Всё как у людей

Синими у него были не только одежда, но и маска с шапочкой, а глаза в узкой щели между ними – наоборот, ярко-карими.

Мои часики сколько надо, столько и протикают, хотела объяснить Женя и выдула второй пузырь. Синий не увидел и не услышал: он отвернулся и заорал:

– Куда поворачиваешь, давай по Мира в пятую!

– Нам в восьмую сказали, там ждут уже, – возразил второй, которого Женя не видела.

– Сюда смотри! До восьмой не довезем точно. Юнус, в пятую едем, вот тут сворачивай! Молодец.

Синий снова закрыл почти весь мир, видимый Жене. Только цифры на далеком циферблате тускло горели у него над плечом, как торчащие из шва куртки светоотражающие петельки.

– Терпи, милая, Юнус у нас человек-ракета, почти домчали, как новенькая будешь, до свадьбы заживет. Не замужем еще?

И этот туда же, подумала Женя и перевела взгляд с ярко-карих глаз на тускло-синие цифры. Края циферблата помутнели, мигнувшая в его центре цифра два стала шагающим человечком со светофора и вдруг развернулась длинным сложным текстом, составленным из выхваченных небывалым черным светом символов, четких настолько, что видны даже сквозь плотное синее туловище.

Женя вобрала и поняла этот текст сразу, не цепляясь за частности типа «несовместимая с жизнью кататравма», «множественные сочетанные травмы», «геморрагический шок», «острая кровопотеря, предшествующая преагональному состоянию», лишь чуть задержавшись на нижней строчке, мигавшей на уровне пояса, как будто вместо хлястика: «…вероятность летального исхода в течение часа достигает 90 процентов».

Жалко, подумала Женя и отключилась.

Она не почувствовала, как ее ловко выгружают из реанимобиля на подготовленную каталку и проворно везут к поджидающему лифту. Не слышала торопливых пояснений «синего» врача Анзора дежурной сестре Серафиме по поводу нетипичности симптоматики и реакций доставленной больной, а еще невозможности реинфузии крови из живота, потому что там все в клочья и всмятку. Не оценила выражения, с которым Серафима оглядела зафиксированное на ложе тело Жени, даже под натянутой тканью не слишком совпадающее с человеческими пропорциями.

– Ну хоть кровь остановили, – пробормотала Серафима, на миг замерев перед лифтом, чтобы расписаться в поданных Анзором бумагах. – Или она кончилась просто?

– Девочка, не надо так, – начал Анзор.

Мутно-стальные двери лифта сомкнулись перед его лицом, скрыв санитаров и Серафиму, бережно освобождающую край простыни.

– Не надо, – повторил Анзор, посмотрел на часы и пошел к машине, ускоряя шаг. Бригада почти выбилась из норматива, надо наверстывать и переверстывать, пока премия не пошла на минус.

Ирина с усилием моргнула, вздохнула и свернула отчет. Она с утра провела две операции, одну сама, на второй, внеплановой, – водитель-пенсионер отключился за рулем, врезался в бетонную основу эстакады, влетевшим в салон двигателем раздробило ноги и низ туловища – предполагала ассистировать, чтобы посмотреть, на что способен Даудов по большому счету и без аппаратной шпаргалки: томограф с утра опять не работал, вторая поломка за месяц, и ремонтника обещали только к выходным. Вышло досадно: Ирина не выдержала и вмешалась, когда Даудов слишком рьяно, как ей казалось, взялся за иссечение тонкой кишки, которую вроде можно было спасти. Спасти не удалось, Ирина потратила двадцать ненужных минут, убеждаясь в этом, не по делу рявкнула на Даудова, чтобы не спорил, и едва не потеряла пенсионера, организм которого оказался не готовым к длинной операции. Не потеряла, вытащила – вместе с Даудовым, который обиженку не строил, а действовал быстро, толково, при этом вежливо. Проверку, можно сказать, прошел. А вот сама Ирина, получается, нет. Хуже завотделением, которая не верит своим хирургам, только завотделением, которая оспаривает решение подчиненного лишь для того, чтобы прийти к такому же решению, разбазарив драгоценное время и силы.

Ирина перед Даудовым извинилась при всех, и сам он отнесся к ситуации как будто с пониманием. Но осадочек-то остался. Этот осадочек предстояло растворять, вычерпывать и сцеживать неделями. Только такой заботы Ирине и не хватало для полной ясности сознания и перспектив. И насыпала этот осадочек она сама, в одну секунду. Мастерица.

