Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции

Во время второй встречи с Реувени Мольхо начал разочаровываться. Он все больше подозревал, что невежество Реувени в раввинской учености лишь напускное, призванное придать достоверности его рассказам о том, что он посланец одного из пропавших десяти колен Израилевых, которое по-прежнему вело библейскую жизнь. Вместе с тем Мольхо пользовался возрастающей популярностью, особенно после того, как точно предсказал разлив Тибра в Риме. Поэтому он играл все более значимую роль. В Венеции он получил горячую поддержку. К числу его сторонников относился Илия Менахем Халфон, поэт, талмудист и врач, прославленный представитель известной семьи, один из самых модных медиков в Венеции того времени. Впоследствии его поддержка дорого обошлась Мольхо.

У Халфона имелся конкурент, еще более выдающийся врач, чем он сам, по имени Якоб Мантино. Он был равно известен как философ и литератор, тогда как лечил половину дипломатического корпуса в Венеции. Соперничество двух врачей было ожесточенным и пронизывало все сферы их жизни. Мольхо попытался их помирить, но тщетно; в результате Якоб Мантино стал его злейшим врагом. Здравомыслящий ученый и философ, он не поддавался лихорадке, охватившей почти всех его современников. В притязаниях Мольхо он усматривал угрозу евреям в целом, что усугублялось тем, что он, строго говоря, был отступником от христианства. В силу своей убежденности Мантино без всяких угрызений совести прибегал к любым средствам, чтобы заткнуть рот опасному мечтателю. Он не позволил Мольхо напечатать его книги, которые надлежало послать на Восток, разоблачал его перед светскими властями, называя вероотступником. Кое-кто даже подозревал Мантино, истинного сына своего времени, в попытке устранить врага с помощью яда. Справедливо такое обвинение или нет, Мольхо внезапно поразила тяжелая болезнь, и он какое-то время находился на пороге смерти.

Выздоровев, Мольхо вернулся в Рим. Однако Мантино его опередил, став лейб-медиком при папском дворе. Мантино продолжал безжалостную вендетту. Он попытался заручиться помощью посла Португалии против отступника, перевел на латынь некоторые его сочинения, в которых, при наличии фантазии, можно было усмотреть антихристианские намеки, и дошел до того, что донес на него инквизиции. Мольхо был обречен; его торжественно сожгли на костре на Кампо-деи-Фиори.

К всеобщему изумлению, на следующий день его видели в Ватикане – он гулял там, как обычно. Похоже, Клемент VII, чтобы защитить своего протеже, приказал сжечь вместо него другого приговоренного к смерти преступника. Естественно, Мольхо больше нельзя было оставаться в Риме, поэтому папа отослал его ночью, приставив к нему охрану. На севере Италии Мольхо снова встретился с Реувени. С тех пор два авантюриста действовали сообща. Судя по всему, они подпитывали друг друга идеями. Услышав, что император Карл V собирается прибыть на рейхстаг в Регенсбурге, они поехали туда, везя с собой знамя с вышитым на нем девизом Маккавеев; они надеялись убедить Карла призвать евреев к оружию против турок. Однако у правителя половины Европы и ревностного католика не было ни времени, ни желания участвовать в подобных планах. Обоих заковали в кандалы и протащили за императором в Мантую, где Мольхо предали суду импровизированного трибунала инквизиции. Его странная и богатая событиями жизнь окончилась мученической смертью. Реувени продержался еще несколько лет, но в конце концов и его ждало аутодафе на Пиренейском полуострове. Надеждам, которые несколько лет питали венецианскую еврейскую общину, пришел конец.

