Лобовая атака

– Ты едешь с нами, – приказал офицер и сунул документы в карман френча. – В машину, живо!

Первые два дня прошли для Бабенко, попавшего на завод под именем Сергея Ивановича Ложкина, совсем непонятно. Общаться с Федором Никитиным, который разыграл в заранее оговоренном месте спектакль с тягачом, было опасно. Подпольщики сразу предупредили танкиста, чтобы он не подводил товарища. Наоборот, им было предписано с Никитиным разыгрывать неприязнь друг к другу. Бабенко таскали по заводу два хмурых мастера и представляли то одному немецкому начальнику, то другому. Один говорил по-русски, а ко второму был приставлен переводчик – очкастый ефрейтор с лакейскими глазами. Потом Бабенко принялся допрашивать строгий немец в гражданском костюме. Этот тип с белоснежными манжетами и неизменным мундштуком в зубах мучил нового рабочего три часа, пытаясь запутать в показаниях. Въедливый неприятный, прекрасно говоривший по-русски, он как потом догадался Бабенко, оказался из военной разведки.

Но к вечеру второго дня все изменилось. За дело взялся высокий худощавый гауптман Шефер. Странно, но перед этим шумным офицером все как-то сразу расступались, замолкали и следовали его прямым указаниям без возражений.

Оказалось, Шефер прибыл прямо из Берлина, из департамента пропаганды. И с этой столичной штучкой никто связываться не хотел. Бабенко очень удивился этой новости. Что делает здесь, в глубокой провинции, в маленьком городке под Могилевом, офицер из Берлина? Да еще не в редакции какой-нибудь газеты или в типографии, а на местном заводе, где чинят танки.

Только на третий день Бабенко приступил к работе. Указания ему давал тот самый обер-лейтенант Кауц, который привел его на завод. Молодой офицер был хорошим организатором и плохим инженером. Точнее, он был плохим механиком и мотористом, но хорошо знал сварку и вооружение. На его участке работа двигалась быстро, а с приходом Бабенко дела пошли еще быстрее. В первые же два часа Семен Михайлович разобрался в причинах, по которым не заводятся два немецких двигателя. Они еще в Харькове в своем КБ на заводе изучали подобные двигатели. Затем с его помощью рабочим удалось-таки снять поврежденную пушку с советской «тридцатьчетверки», чтобы исправить механизм поворота башни.

Присматриваясь к людям, Бабенко сразу почувствовал отчуждение. На него смотрели косо, с неприязнью. Все его решения и находки, которые ускоряли работу, встречались мрачным молчанием. Танкист понимал этих людей, ведь они работали потому, что их заставляли немцы, под угрозой расстрела. А он пришел почти добровольно из-за куска хлеба, да еще так старается помогать врагу. Особенно хмурые взгляды он ловил на себе, когда его хвалил Шефер. Гауптман, как и любой хороший руководитель, хвалил подчиненных публично, ставил в пример другим.

Открытая неприязнь к новому рабочему со стороны русских на заводе становилась все заметнее, и Шефер перевел Бабенко из ремонтных цехов в стендовый. Там исправленные агрегаты проверялись на разных режимах работы, там тестировалось электрооборудование, проводились последние регулировки всех систем. Здесь было только двое русских электриков, которые занимались «тридцатьчетверками». Еще были четверо немецких мастеров в солдатских мундирах. Серьезные мужики, неразговорчивые, все в возрасте ближе к пятидесяти. С русскими не общались, курили строго по часам: по десять минут через каждые два часа в специально отведенном месте.

Как видел Бабенко, немцы не общались даже между собой. Наверное, он просто не понимал их, для него это была чужая культура, совершенно иная среда, незнакомые привычки и манеры. Да и не особенно задумывался об этом Семен Михайлович. Больше его занимало то, для чего готовят эти танки. Что это за странный завод такой. Ведь ремонтом боевой техники в любой армии, а тем более в вермахте, занимаются свои собственные, часто передвижные ремонтные мастерские. В каждой дивизии, в каждом корпусе есть такие подразделения с резервом запасных частей, инструментами, оборудованием и необходимым штатом мастеров.