Уже сейчас осадочек не давал справиться с нудной, но простенькой текучкой. Отчеты Ирина давно составляла на автомате, почти не приходя в сознание после операции, но сейчас смотрела на заполненную наполовину форму и не находила в себе сил добить ее и закрыть. Все в сад, решила Ирина. Яблони пора подрезать, первый урожай огурцов и артишоков подоспел, на подходе бананы и хлебное дерево, да и от бегемотов надо отбиваться. Займусь ими.

Ирина открыла окошко с игрой «Отчаянный фермер» и некоторое время не отвлекалась ни на перемещения персонала за приоткрытой дверью, ни на шум и суету, слегка чрезмерную, но пока вписывающуюся в обыденные рамки.

Если случай за рамки вываливался, а тем более оказывался чрезвычайным, Ирину звали. Ее ответственность, в том числе административная, в предельном варианте и уголовная, тьфу-тьфу, стучу по голове. Так что по всем законам, стандартам и правилам выживания младшего под старшим заведующую отделением должны как минимум уведомить о том, что вот, подставу для вас завезли, Ирина Станиславовна, свеженькую, с пылу с жару, ознакомьтесь хотя бы, в чем увязли, сами не ведая.

Пока не зовут. Значит, можно слегка подышать, укрывшись в зарослях сельдерея. Он, говорят, способствует переключению между видами умственной деятельности. Есть смысл проверить, распространяется ли это достоинство на нарисованную культуру.

Завершить проверку не удалось. Сцедив досадливое напряжение виртуальной прополкой и закупкой химикатов, Ирина добила один отчет и взялась было за следующий, но первые же строки заставили пальцы скреститься от стыда перед Даудовым, собой и миром. Пришлось снова спасаться в игре. И от себя, и от досадно закипевшей в подведомственном отделении суеты.

Ирина разок подняла глаза на мелькнувшую за дверью странность, но тут налетела красная саранча, борьба с которой требовала сосредоточенности.

Без отдельного сигнала не было повода вдумываться, почему к операционной торопливо прошла пара фигур в зеленом, а потом еще одна – то есть весь наличный состав дежурных хирургов. На то они и дежурные хирурги, опытные специалисты, чтобы справляться самостоятельно – и не под начальственным взглядом, который часто только мешает. Это Ирина, ставшая завотделением меньше года назад, помнила слишком хорошо.

Поэтому она крепилась, даже когда к операционной прошагали Бердзенидзе и Мышковец из гинекологии, а за ними долговязая дежурная на звонках Кристина, которой вообще не положено покидать пост. Но следом мимо двери, возясь с упаковкой стерильного комплекта, протопал Даудов. Ирина поджала губы, сохранила отчет и почти побежала за ним.

Даудов уже скрылся за приоткрытой почему-то дверью операционной. Ирина сунулась следом – и пройти не смогла: тамбур-шлюз, санпропускник и все чистое пространство вопреки любым инструкциям, правилам и понятиям, написанным и скрепленным, натурально, кровью, были перекрыты спинами врачей и медсестер. Мыться и облачаться как следует поздно, так что Ирина вделась в выхваченный с полочки фартук и торопливо принялась мылить руки, пытаясь высмотреть что-то сквозь спины. Без толку.

– Ну-ка, – сказала Ирина, уверенно отстраняя Кристину локотком задранной руки.

А Кристина не отстранилась. Просто не обратила внимания – так и тянула шею, вглядываясь сквозь щель между головами в нечто от Ирины скрытое и растерянно бормочущее. Ирина хмыкнула, потом хмыкнула погромче. Лишь тогда Кристина услышала, быстро глянула и посторонилась, не отвлекаясь ни на завотделением, ни тем более на демонстрацию смущения и виноватости, – просто сильнее вытянула шею, чтобы не потерять из виду картину, по-прежнему недоступную Ирине, которая была ниже Кристины на голову.

Ирина протиснулась мимо Серафимы и Заура, физиотерапевт-то что здесь делает, да еще в нестерильном халате, они обалдели, легонько ткнула локтем Даудова, – тот оглянулся и неохотно подвинулся, тут же вернув взгляд туда, куда пялились остальные, – выдвинулась наконец к залитому светом столу и замерла.

Несколько лет назад Ирина делала капитальный ремонт в квартире, доставшейся от бабушки. Отдельные неполадки Ирина помогала устранять и раньше – ну как помогала, приезжала и вызывала сантехника после очередных панических возгласов бабушки в трубку о том, что она сейчас умрет от инфаркта, а Ирине придется всю жизнь работать на соседей снизу, которых заливает прохудившийся водопровод. По звонку изрядное время спустя приходил не в меру ироничный сантехник Юра, неспешно вываливающий многолетние напластования прибауток и анекдотов на Ирину, которая по слезной просьбе бабушки следила за тем, чтобы Юра ничего не украл. В ванной же очень много драгоценностей и просто вещей, достойных пылкого внимания грабителей. Например, шампунь, мочалка или водные счетчики, которые в шкафчик не влезли, поэтому торчали над раковиной, будто приборы в кабине исследовательской модификации паровоза Черепановых.

