Гавань красных фонарей

Татаринов, сидя в кубрике вместе с половиной своей группы – вторая половина была за стенкой, – слушал, как старший мичман Диденко травит байки про более счастливую жизнь, которой он жил десять лет назад.

Русские склонны к тому, чтобы вспоминать прошлое хорошими словами и критиковать настоящее, не пытаясь даже представить, что же там будет дальше. Национальная черта, подмеченная еще классиками, расцвела в устах Диденко новым цветом.

– Вот помню, как несколько лет назад я первый раз оказался в Германии. Так что я вам доложу, дорогие господа-товарищи, – покрякивая, сообщил Диденко, ворочаясь на своей койке, – когда приехал, так я был поражен. Как у них там все чисто, какие они все богатые! А что я могу сказать про сегодняшний день? Приехал – да, такие же чистые и богатые, но только какие-то все извращенные донельзя. Вспомните ту улицу, по которой мы ночью ходили. Так это же немыслимо, как люди могут с ума сходить! Разве это нормально?

– Голландия – не Германия, – ответил Малыш.

– Много ты понимаешь, – не согласился Диденко.

– Да-да-да, – поддержал Татаринов Малыша. – Может, ты и в Германии не все видел?! Чего говорить, все равно люди на нас не похожие.

– Почему не похожие? – спорил старший мичман. – Руки, ноги, голова – все одно и то же.

– А вот то, что в голове, в том отличия, – пробасил со своей кровати Малыш.

– Может, и у нас жизнь лучше стала, поэтому и не обращаем уже такого внимания на все их машины да дома, – предположил Голицын.

– Я не об этом, – обиделся на него Диденко. – Ненормальных сколько, ты посмотри. Они хуже, чем обезьяны.

– Ну да, когда европейцы к нам приезжают, они, наверное, от наших алкашей шарахаются точно так же, как мы от их проявлений абсолютной свободы…

Дискуссия о Европе и России затянулась за полночь. Народ абсолютно на трезвую голову философствовал с применением острых аргументов. Татаринов больше не вмешивался… Когда в беседе наступила пауза и стороны начали искать компромиссы, из-за стены послышалось какое-то рычание. Народ примолк и прислушался.

– Храпит кто-то, – наконец сообщил Малыш.

– Иди глянь, – посоветовал ему Татаринов.

Здоровяк вышел в коридор и прошел в соседний кубрик, где можно было сфотографировать следующую картину: Док храпел с тигриным рычанием, а Бертолет с Марконей сидели на своих кроватях, заткнув уши и с ненавистью глядя на спящего… Храп был какой-то действительно чудовищный. Неудивительно, что они расслышали его через толстую стену между комнатами.

– Чего не спите? – издевательски спросил Малыш, не обращая внимания на размеренные сотрясения воздуха.

– Попробуй, – предложил ему Марконя, указывая на свободную койку.

– Я уже давно хочу его придушить, – пожаловался Бертолет. – А вот товарищ капитан-лейтенант не дает мне такой возможности.

– Ну-ка, еще раз, – сказал Малыш и, словно дирижер, поднял вверх руку с воображаемой палочкой. Наступила некоторая пауза, которая вот-вот должна была разродиться новым «р-р-рр-р-р».

По какому-то невероятному стечению обстоятельств у Дока случилась задержка дыхания во сне и он перестал храпеть. А поскольку все смолкли и сидели без движения, было хорошо слышно через приоткрытое окно, как по улице прямо рядом со зданием кто-то прошел крадучись… Шаги были настолько легкими, что можно было подумать на кошку. Но лап у этого животного было точно две, и двигалось оно не быстро, а крайне размеренно. Похоже, наступая с пятки на всю стопу, чтобы производить как можно меньше шума.

Свет в кубрике не горел, что позволяло видеть то, что происходит на улице. Марконя поднялся со своего места и тихонько подошел к окну, выглянул, отпрянул, затем посмотрел на остальных. Капитан-лейтенант отрицательно покачал головой.

– Не вижу, – одними губами сказал Марконя.

Если в Российской армии напротив каждой входной двери стоит дневальный, то эта казарма вообще никак не охранялась. На втором этаже пусто, на первом только они, их группа… Пост был на въезде, и на двух вышках стояло охранение, но больше никого. Поэтому, когда на улице раздался посторонний шорох, спецназовцы напряглись.

Чтобы свет из коридора не попадал внутрь комнаты, Малыш прикрыл дверь. Снова послышались шаги. Чтобы добраться до собственных стволов, им потребуется, как ни крути, несколько десятков секунд. А неведомые люди, кажется, уже здесь… Хорошо еще, что входная дверь казармы закрыта изнутри.

Марконя так никого и не смог разглядеть, что даже как-то успокаивало. Но череда бесконечных командировок, в которых приходилось побывать капитан-лейтенанту, выработала рефлекс – НЕ РАССЛАБЛЯТЬСЯ!

– Мичман, – обратился он к Малышу, – иди доложи командиру.

