Выход вниз

– Скисни, Дрыщь, – зло процедил голос. – Короче, прибился к нам прошлым летом …

– Не летом, – снова встрял долговязый, – осенью. Уже дожди зарядили. Я за магазом в контейнере шарился, смотрю, идет. Сам в рванье, а по телефону разговаривает. Деловой такой, мол, я все понял, команданте, говорит, спешу исполнить. Руками машет, расхаживает взад-вперед. Я ему мол, гнида, мобилу где нашел? В моем контейнере? Кати, говорю, мое барахлишко. Думаю, загоню Писаке в ломбард, а может на рынке толкну. А он:

– Как ты разговариваешь со старшим по званию? Смирно! Распустились! Революция вам не анархия!

– Какая революция? – говорю, – Мобилу давай?

– Хорошо, – говорит Колька, а сам прищурился такой, взгляд не добрый. – На! Контра недобитая!

И тычет мне в лицо деревяшкой. Ну, таким вот небольшим обрубком. Плинтус, наверно.

– Поговори, – говорит, – с Че Геварой! Обосрешься!

Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам … Ну знаете, там детская площадка, ну новая … Короче, подбегает к ребенку и орет:

– Дай сигару!

К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:

– Сигару для команданте!

Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:

– Идем, бродяга. Дам тебе сигару.

Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!

Не корешился с ним, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его … Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и … Короче.

Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся ближе к даме в бейсболке.

– Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике, у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:

– Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.

Я ему:

– Ты чего здесь?

А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:

– С рюкзаками самые опасные.

Псих. А потом, когда уже по ночам подмораживало, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали почему-то.

А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:

– Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.

Короче, глючило по полной. А другой раз шнырялись по школьным бакам, я его спрашиваю, ну, с подколкой:

– Сегодня малолеток будешь считать?

А он:

– Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!

Я ему:

– А почему Кубы? Мол, мало других стран?

А он, такой:

– Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Разве не ясно?

– И что? – спрашиваю.

– Ты, – говорит, – классово развращен. Видишь, – говорит, – в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.

И протягивает мне деревяшку.

Другой раз спрашиваю:

– А что тебе там, по телефону, говорят?

А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:

– А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!

В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда понял это, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, Рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил в кусты. Велик так и остался перед школой валяться. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди … Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.

Потом, Рыжего спрашиваю, мол, что это было? А он:

– Врагов, – говорит, – надо давить.

– Ты, что, – говорю, – малого завалил? Дебил! Ты знаешь, что за это будет?

А он:

– Революция, – говорит, – не для белоручек. Хищники, – говорит, – в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, – долговязый задумался, – город такой есть … Вспомнил – Ницца.

– Ницше? – уточнил Виру.

– Да, точно, – согласился бомж.

– Так он не еврей, – поправил чей-то голос.

– Не важно, – нетерпеливо встрял Виру. Нельзя допустить бесконтрольный дрейф беседы.