И я пошёл за собакой, которая перешла на мою сторону. Она свернула в последний квартал новостроек, к сарайкам и к нашей котельной у пустыря. Я пошёл за ней. Сбоку котельной двор был с огромными кучами угля. Собака понюхала воздух, подозрительно огляделась и вдруг очень ловко вскарабкалась на одну из куч и скрылась за ней. Уголь был мокрый, скользкий и сыпучий. Пока я забирался на кучу, собака куда-то пропала. Тут я увидел сверху небольшой засыпанный сарайчик. Дверей у него не было, но зато на крыше я снова увидал собаку. Она сидела там и склонив голову набок разглядывала штук пять больших крыс, которые в ряд лежали перед ней на досках. Казалось, что она их пересчитывает.
Я пробрался по углю к ней. Она только покосилась на меня, слегка зевнула и, положив голову на лапы, закрыла глаза. Я ей не мешал, видимо.
Присел я рядом, достал из школьного портфеля свой завтрак – бутерброд с колбасой и яблоко. В школу можно было опоздать…
Собака повела носом, но попрошайничать не стала, пока я сам не предложил ей колбасу вместе с хлебом. Тогда она встала, вернее, поднялась и села, оглядела меня с ног до головы и только потом взялась есть… взяла вежливо, спокойно, безразлично – я даже подумал, что она не съела, а спрятала за щёку, чтобы потом сложить рядом с крысами. А я сидел и жевал яблоко – собаки ведь яблоки не едят.
Перед нами была темная кирпичная стена, «кочегарка» -котельная дымила высокой трубой и ветер клонил дым в сторону школы. Но мне так не хотелось расставаться с собакой, – у неё точно был хозяин, наверное, кочегар. Собака зевала, и я тоже начал зевать и опять я подумал про печку: что, вот, если бы у меня была печка, то она, конечно бы, понравилась собаке, и тогда она пошла бы ко мне жить. А так, у меня ничего нет, со мной скучно и не интересно. Но собака не убегала, и я решил её погладить. Она вздрогнула и чуть поморщилась. Я потрепал её за ухо, и она лизнула мою руку горячим языком. Тогда я решил, что приду к ней после школы – полез на двор через кучу угля.
В школу я шел, как «на автомате» – шёл, шёл, чуть закрывая глаза и пришёл в школу. В раздевалке, за железной сеткой сидела дежурная-уборщица и вязала свой чулок – «Шиворот навыворот».
– Шиворот-навыворот, шиворот-навыворот, бормотала она и спицы мелькали в её руках. А я следил за её руками и думал, когда же она промахнётся-запутается. Мне казалось, что она колдует, и сейчас прилетят двенадцать лебедей из сказки, а она оденет на них уже связанные рубашки, чтобы они превратились в принцев…
И действительно, тяжёлая входная дверь вдруг с грохотом распахнулась, ворвались старшеклассники и, раздеваясь на ходу, стали швырять свои пальто прямо через сетку в гардеробную. «Шиворот-навыворот» еле успевала их подхватывать.
И моё пальто полетело вместе с остальными.
В коридоре на первом этаже физкультурник уже заканчивал утреннюю зарядку – у нас было так: все младшие классы (всего их три) выходили в широкий коридор и выстраивались вдоль стен… Физкультурник стоял ко мне спиной и командовал – «вдох, выдох».
Когда я подошёл, он как раз сделал выдох и нагнулся. Его голова была между ног и глядела оттуда прямо на меня. Зачем-то я присел и сказал «здрасти».
Ничего смешного в этом не было, но все, кто стоял и не наклонился, все они захохотали. А физкультурник очень обиделся. Он вообще у нас очень обидчивый и подозрительный: когда он идёт по коридору, то всё время оглядывается на тех кто идёт сзади. Ему, может, кажется, что за спиной его обязательно передразнивают?..
Так и тут. Ему сразу же, может, показалось, что я его передразниваю. Он покраснел и сказал, что он мне этого так не оставит. А я почему-то сказал ему «пожалуйста».
Я вовсе и не хотел ему грубить, а, наоборот, хотел сказать что-нибудь вежливое. Но все эти «спасибо» и «пожалуйста» перепутались в моей голове, и я сказал первое попавшееся.
А физкультурник бросил зарядку и убежал в учительскую к заучу.
В дверях нашего класса меня опять задержали. Верка-санитарка. Она у нас в классе уши проверяет. Есть у нее картонка с бумагой: чистые – ставит плюс, грязные – минус. Вот и теперь одно ухо моё «пропустила», а за другое минус поставила. А за ней ещё Клавка, её помощница, руки проверяет.