Именно в тот период, по странной прихоти судьбы, венецианское гетто неожиданно приобрело весьма важное значение для тогдашней политики. Глаза всей Европы были прикованы к его раввинам и ученым; у них искали совета в вопросе, которому суждено было оказать величайшее влияние на судьбы человечества. За двадцать лет до того короля Англии Генриха VIII по политическим соображениям вынудили жениться на инфанте Екатерине Арагонской, дочери Фердинанда и Изабеллы и вдове его покойного брата Артура. После двух десятилетий семейной жизни, зачарованный ясными глазами Анны Болейн или движимый вполне естественным желанием обзавестись наследником мужского пола, Генрих пожелал аннулировать свой долгий брак[11 - Хотя термин «королевский развод» встречается часто, применительно к данному случаю он вводит в заблуждение.]. Папа, несомненно, готов был даровать такую милость, если бы не страх перед племянником Екатерины, императором Карлом V, которого возмутило подобное неуважение к его дому. Так мало-помалу разгорался пожар, которому суждено было окончиться отделением Англии от традиционной католической церкви.

Генрих опирался на авторитет Библии. В самом деле, в Книге Левит как будто строго воспрещается женитьба мужчины на вдове его брата. Вместе с тем во Второзаконии такой порядок предусматривался, если предыдущий брак был бездетным, чтобы имя покойного сохранилось. Интерпретация оказалась необычайно трудной. Неожиданно многие осознали важность древнееврейской традиции для верной интерпретации Священного Писания. Так как евреев в то время изгнали и из Англии, и из Испании, обе стороны обратились за разъяснениями в итальянские гетто, особенно в венецианское. Ричард Кроук, которого от имени Генриха послали узнать мнения различных законоведов, обратился за помощью к знаменитому венецианскому гуманисту фра Франческо Джорджи. Последний без труда нашел местных еврейских ученых, которые охотно поддержали точку зрения англичан. Среди них были Марко Рафаэль, недавно перешедший из иудаизма в христианство, который изо всех сил стремился угодить, а также врач Илия Менахем Халфон. Последнему удалось собрать ряд подписей итальянских раввинов в поддержку своей точки зрения. В начале 1530 года Кроук сообщал из Венеции: не проходило и дня, чтобы он не совещался по данному вопросу с каким-нибудь монахом или евреем.

Однако на одного из них ему не удалось произвести впечатления. Якоб Мантино, уроженец Испании и протеже папы, проявил упрямство. Он объявил, что всей душой поддерживает другую сторону. Так происходило во всех делах, в которых участвовал Халфон. Диспут ожесточил отношения двух соперничающих врачей. В результате (как уже упоминалось), когда Соломон Мольхо чуть позже прибыл в Венецию, он застал их «на ножах», что дорого ему обошлось. Тем временем Генрих VIII, также считавший себя крупным богословом, настаивал на том, чтобы мнение раввинов послали ему для просмотра. За неимением лучшего, в Англию отправили Марко Рафаэля вместе с его покровителем Джорджи. Несмотря на попытку испанского посла устроить на них засаду, они прибыли благополучно; в Лондоне вероотступник написал официальный отчет, к полному удовлетворению своего покровителя. Однако он не выдержал натиска учености и цифр. За исключением Халфона и еще нескольких человек, почти все итальянские раввины оказались на другой стороне. В довершение всего, именно тогда в Болонье один еврей, по обычаю левирата, когда вдова обязана была или имела право вторично вступить в брак лишь с ближайшими родственниками первого мужа, в первую очередь с его братьями, женился на вдове своего покойного брата. Происшествие подрывало доверие ко всем доводам противной стороны. У Англии оставался единственный выход – разрыв с Римом. Тем не менее данный эпизод оказал важное влияние на еврейскую историю; именно он, в сочетании с тогдашним спором Рейхлина и Пфефферкорна в Германии о еврейских книгах, послужил началом возрождения древнееврейской литературы после долгого периода сомнений, который наблюдался в Европе с распространением христианства.