– Ложкин! – в своей обычной манере тянуть последнюю гласную в русских словах обратился к Бабенко Шефер.

– Да, господин обер-лейтенант! – Танкист торопливо вытер руки ветошью и подошел к офицеру.

– Возьмите, Ложкин, это вам от меня, – Шефер протянул пачку немецких сигарет. – Вы хорошо работаете, вы хороший специалист.

Бабенко спиной чувствовал на себе взгляды русских электриков, лазавших по отремонтированной «тридцатьчетверке» с фонарями. Неприязненные взгляды были даже со стороны немецких рабочих. Видимо им не нравилось, что обер-лейтенант отмечает вниманием русского, который просто обязан работать быстро и хорошо и не нуждается в иных стимулах, кроме угрозы расстрела.

– Завтра утром вы сможете перебраться в отдельную комнату, Ложкин, – закуривая, продолжил немецкий офицер. – Я договорился с комендантом, вас переведут из общежития в отдельную комнату.

– Освободилась комната? – обрадовался Бабенко.

– Да, – небрежно затягиваясь сигаретой, ответил Шефер. – Вчера расстреляли русского инженера Смолякова. Он попытался совершить диверсию. Надеюсь, вы будете умны, Ложкин, и не подведете меня.

– Что вы, господин обер-лейтенант, – горячо заверил Бабенко, – я так вам благодарен, ведь вы дали мне работу. Без вас я бы просто умер на улице с голоду. Я вам очень благодарен.

– Помните об этом всегда, Ложкин, – кивнул немец, приняв благодарность как само собой разумеющееся. – Я еще хотел вам сказать. Сегодня нужно задержаться и закончить регулировку зажигания на русских танках. В столовой вас отдельно покормят вторым ужином в 22.00. Просто назовете свою фамилию. Это все.

– Благодарю, господин Шефер, – кивнул Бабенко вслед уходящему немцу. – Вы очень добры. Я останусь и закончу до утра всю работу, которую вы поручили.

– Смотри спину не вывихни, – буркнул проходивший мимо русский рабочий. Его напарник тут же дернул своего говорливого приятеля за рукав и утащил за корму танка.

– Ты совсем дурак? – услышал Бабенко шепот. – За длинный язык знаешь что бывает? Засунь его себе в одно место и помалкивай.

– А чего он… смотреть противно.

– Не смотри. Пойдешь в сортир – и там смотри в дырку. Там противно не будет.

Рабочие еще о чем-то шептались, но Бабенко не стал прислушиваться и, поморщившись, пошел к своему рабочему месту. М-да, а чего он ожидал? Какого еще к себе отношения? Надо терпеть, нужно доверие немцев, только тогда можно выполнить задание, с которым его сюда послали. Точнее, с которым он сам вызвался сюда пойти.

У Оли были грязные ноги до самых коленей, свои ботиночки она связала шнурками и повесила на шею. Подол платья был мокрый, руки по локоть тоже перепачканы, наверное, девушка падала в грязь и поднималась, опираясь на руки. После дождей добраться в лагерь подпольщиков на старых овощных базах было непросто.

– Я очень торопилась! – засмеявшись, сказала она, поймав взгляды мужчин.

– Ладно, не оправдывайся, – Ростовцев махнул рукой. – Иди умойся, что ли, с дороги, переоденься, потом все и расскажешь.

– Не, я сейчас, – загорелась девушка. – А то забуду. А переодеться мне все равно не во что.

– У военврачей можно попросить чего-нибудь. Всегда лишний халатик найдется или юбка, – предложил Ростовцев.

– Они еще не возвращались, – напомнил Соколов. – Как-то неудобно в женских вещах самим рыться. Может, я Оле свой комбинезон пока дам. Он чистый, выстиранный.

– Я сейчас… минутку, – девушка улыбнулась лейтенанту и убежала, прихватив поданный ей черный танкистский комбинезон.