– Вы поглядите, какие у него руки! – чуть не крик раздался на весь класс.
А у меня и правда руки в угле. Пошёл мыть ухо и руки. Пока мыл, урок начался.
– Вечно ты, Зайцев, опаздываешь, – говорит Марь-Михайловна.
– Я не опаздываю, я руки мыл, – говорю.
– Руки дома моют, – говорит она.
– Дома они у меня ещё чистые были, – говорю.
– Ну, тебя не переспоришь, – говорит она. – Садись скорее на своё место, столько времени отрываешь. И вообще нам с тобой ещё надо поговорить. —
Это она про физкультурника, – подумал я и оказался прав.
Этот день мне запомнился, потому что я тогда встретил своего друга – собаку, хотя я много пострадал и по-другому – схватил двойку по химии, был у зауча вместе с Марь-Михайловной, когда выяснилось почему у меня в школе нет друзей. Родители детей-одноклассников не советовали своим дружить со мной – лоботрясом и плохим мальчиком. Вот почему, все хорошие отношения могли продлиться едва ли один-два дня.
Тогда уже я почувствовал своё полнейшее одиночество в целом мире.
Продолжение про собаку, – скелеты
Каждую зиму, когда выпадает большим слоем снег и дети катаются с горок, я заболеваю. Такой я «болезненный тип».
Опять выпал снег, а я по-прежнему болею. Врачи говорят – ангина. Но я-то знаю в чём дело. Я с самого начала всех болезней это знал, но мне не верят. Ну, что поделать, придётся мне болеть всю жизнь. Из школы, из медпункта, где мне смерили температуру – меня отправили домой.
Мама, как только меня увидела, даже за голову схватилась в ужасе:
– Опоздал, да?! Тебя не пустили, да?! Так тебе и надо! Теперь я из-за тебя на работу опоздаю! Да что с тобой? —
– Я заболел. —
– А ну-ка дай лоб! – Она потрогала мой лоб. – Да, – говорит, тридцать восемь, не меньше! Что же ты раньше-то молчал! —
– Я только в школе заболел, а пока шел – не болел. – Я заболел потому, что у меня нет собаки. —
– — – — – — – — – —
Мама протянула мне толстую книгу с полки, чтобы я читал: это был том Льва Толстого: «Детство, отрочество, юность». Я уже читал, начал читать про детство его и мне было интересно, – жил он совсем по-другому. Но скоро чтение наскучило, и я пошёл к окну смотреть во двор.
Во дворе гулял сосед – Вовка. Он был меня старше, и он был первый, с кем мы познакомились тогда, может он станет моим другом, – именно ему я рассказал, что мечтаю о собаке и что собака стоит больших денег – 30 рублей. Я открыл окно и позвал его зайти.
Скоро мы с Вовкой уже обсуждали, как можно купить собаку. Вовка знал больше меня, он был пятиклассник и учился во вторую смену, после обеда. В школе Вовка был самым умным, как он говорил, – его даже учителя боялись, – по его же словам, – потому что он вопросы задавал.
– И так, – прошёлся Вовка по комнате. – А что, если, – и он остановился возле моей кровати, в которой велела лежать мне Мама. – А что, если нам продать свои скелеты? – сказал Вовка, пристально глядя на меня.
– Можно и продать, только почём? – выдержал я Вовкин взгляд спокойно.
– Ну, не меньше, чем тридцать рублей, а может даже и больше! —
– А где их покупают эти скелеты? —
– В медицинском институте, сказал Вовка. – Там студенты. Знаешь, как им нужны скелеты? Три десятиклассника уже сдали, – придумал на ходу Вовка.
– А как это делается? —
– Очень просто, – сказал Вовка. – Подписываешь завещание, что в случае твоей смерти скелет будет принадлежать институту. Не родственникам, а государству. – И для науки полезно. Может быть твой скелет поставят потом в нашей школе на уроке по биологии. Это же лучше, чем в земле он будет лежать для археологов. —
– Конечно, лучше, – согласился я. – почему люди не продают свои скелеты? —
– Это из-за предрассудков, – сказал Вовка, ты ходить-то можешь? —
И вскоре мы ехали на автобусе на другой конец города, истратив деньги «на обед в школе», которые Мама ещё не забрала.
В институте всё было белым, и стены и шторы на окнах. И все люди ходили в белых халатах. Мы пошли по белому коридору, который несколько раз поворачивал и привёл нас на то же самое место – к доске объявлений.
– Надо у кого-нибудь спросить, – И пошёл Вовка прямо на бежавшего мимо дядьку. Я за ним, как «хвост». Дядька остановился.