который до сих пор не мог простить Дорвельцу побег.
– Да, – Соколов оторвался от карты. – Николай, ты назначен командиром танкового отделения на время боевой операции и марша, а это значит, ты несешь ответственность за каждого, кто находится в Т-34. В том числе и за пленного офицера.
Бочкин от расстройства насупился и засопел:
– Товарищ командир, я выполнял ваш приказ, вот только на броню выпрыгнул, пока веревки резал, а он уже через люк сиганул, – ефрейтор махнул кулаком перед веснушчатым носом немца. – У-у-у, смотри мне, начудишь, начищу морду.
Но на его кулак легла крепкая ладонь. Соколов по-прежнему строго смотрел на парня:
– Командир за каждого ответственен, Николай. И о каждом ты должен думать заранее. Если бы сегодня германский офицер напал на тебя, сбежал к своим, то вся операция была бы провалена. Зенитка подбила бы остатки роты, а мы оказались бы в плену. Понимаешь? Ты должен был предусмотреть этот момент и связать пленного, когда покидал танк. Нам просто повезло, что он кинулся спасать нас, а не вредить нам. В другой раз такая ошибка будет стоить жизни, Коля, моей, твоей, Руслана, Семена Михайловича. Понимаешь? Дорвельц ни при чем, ошибку совершил ты сам.
– Понял, товарищ командир, такое больше не повторится, обещаю. Буду наперед сто раз думать, – Бочкин кивнул и приник лицом к перископу прибора М-4, чтобы скрыть волну краски, заливающей лицо.
Дорвельц крутил головой, пытаясь понять, о чем идет разговор у русских. И только мудрый и сдержанный Бабенко подбодрил раздосадованного нового командира танка, похлопав по плечу: не расстраивайся, паренек, на ошибках учатся.
Глава 4
До командного пункта остатки танковой роты добрались быстро. При золотистых лучах занимающегося рассвета лес больше не казался грозной стеной, за которой притаился враг. Все танкисты, голодные, замерзшие после долгого боя, дремали, найдя уголок в полутьме качающихся внутренностей боевых машин. Кто-то свесил голову на грудь, вытянув ноги на месте башнера, кто-то пристроился на ящиках для боеприпасов. Только мехводы и дозорные терли усталые глаза, не поддаваясь дремоте, отслеживая ситуацию на дороге и на флангах.
И сам ротный командир в какой-то момент поймал себя на том, что клюет носом над расстеленной на коленях картой местности, а грифельный карандаш в его руке проехал по топографическим отметкам, вычерчивая кривую линию. Гусеницы загремели по обледенелым комьям, дорога довела их до поселка Гладкое, где разместился временный командный пункт.
Колонну из танков лично встретил комбат Еременко. Нахмуренный, не спавший всю ночь из-за пропавшей роты танков, он лично обошел все машины, осматривая их состояние. С резкими чертами лица, невысокий, плотный, Гордей Еременко на посту командира танкового батальона был не первый год, поэтому, когда рота танков не явилась с перегона в назначенный срок, он дал себе время до утра перед тем, как доложить начальству о пропаже десятка Т-34 вместе с экипажами. Но пропавшие танки объявились утром на дороге, о чем майору сразу и доложил по связи вахтенный. Теперь он нетерпеливо прохаживался вдоль строя бронированных машин, высматривая по петлицам командира роты. Вчера политрук лично принес ему дело Соколова и с воодушевлением рассказал о том, какого отличного командира отдают в батальон Еременко.
– Герой, Гордей Иванович, такие выкрутасы творит на своем танке и экипаж подобрал под себя. Башнером и заряжающим у него два богатыря из Сибири, водитель-ас прямиком с танкостроительного завода, а на пулемете сидит глазастый чеченец, выстрелом самолет сбил.
– Ну-ну, посмотрим, что там за герой, – Гордей всегда отличался разборчивостью, никогда не судил о людях по сторонним рассказам.