За сохранение своего достоинства евреям Венеции следовало благодарить Османскую империю, которая тогда находилась в числе величайших европейских держав, поскольку с ней Светлейшая республика пребывала в особенно тесных отношениях. Турки, нация солдат и крестьян, находили евреев чрезвычайно полезными как купцов и искусных ремесленников. Многие евреи были выпускниками Падуанской медицинской школы; они несли свои знания на Восток и становились личными врачами султана или великого визиря. Иногда они добивались значительного влияния на Блистательную Порту. Благодаря способности евреев к языкам, развившейся в результате многовековых преследований и скитаний, их часто назначали переводчиками при всех дипломатических миссиях в Константинополе. Постепенно они становились силой в ближневосточной дипломатии. Иногда турки не гнушались отправлять их с миссиями высочайшей деликатности и важности. Так, в 1476 году султан отправил в Венецию для ведения мирных переговоров посланника-еврея, наделенного всеми необходимыми полномочиями. Хотя посланник умер в пути, на Каподистрии, его пример вдохновлял угнетенных единоверцев, живших в странах Запада. Испанских евреев, изгнанных в 1492 году, охотно привечали султаны. Начиная с того времени роль евреев в Османской империи значительно возросла. Она достигла наивысшей точки с возвышением Иосифа Наси, чья поразительная биография служит квинтэссенцией романтизма XVI века.

Среди беженцев из Испании, которые вынуждены были в 1497 году принять христианство в Португалии, находились несколько представителей видной еврейской семьи Наси. Некоторые из них торговали в Лиссабоне драгоценными камнями; позже они основали крупный банкирский дом. Во втором десятилетии XVI века филиал их банкирского дома появился в Антверпене, тогдашнем центре коммерции всей Северной Европы. На своей новой родине, где были не так сильны религиозные предрассудки, а экономические условия предлагали большие возможности, семья начала процветать; и банкирский дом, которым управляли ее представители, стал одним из крупнейших в Европе. В 1535 году глава компании, Франсиско Мендес, умер в Лиссабоне; его вдова, Грасиа, она же Беатрис де Луна, поехала к родственникам в более безопасный Антверпен. Ее сопровождала дочь, красавица Рейна. С ними поехала также ее золовка, вдова покойного врача короля Португалии, и их сын Жуан Мигес. В Антверпене они тут же вошли в высшее общество, путь в которое проложило их богатство. У них было много друзей среди местной знати; сама наместница Нидерландов Мария Венгерская, сестра Карла V, не погнушалась просить руки красавицы Рейны для одного из своих фаворитов благородного происхождения. Мать девушки ответила, что скорее увидит свою дочь мертвой.

Такой неслыханный отказ вызвал враждебность властей к семье. Их уже не без оснований подозревали в том, что в глубине души они сохранили верность иудаизму; и Диего Мендеса, зятя Грасии, некоторое время назад судили за ересь. Предчувствуя новые преследования, вся семья бежала сначала в Лион, а затем в Венецию.

Прибытие такой многочисленной и известной семьи не могло пройти незамеченным. В предшествовавшие годы марраны уже мигрировали в Венецию в большом количестве, и правительство в их лице столкнулось с серьезной проблемой. Проблема обострилась после нового притока иммигрантов. В следующем году издали указ, по которому все марраны изгонялись из Венеции. Тогда семья Мендес еще не совершила решительного шага и не вернулась к иудаизму. Однако племянница и воспитанница доньи Грасии, которым надоела ее опека, выдали ее властям. Грасию обвинили в склонности к иудаизму, все ее имущество подлежало конфискации. Родственникам пришлось искать убежища в Ферраре. Этот пример развязал руки королю Франции Генриху III, который наложил руки на огромное имущество банкирского дома, находящееся в его владениях, особенно в Лионе.

