Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

– Чем скорее мы его отсюда заберем, тем лучше, сэр, – сказал Маунд со всей почтительностью младшего офицера, дающего советы старшему.

– Вы совершенно правы, – ответил Хорнблауэр, – но…

Надо было соображать быстро. Едва ли прилично уехать сразу по окончании обеда. И графиня… она наверняка за ними наблюдает. Если он уйдет сейчас, пренебрегши условленной встречей, после короткого совещания с младшим офицером, то к ярости отвергнутой женщины добавятся еще и подозрения. Нет, уйти просто невозможно.

– Нам придется пробыть здесь еще по меньшей мере час, – сказал Хорнблауэр. – Так требует этикет. Возвращайтесь и держите оборону.

– Есть, сэр.

Маунд по многолетней привычке чуть было не отсалютовал при этих словах, но в последний момент сдержался – еще одно свидетельство того, какая у него ясная голова. Он кивнул и пошел прочь с таким видом, будто они беседовали о погоде. Хорнблауэр медленно побрел к графине.

Она заметила его и улыбнулась.

– Княгиня, вы знакомы с коммодором Хорнблауэром? Княгиня Слупская.

Хорнблауэр поклонился. Княгиня была пожилая дама, сохранившая немалую часть своей, видимо, умопомрачительной красоты.

– Коммодор, – продолжала графиня, – выразил желание посмотреть картинную галерею. Желаете пойти с нами, княгиня?

– Нет, спасибо, – ответила та. – Стара я уже для картинных галерей. Идите без меня, детки.

– Мне не хочется оставлять вас одну, – возразила графиня.

– Даже в мои лета я никогда не остаюсь одна, милая. А вы, детки, идите забавляйтесь.

Хорнблауэр поклонился и подал графине руку. У дверей, пока лакеи расступались, давая им дорогу, она сжала его локоть.

– Живопись итальянского Возрождения в дальней галерее, – сказала графиня, когда они вышли в широкий коридор. – Хотите сначала увидеть более современную?

– Как пожелает мадам, – ответил Хорнблауэр.

Сразу за парадной частью дворца начинался лабиринт узких коридоров, бесчисленных лестниц и кабинетов. Покои, куда вела его графиня, были на втором этаже. Они вошли в роскошную гостиную; ждавшая там сонная горничная шмыгнула в соседнюю комнату. Туда графиня и позвала Хорнблауэра пятью минутами позже.

Глава тринадцатая

Хорнблауэр со стоном перелег на другой бок; от движения заломило в висках, хотя поворачивался он очень осторожно. Нельзя было столько пить; последний раз он мучился похмельем лет шесть назад. И все же этого нельзя было избежать, как, впрочем, и дальнейшего – события не оставили ему выбора. Он крикнул, чтобы позвали Брауна, – голос прозвучал хрипло и вновь отдался болью в голове. За дверью часовой передал его приказ дальше. Хорнблауэр с бесконечным усилием сел и спустил ноги на палубу. Браун не должен видеть, как он лежит полумертвый.

– Принеси кофе, – сказал он, когда Браун вошел.

– Есть, сэр.

Хорнблауэр продолжал сидеть на краю койки. Наверху первый лейтенант распекал какого-то нерадивого мичмана.

– Фу-ты ну-ты, – говорил Херст. – Гляньте на эти медяшки! По-вашему, они блестят? Глаза вы у себя в койке забыли? Что ваш дивизион делал последний час? Боже, куда катится флот, если патенты раздают малолетним фертикам, неспособным прочистить себе ноздрю такелажной свайкой! Вы зовете себя королевским офицером? Вы больше похожи на зимний день – серый, короткий и грязный!

Вошел Браун.

– Мои приветствия мистеру Херсту, – проскрежетал Хорнблауэр, забирая кофе, – и скажите, что я прошу его не кричать так громко рядом с моим световым люком.

Впервые с пробуждения он почувствовал себя лучше, когда тирада Херста над головой резко оборвалась. Кофе был обжигающе горяч, и Хорнблауэр пил даже с некоторым удовольствием. Мало удивительного, что Херст с утра не в духе. Хорнблауэр вспомнил, как вчера вечером Херст и Маунд тащили Брауна, бесчувственного и окутанного винными парами, в экипаж у дворцовых дверей. Херст был трезв как стеклышко, однако караулить тайного убийцу в императорском дворце, видимо, оказалось слишком большим испытанием для его нервов. Когда Браун вернулся, Хорнблауэр протянул ему чашку и в ожидании, пока тот снова ее наполнит, потянул через голову ночную рубашку. Когда он складывал ее на койке, взгляд привлекло какое-то движение – из рукава выпрыгнула блоха. Хорнблауэр посмотрел на себя: его гладкий живот испещряли блошиные укусы. Вот она, красочная иллюстрация разницы между царским дворцом и линейным кораблем британского военного флота. Браун, войдя со второй чашкой кофе, услышал, как его коммодор яростно честит грязь императорских покоев и необходимость избавляться от насекомых, которые почему-то особенно его любят.

– Убери ухмылку с физиономии, – рявкнул Хорнблауэр, – а не то будешь скалиться под кошками!

Браун не ухмылялся; он именно что чересчур заметно не ухмылялся. Бесила же Хорнблауэра мысль, что Браун испытывает к нему то снисходительное отеческое сочувствие, с каким здоровый и бодрый человек смотрит на страдающего похмельем.

Купание под помпой отчасти восстановило его душевный покой. Хорнблауэр надел чистое белье, велел Брауну обработать его одежду и вышел на палубу, где сразу увидел Уичвуда, осоловелого и явно терзаемого еще худшей головной болью, нежели он сам. Однако свежий ветер русского утра приятно бодрил. Будничная корабельная жизнь, ряды матросов, драящих палубу, звук выплескиваемой на доски воды – все возвращало ему силы.