Соколов и Ростовцев снова уселись в маленькой землянке за самодельный стол и склонились над картой района. Лейтенант чувствовал себя не в своей тарелке. Он сидит здесь, в относительной безопасности в лесной глуши, а Бабенко там, на заводе, добывает информацию, рискуя быть раскрытым с поддельными документами. Не верилось, что немцы такие уж доверчивые и глупые. И Логунов с Омаевым и Полыной ушли за тридцать километров в Хоньковичи посмотреть, правда ли там есть лагерь военнопленных, как рассказывали беженцы. И что неподалеку от села поле, на котором стоит много подбитых танков, еще со времени страшных боев в этих местах. Так что на базе подпольщиков сейчас из экипажа, кроме Соколова, околачивался только Коля Бочкин, вывихнувший в лесу ногу и теперь способный лишь помогать на кухне.

– Нет сведений о моих ребятах и Полыне? – спросил Соколов.

– Пока не вернулись. Да ты не переживай, Алексей, Полына опытный егерь. Он там в своих лесах все тропинки знает, из любой непролазной глуши может выход найти, а уж про его схватки с медведями да с браконьерами легенды ходят. Вернутся – путь долгий, места не простые да и немцев к востоку отсюда много. Тыловые подразделения базируются, госпиталя. Фуражирные команды шастают. Наши-то не успели все склады армейские эвакуировать или уничтожить. Много чего осталось. Вот и ищут.

Со скрипом распахнулась дощатая дверь землянки, и на пороге появилась Оля. Умытая, на голове повязана чистая косыночка. Даже в огромном не по росту танкистском комбинезоне, подвязанном тесемкой в талии, она смотрелась очень симпатично. Подвернутые рукава и штанины делали Олю похожей на медвежонка. Но она, ничуть не смущаясь своего вида, задорно тряхнула головой, поправила тут же выбившиеся из-под косынки волосы и подошла к столу.

– Все! Готова, Сергей Владимирович.

– Ну, раз готова, рассказывай, – улыбнулся девушке подпольщик. – Устала, наверное?

– Я спортсменка. Если надо, могу за день и в два раза больше отмахать пешком, – заявила Оля, подсела к столу и, взяв карандаш, стала показывать на карте. – Смотрите, вот здесь поворот с Могилевского шоссе на Маковню. Поселок небольшой, там только гарнизон маленький. Какая-то военная полиция, что ли. У них машины смешные такие: впереди колеса, а сзади гусеницы. То ли трактор, то ли автомобиль – непонятно.

– Тягачи артиллерийские, – сказал Соколов, – или бронетранспортеры. Если военная полиция, значит, это бронетранспортеры.

– Ну вот, – девушка бросила быстрый взгляд на лейтенанта и продолжила: – Здесь, ближе к шоссе, какое-то село сожженное. Я близко подходить не стала, названия не знаю. Место открытое, видно меня было бы издалека. Да и что там может быть? А вот влево от шоссе другая дорога есть. Она совсем забытая, ездили по ней мало, это по колее заросшей заметно. Но следы машин все же есть. Я прошла дальше – и точно, поселок. Он на вашей карте не обозначен. Называется Русинка. Там действительно есть лагерь, где держат наших красноармейцев. Маленький, всего два барака, размером с коровник каждый. Деревянные, из досок сделанные. А по сторонам вышки высокие, а на них немцы в касках стоят. А со стороны дороги трактором они расчистили площадку большую, размером с два футбольных поля, и там огромные цистерны стоят. А вокруг вал из земли и колючая проволока в несколько рядов. И тоже вышки по углам.

– Хранилище ГСМ, – снова предположил Соколов. – Только зачем рядом лагерь, тем более маленький такой? Оль, ты пленных видела, может, там нет никого?

– А вот и видела, – задорно засмеялась девушка. – Есть там пленные. И видела среди них людей в таких вот комбинезонах.

Оля оттопырила воротник своего комбинезона и чуть было не показал Соколову язык. «Вот сорвиголова, – подумал лейтенант, глядя на девушку. – Ничего не боится. Девчонка ведь еще».