Людям, которые были на дружеской ноге с гордыми идальго Пиренейского полуострова, нелегко оказалось мириться с подобным отношением. Молодой Жуан Мигес (который, если верить свидетельствам очевидцев, запросил, пусть и тщетно, у венецианского правительства выделить какой-нибудь остров, куда без помех могли бы мигрировать беженцы из Португалии) прибег к решительному шагу. В то время дом Мендесов обладал влиянием во всей Европе, и к его голосу почтительно прислушивались даже в столице Турции. Более того, там Мигес мог рассчитывать на содействие Мозеса Хамона (который, как и его родня, был уроженцем Испании), лейб-медика Сулеймана Великолепного. Благодаря тактичным намекам султан решил оказать содействие этой важной семье богатых купцов; ему рассказали и о возможных преимуществах в том случае, если семью уговорят переселиться в Турцию. Результаты оказались ошеломляющими. Блистательная Порта направила в Венецию посланника, который безапелляционно потребовал освободить донью Грасию и вернуть ей имущество. Венеция настолько дорожила отношениями с Ближним Востоком, что ее власти не посмели ответить отказом и кротко согласились исполнить все требования. Грасии Мендес позволили присоединиться к родственникам в Ферраре. Однако семье надоело вести двойную жизнь, тем более что все равно не удавалось избежать проявлений христианской нетерпимости. Переехав в Константинополь, где их приняли с распростертыми объятиями, они отказались от напускного католицизма и открыто вернулись к вере своих отцов. Жуан Мигес также взял родовое еврейское имя – Иосиф Наси. Он женился на своей кузине, красавице Рейне.

Вскоре Иосиф Наси занял видное положение в турецкой столице. В диспуте о престолонаследии, который разгорелся вскоре после его приезда, он поддержал своего покровителя Селима, который в конце концов и одержал победу. В 1566 году Селим взошел на престол, а Наси стал его правой рукой. На протяжении значительного времени он считался поистине всесильным в государственных делах. Его влияние и власть превосходили власть самого великого визиря. Все дипломаты в Константинополе стремились заручиться его дружбой и поддержкой. Он почти на равных переписывался с европейскими королями и князьями. Он стал герцогом Наксоса и князем Кикладских островов. Как государственный деятель Наси отличался поразительной проницательностью и широтой кругозора; правда, ему мешал недостаток практической энергии. Самым памятным среди его достижений стало приобретение концессии на город Тверию (Тивериаду) в Палестине, где он рассчитывал создать еврейское поселение. Таким образом, его можно считать предтечей сионизма. В Венеции прекрасно знали о достижениях Наси, потому что именно через Венецию он намеревался организовать миграцию угнетаемых евреев из католических стран и направлять импортные товары для экономического укрепления своей колонии.

Одновременно он доказал, что не забывает причиненные ему оскорбления. Ранее Франция конфисковала имущество семьи Мендес в Лионе; он приказал конфисковать французские суда в турецких водах на эквивалентную сумму, подсчитанную весьма вольно. Испания преследовала его родственников, а его с семьей выгнали из Фландрии. Поэтому Наси благосклонно отнесся к призывам о помощи со стороны протестантов Северной Европы и по мере сил поощрял восстание в Нидерландах, которое в конце концов пошатнуло величие Испании. И все же его месть главным образом коснулась Венеции, которая причинила ему и его близким незаслуженное унижение. Его политика отличалась крайней враждебностью по отношению к Венеции – даже в мелочах. Так, он намеревался развивать в своей колонии в Тивериаде шелкоткацкую промышленность и таким образом подорвать экономическое положение Венеции. В сентябре 1569 года, когда в венецианском Арсенале вспыхнул пожар, едва не уничтоживший большую часть города, власти республики подозревали, что за поджигателями стоит именно он. При любых обстоятельствах Наси спешил воспользоваться последовавшим за тем замешательством. В результате его уговоров султан затеял давно замышляемое нападение на Кипр, который сто лет находился под властью Венеции. Поговаривали, что после завоевания острова еврей-фаворит станет его королем.