Здоровяк вывалился в коридор и нырнул к Татаринову и компании.

– Ну что там? – спросил Татаринов.

– Да ничего, – ответил ему мичман. – На улице, товарищ кавторанга, шаги какие-то были, но потом все стихло.

– Шаги? – переспросил командир и уселся на своей кровати, откинув с себя одеяло.

Те, кто подходил к ним с улицы, не могли слышать их голосов, они не могли видеть каких-либо перемещений внутри казармы, так как для этого пришлось бы вставать на какой-то предмет, чтобы заглянуть внутрь, ведь окна находятся достаточно высоко.

– Тревога, – шепотом проговорил Татаринов. – К оружию! Доку сыграйте там по-тихому подъем.

Чтобы добраться до своих собственных стволов, спецназовцам пришлось, пригибаясь, проследовать на склад, который находился в конце коридора. Слева была турецкая кладовка, справа – их. Понятно, что турецкая опустела, зато в их «оружейке» все было на месте.

Старший лейтенант Голицын своего командира боготворил за расчетливость, предусмотрительность, отсутствие ненужных или необоснованных приказов. Но сейчас, в первом часу ночи, а может, и во втором… кто знает, сколько сейчас времени? Старший лейтенант посмотрел на часы. Ничего себе, без десяти два, вот горазды языком чесать!

Татаринов иногда совершал какие-то действия, которые сам себе объяснить не мог. Какого черта они посреди благополучной Европы, крадучись, идут, почти ползут по полу, на склад за своим оружием, потому что, по словам мичмана Малыша, со слов капитан-лейтенанта Маркони, кто-то прошел мимо их окон? Это же идиотизм – они находятся под вооруженной охраной внутри военной базы НАТО!

Ситуация… Семь здоровых мужиков, вместо того чтобы дрыхнуть, одетые, лежат в обнимку с оружием и вращают глазами в темноте, ожидая шороха с улицы или, что еще хуже, изнутри.

Казарма старой постройки. Кирпичная. Толстые стены. Бетонные плиты разделяют потолок и пол. Перегородки и комнаты – современное веяние – усиливают звукоизоляцию. Нет ничего удивительного, что, как только по лестнице на первый этаж начал кто-то спускаться, спецназовцы поняли, что к ним заглянули на вечеринку непрошеные гости.

Никто не понимал, что происходит, чем они так насолили местным, чтобы к ним полезли.

«Может быть, охотники за оружием?» – мелькнула у Татаринова мысль, которой он не стал делиться с остальными. У них тут была парочка интересных стволов, которые бы с удовольствием разобрали на детальки где-нибудь в Германии или Франции. Ну просто, знаете ли, такой вот непринужденный обмен опытом. «Да ну, чушь какая! – сам себя поправил он. – Если бы им чего-то надо было, они купили бы образец, да и все. Пусть это даже новые современные модификации бесшумного оружия. Все можно достать. Наверное».

Старший лейтенант Голицын, приспособив прибор ночного видения, на полусогнутых выполз в коридор, свет в котором спецназовцы предусмотрительно выключили. Приближаясь к лестнице, Поручик на ходу роботизировался, становясь отрешенно-напряженно-безжалостным.

Все происходило быстро.

Но из-за того, что процессор внутричерепной коробки разогрелся и обрабатывал огромное количество информации, казалось, что время течет крайне медленно. Старший лейтенант приблизился к лестнице и, взяв выход с нее на прицел, присел прямо в коридоре, сделался маленьким-маленьким, насколько это было возможно, и сидел в темноте тихо-тихо, как мышь, и ждал, пока неведомый гость спустится вниз.

Чуть сзади за Голицыным занял позицию старший мичман Диденко – он, так же как и старший лейтенант, был вооружен специальным бесшумным автоматом.

Что такое расстояние в двенадцать метров, да еще и в замкнутом пространстве! Это ничего, если они не успеют выстрелить первыми, то с очень большой долей вероятности их заденет одна или даже несколько пуль, если тот, на лестнице, профи, конечно.

Голицын смотрел на выход с лестницы под неудобным для себя углом, он не мог видеть часть пространства. Шаги стихли, тот, кто шуршал на лестнице, теперь не двигался, что добавило градус напряжению, повисшему в воздухе.

Голицын прекрасно понимал, что им не удалось покинуть кубрик бесшумно. В почти пустом помещении, где не было посторонних звуков, любые щелчки и шаги слышны как никогда. А если у противника в ухо вставлен специальный прибор, который делает его слух таким же, как слух ночного животного, то на скрытное перемещение, пускай даже в почти полной темноте, никаких шансов.

Снова шуршание на лестнице – кто-то со второго этажа начал спуск.

«Второй!» – подумал Голицын и понял, что он вряд ли ошибается. Шорох прокатился по верхнему пролету, затем по нижнему и стих на первом этаже.

Прошел еще один и еще. И еще! Люди прибывали, и было понятно, что кто-то накапливается на пятачке, который на данный момент не простреливался.

А может, глюки у старлея? А?!