Но Оля снова сделала серьезное лицо:

– И это еще не все, товарищи командиры! Правы вы были. Там стоят четыре немецких танка с крестами возле одного дома, часовой возле них ходит, как положено. И распоряжается какой-то грузный такой немецкий офицер. А дальше, северо-западнее поселка, поле. Оно вот так между лесам, буквой «г». Я прошла вокруг, как вы и велели, Сергей Владимирович. Единственные места ровные как раз там, где поля. Почему их и распахивали. А где леса вокруг, там овраги, промоины, лес старый дубовый, кряжистый такой. Ни пройти, ни проехать. Я там все ноги посбивала.

– Ну вот, лейтенант, – с довольным видом сказал Ростовцев. – Вот тебе и лагерь, куда собирают наших пленных танкистов. Больше машинам ехать в тех местах некуда. Оказывается, в этой Русинке их и держат.

– Остается вопрос – зачем? – вздохнул Соколов. – Что немцы задумали? И, как назло, Бабенко молчит.

– У Бабенко нет возможности выйти в город. Связь с ним ненадежная, ведь мы сами запретили им с Никитиным меж собой общаться. А кроме Никитина у нас там, почитай, никого и нет. Только ему там виднее, на кого можно положиться, а кого опасаться. Тюрьма не тюрьма, но выйти рабочим с завода невозможно. Охраняют их немцы, как в лагере. Но кое-кому удается. Это мы сами видели. Кого-то выпускают на базар, в магазин или домой своих повидать. Не иначе как за великие заслуги. А раз заслуги есть, то и веры человеку уже нет. Не передашь с ним записочку. Опасно. Так что ждем, дорогой товарищ танкист. Ждем.

– Сколько же можно ждать?

– Спокойно, Леша! – Ростовцев положил ладонь на локоть Соколова. – Не горячись. Это не фронт, и у тебя за спиной не твой танковый взвод с полным боекомплектом и залитыми под завязку баками. Нас мало, у нас нет оружия, мы не можем идти в открытую атаку. Здесь иная тактика борьбы. Мы можем только осторожно и тщательно придумывать план, а потом малыми силами ударить так, чтобы немчуре тошно стало. Осторожно и такими вот ударами. Я не могу прямо сейчас и ради одной операции погубить все подполье. Кто знает, сколько нам так сражаться – малыми силами в полном окружении, вдали от своих. Почти голыми руками.

– Я понимаю, Сергей Владимирович, – опустил голову лейтенант. – Но и вы меня поймите. Я солдат и не могу сидеть сложа руки.

– Ничего, недолго уж осталось. Я сегодня отправлю в Русинку наблюдателей, найдем общий язык с местным населением, расспросим, получим еще сведения. Теперь проще, если мы нашли место, куда свозят танкистов. Кстати, а этот немецкий офицер – не твой ли оберст Зоммер?

Оля вернулась, когда Ростовцев ушел. Она приоткрыла дверь в землянку, переделанную из части полуразвалившегося подземного овощного хранилища и спросила вкрадчивым голосом:

– Можно к тебе?

– Оленька, конечно, заходи! – оживился Соколов, отложив в сторону карту. – Что ты спрашиваешь, глупая? Тебе можно всегда! Ведь ты моя… ненаглядная.

– А еще я кто? – сделал строгое лицо девушка, подойдя к лейтенанту.

– Моя лапочка, – взяв Ольгу за плечи, ответил Соколов.

– А еще? – девушка склонила голову набок и стала внимательно смотреть в глаза танкиста. – Неужели так и будешь зверюшками всякими называть, рыбками и зайчиками, а про любовь – ни слова?

Алексей заулыбался, схватил девушку в охапку и закружил по землянке.

– Люблю, люблю тебя, Оленька! Ты же знаешь, как люблю.

– Ай! – девушка ногами свалила табурет, задела стол, и молодые люди чуть было не упали вместе.

Соколов посадил Олю на свою лежанку и сел рядом с ней. Обняв ее за плечи, он прижал девушку к себе, касаясь губами ее волос, глаз, губ. Он целовал ее лицо, шептал, не переставая, нежности, проводил ладонью по Олиным волосам, по щеке. Девушка обхватила его голову руками и прижалась щекой к щеке, потом всхлипнула и уткнулась носиком в его шею.

– Ты забудешь меня, – прошептала она.