Однако Наси ждало горькое разочарование. На объявление войны Венеция ответила тройственным союзом с Папской областью и Испанией. На суше военные действия велись достаточно благоприятно для Турции; несмотря на доблестную оборону, турецкие войска быстро захватили Кипр. Однако 7 октября 1571 года объединенный флот христианских держав под командованием Хуана Австрийского наголову разбил превосходящие турецкие силы в заливе Лепанто. Среди пленных оказалось не менее 12 тысяч рабов-христиан, сосланных на галеры. Это была величайшая морская победа на памяти живущих; она отметила первую важную неудачу в завоеваниях великого султана, угрожавшего завладеть всей Европой. Новость достигла Венеции в рекордный срок, всего через десять дней после сражения. Гонец прибыл на быстроходной галере, нагруженной захваченными флагами. Жители республики были вне себя от возбуждения и радости. В соборе Святого Марка состоялся благодарственный молебен. Празднование продолжалось четыре дня; все это время в храмах города устраивали религиозные процессии и благодарственные службы. Власти учредили ежегодный праздник.

Однако все церемонии сочли недостаточным изъявлением благодарности, пока город осквернен присутствием неверных и евреев. Более того, венецианские евреи радовались победе при Лепанто вместе с остальным населением; а Давид де Поми, модный врач, даже представил дожу докладную записку, в которой убедительно доказывал, что славная победа была предсказана в Библии. Однако на такие факты смотрели сквозь пальцы. В Венеции стремительно нарастали антисемитские настроения. Разве за всем не стоит еврей, вероотступник и фаворит султана? А когда пала столица Кипра Фамагуста, разлетелся слух, что именно евреи заживо содрали кожу с героического коменданта города, а его чучело, набитое соломой, отправили в Константинополь, своим турецким хозяевам. Более того, во время войны евреев подозревали в действиях в пользу врага. На очередной волне антисемитизма всех проживавших в Венеции турецкоподданных бросили в тюрьму и лишили всего имущества. Особенно пострадали купцы – выходцы из Леванта. С течением времени враждебность нарастала. Наконец, появилась возможность отомстить. 14 декабря сенат в связи с недавними событиями принял важное решение. По мнению сенаторов, желательно продемонстрировать благодарность, какую они испытывают к Всевышнему, который позволил Венецианской республике одержать победу над врагами истинной веры. К категории врагов причислили не только турок, но и неверных, проживавших совсем рядом. Следовательно, во имя Святого Духа и во славу Господа, а также в общественных и личных интересах издали торжественный приказ: по истечении очередного договора (condotta) примерно через два года все евреи любого пола, звания и состояния должны покинуть город и больше в него не возвращаться. Глашатаи под звуки труб объявляли об этой мере по всему городу.

Хотя подобное известие едва ли можно было назвать неожиданным, евреи отнеслись к нему как к катастрофе. Они спокойно жили в Венеции довольно долгое время и постепенно все больше забывали о непрочности своего положения с точки зрения законов. Община пополнялась со всех сторон еврейского мира как в Италии, так и за ее пределами. Многие стремились в Венецию в поисках безопасности. Так город на лагуне стал одним из величайших центров раввинской культуры в Европе, что доказывает наличие там самых крупных типографий, в которых печатали книги на иврите. Однако все возражения и попытки оказывались тщетными. Исключение сделали лишь для купцов с Корфу, которые всегда пользовались особыми привилегиями. Остальным пришлось готовиться к отъезду.

В течение полутора лет угроза изгнания омрачала жизнь венецианских евреев. Многие из них действительно уехали – одни в города на материке, другие в мусульманские страны Средиземноморского побережья, где могли надеяться хотя бы на передышку. Оставшиеся распродавали имущество, готовясь к отъезду. Однако 7 июля 1573 года, когда до рокового дня оставалось лишь несколько месяцев, сенат собрался и, ничего не объясняя, по предложению Avogadori di Comun отменил предыдущий указ. Для принятия такого решения, по условиям указа полуторагодовалой давности, требовалось большинство в ? голосов. По новому указу евреям разрешалось, несмотря на предыдущие угрозы, оставаться в городе на тех же условиях, что и раньше.