Должность командира танкового батальона мотострелкового полка, у которого в подчинении больше тридцати машин и почти двести человек личного состава, научила его двойной осторожности. Ведь на фронте комбат за все в ответе – захлебнется ли атака, уйдут ли с поля танки, ляжет ли в бою целиком весь батальон под огненным шквалом противника. Начальство, что выстраивает в штабе на карте линии наступления, спрашивает с полевого командира за каждый невыполненный приказ. И бойцов надо в строгости держать, командиров отделений выучить армейской науке и офицерам штаба объяснить все тонкости боя на Т-34. Кроме людей, и техника под ответственностью батальонного командира – бригада ремонтников со своим хозяйством. Многого навидался на передовой Гордей и людям доверял только после проверки боем.
И будто в воду глядел! Сразу после того, как эшелон с техникой попал под обстрел, рота вышла на марш и снова пропала. На связь не выходила, сообщения в эфир не принимала и не отправляла. Растворилась в ночи без следа, и это при активных ночных атаках немцев! Еще и под командованием лейтенанта, которого политрук нахваливал за дисциплину и победы в сражениях. И каков оказался герой, явился будто из пионерского похода, как ни в чем не бывало.
Еременко всматривался в усталые лица с красными глазами, под черными комбинезонами и ватными куртками танкистов не было видно знаков различия, поэтому он с интересом разглядывал пополняющийся строй военных – кто же из них тот самый Алексей Соколов. Может быть, вот этот здоровяк с солидными усами и уверенным взглядом? Сразу видно, что есть военная выправка и боевой опыт. Или вот этот старшина с задорным взглядом и порывистыми движениями?
Но из головного танка показалась сначала тощая и высокая фигура в длиннополой немецкой шинели, за ним блеснул очками пожилой мужчина с совсем не военной выправкой и смущенной под цепким взглядом комбата улыбкой. Последним из люка высунулся растрепанный светловолосый парень, совсем молодой, но с серьезным взглядом и глубокой складкой между бровей. Он сноровисто соскочил на землю и отрапортовал:
– Товарищ майор, танковая рота под командованием лейтенанта Соколова прибыла в пункт назначения.
– Вольно! – сказал Гордей и кивнул на германского офицера. – Пленный?
– Так точно, товарищ майор! – Вытянувшись в струнку, Соколов отвечал на короткие вопросы, понимая, почему так напряжен командир. Он откашлялся в смущении, чтобы голос не подвел, и доложил: – Во время марша были атакованы мобильной немецкой группой, погиб один экипаж вместе с техникой, отделение 042 под командованием ефрейтора Хасанова. Подбитый танк Т-34 находится на отметке 14.2.
Он замялся на секунду, ожидая реакции комбата. Но Гордей молчал, не выдавая свои мысли, лишь кивнул лейтенанту – продолжай.
– Мною было принято решение осуществить контратаку. В результате операции была ликвидирована мобильная группа войск СС. Зенитная установка с расчетом, два легких танка «панцерваген четыре», БТР «Ханомаг» со взводом автоматчиков.
– Раненые, потери техники есть?
– С нашими Т-34 все в порядке. Один рядовой ранен, гусеницей немецкой «четверки» руку раздавило. Разрешите доставить раненого в госпиталь, товарищ командир?
– Разрешаю, – снова короткий ответ и цепкий взгляд из-под густых бровей.
Алексей шагнул к своим танкистам, что вытаскивали на брезенте стонущего Конева. Тот уже метался в бреду из-за начинающегося воспаления в разбитых гусеницами германского танка пальцах.
Майор подождал, пока уляжется суматоха, танки найдут себе укромное местечко для стоянки, а экипажи укроют их кусками брезента, и наконец начал тяжелый разговор.
– Товарищ лейтенант, почему решение о контратаке было принято единолично, без согласования со мной? Вы боевой устав знаете?
– Да, товарищ майор, решение о начале атаки должно быть согласовано с вышестоящим командованием. Но у нас не было возможности выйти на связь, немцы напали внезапно, пришлось атаковать в ответ, чтобы освободить дорогу.
– Но вы могли отступить, доложить о нападении и ждать подкрепления, которое прибыло бы по моему приказу! – Комбату все еще казалось решение ротного командира какой-то мальчишеской выходкой.