– Я? – Алексей возмутился и попытался высвободиться, но Оля держала его крепко и никак не хотела показывать лицо. Алексей снова стал гладить ее по волосам. – Я тебя забуду? Как ты можешь думать такое? Я никогда тебя не забуду, ты мое солнышко, ты моя лесная фея.

– Уедешь… – тихо сказала Оля.

– Так война же, – грустно напомнил Соколов, – а я командир Красной Армии.

– Я помню. Только ты уедешь и забудешь. Сколько тебе еще встретится на войне таких девушек.

– Замолчи, слышишь! – возмутился Алексей. – Никого у меня не будет. Только ты одна, навсегда.

– Я уже ревную тебя к ним… заранее.

– Оля, для меня не существует других женщин, – солидно ответил Алексей. – Я хочу, чтобы ты это знала. Или ты мне не веришь?

Девушка отстранилась, посмотрела влюбленными глазами, как будто взглядом ласкала лицо, провела ладошкой по волосам Алексея. Потом усмехнулась и пальчиком легко стукнула его по кончику носа.

– Я верю тебе. Только пора бы товарищу младшему лейтенанту знать, что женщины такие слова говорят только для того, чтобы услышать в ответ признания в любви, верности до гроба, и еще – что она самая лучшая. Женщины любят ушками, товарищ младший лейтенант. Это мужчина глазами любят.

– Я люблю тебя и в этом комбинезоне, – прошептал Алексей. – Люблю во всем, потому что все, что ты ни наденешь, будет тебе к лицу!

– Что? – с наигранным возмущением спросила Оля. – Ты хочешь сказать, что мною можно украшать самую нелепую одежду?

Соколов смущенно нахмурился, потом заулыбался. Никак он не мог привыкнуть к манере общения с Олей. Да и вообще, у него в жизни было не так уж много опыта любовных отношений. С одной девчонкой он целовался в школе, потом была у него девушка в бабушкиной деревне. Но там, и в школе, и в деревне, все было по-другому. А может, там просто не было настоящей любви? А здесь, сейчас, с Олей все иначе, и он просто теряется.

– Я не то хотел сказать, Оля, – проговорил танкист. – Я имел в виду, что тебя невозможно испортить одеждой, ты такая красивая, и что на тебя что ни надень, ты все равно останешься королевой.

– Ладно, – Оля прижалась губами к щеке Алексея и неумело поцеловала, – будем считать, что ты выкрутился.

Алексей обнял девушку, чуть повернул голову и нашел ее губы. Какие же они мягкие, нежные… как сразу кружится голова… и пахнут, кто бы знал, как пахнут ее губы, голова просто идет кругом.

– Оля, моя хорошая… любимая! – Алексей все тянул и тянул Олю, чтобы положить, его рука скользнула на девичью грудь и сжала ее.

– Леша… не надо, – голос у Оли стал взволнованным, дыхание горячее, срывающееся. Она вцепилась в него сильными пальчиками и зашептала: – Лешенька… ну, не надо…

Да, тут было над чем подумать. Бабенко выключил аккумуляторную лампу, отложил схему трансмиссии и, откинувшись на спинку водительского кресла, потер усталые глаза. Он просидел так, отдыхая, меньше минуты, когда услышал, как хлопнула дверь цеха и раздался гулкий звук шагов двоих человек. Говорили по-немецки. Бабенко замер, прислушиваясь. В который уже раз он пожалел, что не знает немецкого языка. Вот бы сюда их лейтенанта.

Наконец показались два немецких офицера, они шли через цех. Бабенко хорошо видел обоих из люка танка. Это был тот самый обер-лейтенант Кауц, который непонятно чем занимался здесь от департамента пропаганды. А с ним шел майор Мильх из разведки. Тот самый, который так долго мучил Бабенко расспросами в первые два дня его появления на заводе. Сегодня майор был в форме.

Офицеры прошли к угловой двери и остановились. Мильх полез в карман форменных бриджей, зазвенел ключами и стал отпирать дверь. Бабенко ни разу не был в этой комнате и представления не имел о том, что там находится. Офицеры вошли и захлопнули за собой дверь.

Танкиста просто подмывало выбраться из танка, подойти и послушать. Но что он мог понять, не зная языка!