– К нам приближается шлюпка, сэр, – доложил мичман вахтенному офицеру.

Это был тот же полубаркас, что вчера возил их на берег. Он доставил флотского офицера с письмом на французском:

Его Высокопревосходительство министр флота приветствует коммодора сэра Горнбловера. Его Высокопревосходительство распорядился, чтобы водоналивная баржа подошла к «Несравненной» сегодня в одиннадцать часов до полудня.

Его Сиятельство граф Северный выразил желание посетить британский корабль. Его Высокопревосходительство господин министр надеется, что не злоупотребит гостеприимством коммодора Горнбловера, если в обществе графа Северного прибудет на «Несравненную» в десять часов до полудня.

Хорнблауэр показал письмо Уичвуду, и тот подтвердил его подозрения.

– Это сам Александр, – сказал Уичвуд. – В бытность наследником он путешествовал по Европе под именем графа Северного[18 - Еще одна небольшая авторская вольность в череде тех, которые читатель, вероятно, уже подметил при описании Петергофа. Под именем графа Северного по Европе в бытность великим князем путешествовал Павел I.]. Он будет инкогнито, так что нет надобности оказывать ему королевские почести.

– Да, – сухо ответил Хорнблауэр, слегка раздосадованный непрошеным советом со стороны человека, не связанного со службой на море. – Однако министр российского флота по рангу соответствует первому лорду адмиралтейства, а это означает девятнадцать пушечных выстрелов и весь остальной церемониал. Вахтенный мичман! Мои приветствия капитану Бушу, и я буду весьма обязан, если он любезно поднимется на палубу.

Буш выслушал известия, тихо присвистнул и тут же повернулся, чтобы оглядеть палубу и паруса: все ли безупречно, не заметит ли русский царь какого-нибудь изъяна.

– Как мы будем заливать воду? – жалобно спросил Буш. – Что царь о нас подумает, если увидит всю эту суету? Может, пусть воду сперва зальют остальные корабли флотилии?

– Царь – человек разумный, – отрезал Хорнблауэр. – Пусть посмотрит на матросов за работой. Сам он не отличит бизань-штага от бом-утлегаря, но слаженность отметить сумеет. Будем заправляться водой при нем.

– А чем его кормить? – спросил Буш с ноткой тревоги. – Надо ж будет подать угощение, сэр.

Хорнблауэр широко улыбнулся:

– Чем-нибудь угостим.

Очень характерно для его противоречивой натуры: чем больше трудностей предвидели другие, тем больше он веселел, потому что по-настоящему вогнать Хорнблауэра в тоску мог только сам Хорнблауэр. Голова уже не болела, и он искренне улыбался в предвкушении напряженного утра. Завтрак он съел с аппетитом, затем надел парадный мундир и снова вышел на палубу. Буш по-прежнему суетился, заканчивая приготовления. Команда была уже в чистых белых куртках и парусиновых штанах, забортный трап – повешен, фалрепы – белы как снег, морские пехотинцы – вычищены и вылощены, койки уложены геометрически правильными рядами. Лишь когда вахтенный мичман доложил, что приближается тендер, у Хорнблауэра слегка перехватило дыхание от мысли, что следующие несколько часов могут стать поворотными в истории мира.

Свист боцманматских дудок дрожью пробежал по всему кораблю, команда выстроилась подивизионно, офицеры в эполетах и при шпагах – впереди, Хорнблауэр – у шканцевого поручня, лицом к ним. Британские моряки не могут соперничать с прусской гвардией на смотру – вымуштровать их до такой степени значило бы уничтожить самые ценные их качества, – но всякий мыслящий человек, глядя на ряды толковых, уверенных лиц, почувствовал бы невольное восхищение.

– По реям! – скомандовал Буш.

Снова взвыли дудки, и марсовые упорядоченным потоком хлынули вверх по вантам, не сбавляя скорости даже на путенс-вантах, где лезть приходилось спиной вниз. Они с ловкостью воздушных гимнастов взлетели по брам-вантам, пробежали по реям, словно канатоходцы, и каждый занимал свою позицию на ножном перте в то мгновение, как ее достигал.

Разные чувства вскипали в душе Хорнблауэра. Сперва он пожалел, что его матросы, гордость и честь флота, выступают на потеху восточному монарху, будто цирковые медведи. И все же, когда каждый матрос встал на свое место, как если бы неким чудом порыв ветра взметнул палые листья и они застыли в безупречном геометрическом рисунке, обида утонула в довольстве художника своим творением. Он надеялся, что Александр, подняв глаза, сумеет понять: эти люди способны проделать то же самое ревущей штормовой ночью, когда бушприт устремляется к незримому небу, а нок-рея – к незримым беснующимся волнам.

Боцман, глядевший одним глазом на правый фальшборт, еле заметно двинул головой. По забортному трапу поднималась небольшая процессия офицеров. Боцманматы поднесли дудки к губам. Тамбурсержант морской пехоты исхитрился щелкнуть пальцами, держа руки по швам, и шесть его барабанщиков начали выбивать бодрую дробь.

– На караул! – крикнул капитан Норман, и пятьдесят ружей с примкнутыми штыками встали вертикально перед пятьюдесятью вертикальными рядами блестящих пуговиц, а палаши трех офицеров морской пехоты взметнулись в военном салюте.

Александр поднялся на борт одновременно с министром флота, которому эти почести формально предназначались; сзади следовали два адъютанта. Он поднес руку к полям шляпы; дудки тем времени затихли на последней пронзительной ноте, барабаны завершили четвертую дробь, грянула первая пушка, и оркестр морской пехоты заиграл марш. Хорнблауэр вышел вперед и поклонился.