Соколов нахмурился так, что глубокая складка прорезала высокий лоб посередине:
– Пленный офицер танковой немецкой роты, – Соколов кивнул на Дорвельца, который вместе со всеми крутился возле танков, – сообщил важные сведения. Есть мобильное отделение СС, которое организует точечные нападения на силы КРКА, что двигаются на север для укрепления наших позиций. Атаки маломощные, с применением малого количества бронетехники и штата, но главная хитрость в том, что позиции постоянно меняются. Откуда ударят и куда, никто не знает, они переходят линию фронта в ночь, неожиданно атакуют движущиеся войска и возвращаются обратно в гарнизон. Им поставлена задача замедлить передислокацию воинских соединений Красной армии, замедлить укрепление линии Ленинградского фронта.
– Хм… – Гордей Иванович с недоумением смотрел на пленного офицера, который и на пленного-то не был похож. Махал воодушевленно руками, что-то пытался говорить на немецком и расплывался в улыбке от дружного хохота танкистов при попытке выстроить разговор.
– Я – Василий, Ва-си-лий, – тыкал себя пальцами в грудь Логунов и пытливо смотрел на немца. – А ты кто? Как тебя зовут?
– Васылы, – тянул Дорвельц. И рядовые вокруг хохотали, до того забавно коверкал пленный русское имя.
– Нет, это я Василий, Логунов Василий Иванович, старшина, командир танкового отделения номер ноль ноль семь. А ты кто, как тебя зовут?
Гауптман Дорвельц затряс головой, поняв вопрос, ткнул себя рукою в грудь:
– Гауптман Дорвельц, Карл Густав Дорвельц.
– Карл – это как по-нашему, ребяты? – Логунов почесал в затылке.
– Карл – это как Карл Маркс, его товарищ Ленин изучал, он написал «Капитал». У нас аналога нет, – пояснил Марк.
– Карлуша будем звать! – весело предложил Буренков, и его задорное веселье охватило и остальных.
Уставшие от смертельной схватки, ночного бесконечного перегона, голодные и продрогшие, танкисты хохотали над забавным прозвищем. Человеческая натура требовала отдыха, разрядки, чтобы не сойти с ума от смерти и ужасов войны, что поджидали воинов на каждом шагу.
– Больно веселые они у тебя, – Еременко неодобрительно рассматривал шумную компанию. – И с немцем, как с дружком, на короткой ноге. Давай-ка, лейтенант, приводи себя в порядок. Отправляй взводных за довольствием и боезапасом. Разместить роту можешь в цирюльне, там уже рота младшего лейтенанта Белогородько расквартирована, ну и вам место найдется. И потом ко мне на КП бегом, разговор будет серьезный. Пленного забираю на допрос.
– Есть, товарищ майор! – Соколов вытянулся и неожиданно для самого себя попросил: – Я поучаствую в допросе пленного офицера, разрешите? Немецким владею!
Еременко неопределенно кивнул, еще и немецкий знает этот Соколов, ну слишком уж идеальный какой-то. Кивнул в сторону Дорвельца:
– Прикажи ему, пускай за мной идет до командного пункта. Жду через полчаса, это отсюда через улицу, дом зеленый с заколоченными ставнями.
– Есть, товарищ командир. Разрешите выполнять приказ? – Алексей понял, что сейчас суровость командира он преодолеет только железной армейской дисциплиной и образцовым уставным поведением.
– Разрешаю!
Еременко зашагал по улице, не оглядываясь на вновь прибывших. Алексей взмахом руки указал Карлу на спину удаляющегося Еременко – следуй за ним. Тот, словно испуганная собачонка, потрусил за удаляющимся комбатом, то и дело оглядываясь на танкистов. Его новые товарищи так и замерли, будто их окатили холодной водой.
– Куда его, товарищ лейтенант? – удивленно уточнил Марк.
– На допрос, – командир уже высматривал, в какой стороне дорога к цирюльне.
– Но как же, он ведь Валерку спас, он ведь бросился к фрицам, остановиться их просил.
– Ефрейтор Тенкель, меньше вопросов, больше дела. У вас времени до обеда, чтобы получить матчасть, провиант. Ответственным назначаю старшину Логунова. К месту постоя шагом марш!