В свободное от баек время Юра, бурча, без особой охоты ввинчивал очередное колено, муфту или патрубок в и без того еле вмещавшееся в шкафчик перекати-поле чугунных, железных и пластиковых труб, кивнув, забирал у бабушки денежку, которую она умудрялась подавать одновременно испуганно и высокомерно, и удалялся, оставив запах курева, носков и неизбежности следующей аварии.

Ирина почти год после смерти бабушки не решалась на ремонт во многом из-за нежелания совсем радикально окунаться в древние анекдоты и запахи. Но куда деваться – решилась, заранее настроившись на то, что теперь Юра впихнет в шкафчик погонные метры труб, совсем уже несовместимые с евклидовым пространством и здравым смыслом.

Получилось по-другому. Вместо Юры явился молодой щуплый узбек, который, открыв дверцу и полюбовавшись стимпанковским содержимым шкафчика, хмыкнул, назвал сумму – побольше обычной, но сильно меньше того, что выцыганил Юра только за последний бабушкин год, – и, заручившись согласием молодой хозяйки, вырезал и безжалостно выкинул сперва на лестничную площадку, потом к мусорке все многотрубное перекати-поле, а вместо него вставил несколько металлических и пластиковых труб, застенчиво оттопыренных поворотными коленами и длинными рычагами кранов. В шкафчике освободилось гигантское пространство, достаточное не только для водосчетчиков, но и для швабры, пары ведер с тазиком и еще кучи всякого хлама, который вечно копится и не может найти место в ванной.

Что-то подобное освобожденному шкафчику Ирина видела сейчас в раскрытой брюшной полости лежащей на столе женщины. За операционным пространством, ярко освещенным и распахнутым, была различима только голова. Глаза закрыты – не только анестезией, но и гигантскими темными гематомами – а большая часть лица не видна под шапочкой и пластырем, закрепляющим интубацию, но понятно, что женщина явно молода и совершенно не похожа на шкафчик из бабкиной из ванной.

Снаружи. Но не внутри.

У женщины не было тощей кишки, обычно заполняющей стандартными петлями большую часть отведенного кишечнику места. Поэтому, невозможным вообще-то образом, было видно, что нет и подвздошной, заполняющей остальное пространство, и слепой кишки. А двенадцатиперстная, вопреки нормальной анатомии и законам природы, переходила в толстую почти сразу, через утолщение типа колена в бабушкином шкафчике. Ниже толстая кишка, выглядевшая неправильно или, наоборот, слишком правильно – с точки зрения человеческого глаза, а не человеческих внутренностей: без вздутий гаустрации, ровной и одинаковой на протяжении каждого отрезка – будто подхватывалась еще двумя коленами серовато-розового цвета. И ни следа брыжейки.

– Госп-п… – пробормотала Ирина, делая шаг вперед и машинально выставляя руки, чтобы Серафима накинула на них стерильные рукава, но никто ничего не накинул. – Это как?

– А это как? – бегло взглянув на нее, осведомился Никита, стоявший, оказывается, у стола. Ирина увидела, что у девушки на столе нет не только нормальной выделительной системы. Репродуктивной нет вообще – ни яичников, ни матки. Пустой провал с черно-белым от яркой подсветки дном небывалых очертаний.

В голове у Ирины зашумело, к горлу подступила тошнота.

– Кто ее так? – спросила Ирина слабым голосом.

– Никто, – ответил Никита. – Оно сразу такое.

– Оно?

– Вот, – сказала Зарема, стоявшая рядом с Никитой, и отвела лоскут.

Под мышцей блеснула сталь. Отсвет от операционной лампы прошел по изгибу металлического ребра, кольнув Ирину в глаза. Ирина зажмурилась и вздрогнула от невнятного сипения, долетевшего из-за операционного поля.

Сипение не могло быть внятным, его в принципе не могло быть: инкубационная трубка в трахее не позволяла смыкаться голосовым связкам. Но Ирине показалось, что она разобрала слова «Это спица».

Никита и Зарема тоже вздрогнули, как и все в операционной. Дважды звякнул по полу зеркальный крючок, оброненный Никитой.

К столу продавился Борис Анатольевич, анестезиолог, дернулся, будто собираясь вручную навести порядок на вверенном участке, и застыл, очарованный недоступным Ирине зрелищем.

– Еще и спица, – отметила Зарема задумчиво. – Рука такая же, я скальпель сломала.

– Это кто? Это она? – спросил кто-то.

Кажется, сама Ирина и спросила, не слыша себя.