Прошло минут пять, прежде чем дверь снова открылась и немцы вышли. Мильх запер дверь комнаты.

Бабенко задумался. Военная разведка, департамент пропаганды, причем не какие-то местные власти на уровне военного гарнизона, а представитель из Берлина! И танки почти все готовы. Вон те две «тридцатьчетверки», которыми занимаются электрики, полностью готовы. Ребята просто резину тянут, в этом Бабенко не сомневался. И «панцер-III», которым сегодня занимался Бабенко, был почти готов, остались кое-какие неполадки с переключением передач. На улице стоит еще один легкий немецкий танк, полностью исправный и заправленный. Его Бабенко проверял и обкатывал по двору вчера. Если такими темпами будет продвигаться ремонт, то семь исправных «тридцатьчетверок» и пять немецких легких танков будут готовы через пару дней. А для чего?

Бабенко покачал головой. Нет, так больше нельзя. Можно просидеть здесь и месяц, и год и ничего не узнать. Что он, нанялся немцам танки чинить до конца войны?

Выбравшись из танка, Бабенко прислушался. Нет, никого здесь не может быть, и прийти в цех уже некому. Немцы в неурочное время не работают, наших не пустят без особого приказа. Он тут один на особом положении, кому разрешено… нет, приказано работать допоздна.

Замок на двери был обычный и очень простой – советский врезной с двумя «бородками». Бабенко провозился с ним всего пару минут. Щелчок, поворот отмычки, снова щелчок, и дверь послушно открылась.

То, что танкист увидел, заставило его замереть. На полу лежали танковые пеналы со снарядами или, как их называли танкисты, с «выстрелами». На полу, на стеллажах вдоль стен. Их тут была почти сотня. В основном это обычные бронебойные «болванки», но нашлось и немного подкалиберных, каких в Красной Армии было еще мало, и оснащались такими выстрелами лишь «тридцатьчетверки» с установленными на них пушками Ф-34. Бабенко хорошо помнил клеймо Горьковского завода № 92 на пушках «тридцатьчетверок», которые ремонтировались здесь, в Мостоке.

Любопытно! Бабенко присел возле выстрелов и стал их осматривать. Через несколько минут он убедился, что часть снарядов с красной маркировкой имеют диаметр поддона 75 мм. Значит, они готовились для немецких «панцер-IV». А другие снаряды были почему-то с зеленой маркировкой. Бабенко снова измерил диаметр поддонов – 76 миллиметров! Для «тридцатьчетверок»? Но что-то было не то с боевой частью, Бабенко взял в руки снаряд и тут же понял, что он несколько легче обычного.

Приглядевшись, инженер убедился, что головка снаряда разбирается. Хорошо виден твердосплавный сердечник, который, собственно, и пробивает броню. Он оказался мягким. Бабенко достал нож и попробовал оставить след. Да, это не вольфрамовый сплав. И нет фосфорной головки трассера. Это не танковые подкалиберные выстрелы, это странная подделка. Но для чего? Такой снаряд не пробьет танковой брони, мягкая оболочка расплющится, а сердечник вместо того, чтобы пробить броню и поразить экипаж осколками, расплющится вместе с оболочкой. Это будет просто шлепок. Поддаваясь интуиции, Бабенко взял в руки 76-мм «болванку». Бред какой-то! Металл твердосплавной головки снаряда поддавался лезвию ножа. Это не твердый сплав, он не пробьет брони, он расплющится от удара о поверхность. Более того, инженер это хорошо понимал, во время выстрела головка из мягкого сплава может так нагреться в канале ствола, что заклинит пушку. Или ствол разорвет.

– Как вы сюда попали? – прозвучал за спиной мужской голос с сильным немецким акцентом.

Бабенко от неожиданности вскочил на ноги так резко, что чуть было не свалил стеллаж, сильно ударившись плечом и выронил снаряд. Перед ним стоял один из немецких рабочих, которые в этом цехе занимались стендовой проверкой и регулировкой систем. Он смотрел на русского с прищуром, оценивающе. И руки держал, заткнув пальцы за пояс своего рабочего комбинезона.

Сноски