Соколов отвернулся, вытащил фляжку с водой, чтобы умыться. Но сам чувствовал, что одолевают недоумение и досада, потому что не может прямо ответить на наивный вопрос Марка. Лейтенант прекрасно понимал, что испытывает симпатию к военнопленному, такому открытому и готовому броситься на помощь любому человеку. Хотя это странно. Они должны ненавидеть друг друга и мечтать о мести за всех, кто погиб в этой войне. Но как там сказал Дорвельц – он не зверь, а человек. И себя Соколов считал хорошим человеком, который участвует в войне, убивает других людей только потому, что Гитлер напал на его родину. Сложно ненавидеть ему фрица, даже зная, что тот вел военные действия против его народа. Это не условный враг или обозленный военнопленный, который мечтает перегрызть горло своим победителям. Обычный, бесхитростный, где-то даже наивный человек, который сам не понял, как оказался частью жуткого смертоносного механизма – армии безумца и тирана Гитлера.
Лейтенант прислушивался к себе, а руки в это время делали свою работу. Пригоршня ледяной воды, и лицо посвежело. Двумя взмахами рук он пригладил торчащие волосы, одернул форму, подтянул ремень. Опрятный, посвежевший – можно идти по командирскому приказу в опорный пункт, где организовали место для работы офицерского состава батальона и узел связи.
Когда он пришел в штаб, жизнь там кипела. Заместитель комбата, начальник штаба, занимался документами, что привезли на прибывающий состав соединения. Его помощник и делопроизводитель возился у самодельной печурки из бочки, набивая в нее побольше поленьев для обогрева выстывшего за ночь дома. Политрук орудовал чайником, полным кипятка, организовывая завтрак для штабистов. Начальник хозяйственной роты, хромоногий прапорщик с пустым рукавом, заправленным за ремень, переругивался с заместителем командира:
– Ну, Сергей Сергеич, завшивились, запаршивели они в вагонах. Надо санобработку вызывать, или дусту достаньте, я велю всю форму просыпать. Ведь невозможно так, весь полк зачешется!
– Да где я тебе дуст возьму! У нас наступление, он со своим дустом! У меня народу с полтысячи прибыло, и тут же сотню в госпиталь немцы отправили, засады устраивают, гады! Вот не до чистоты твоей.
– Как же, Сергей Сергеич, – упорствовал начхоз. – В чистом и в наступление рядовые идут лучше. Я ведь им баню организовал, там цирюльню разбомбили, а трубы остались нетронутые. Благодать, сейчас лоску наведем! И вшей потравили бы сразу, вы свяжитесь с замполка, может, у него есть дуст.
– Да тьфу ты, привязался со своим дустом, вцепился сам хуже клопа, – взревел уже начштаба и протопал в соседнюю комнату, где над аппаратом сидела в наушниках телеграфистка. – Рита, отправь молнию в полк, дуст Егорыч требует. Вот обсмеют же: боевой офицер, как баба, с постирушками бегает!
При виде молодого танкиста штабисты затихли, начальник штаба кивнул и уточнил:
– Вы лейтенант Соколов?
– Так точно! – Из-за внимательных взглядов со всех сторон у Алексея сел голос.
– Проходите вон туда, за занавеску, – мужчина понизил тон. – Гордей Иванович пленного офицера допрашивает.
В узком чулане, где раньше хозяева хранили утварь, на шатком табурете застыл напряженный Дорвельц. Еременко, теперь в одной гимнастерке, со стаканом чая в руке, пристроил на колене планшет с листом бумаги и делал пометки, задавая военнопленному короткие вопросы на немецком языке.
– Лейтенант Соколов по вашему приказанию прибыл!
– Вольно. Стульев маловато, придется постоять, лейтенант.
– Слушаюсь! – Алексей беспрекословно замер, вслушиваясь в разговор между комбатом и военнопленным.
Еременко покосился в его сторону и не удержался от язвительного замечания:
– Что, лейтенант, удивлен, как это без тебя разобрались? Я ведь до войны всю жизнь преподавал в техникуме немецкий язык. Шпрехаю тоже будь здоров, – Гордей Иванович покосился теперь на бледного, напряженного Карла.