Знай мое имя. Правдивая история

Я обернулась посмотреть, что они фотографируют, и мельком заметила в зеркале красный след у себя на спине. Закрыв глаза от страха, я снова встала прямо. Обычно именно я выступала самым жестким хулителем собственного тела: «Груди как-то широко поставлены. Прямо два грустных чайных пакетика. Соски смотрят в разные стороны, словно глаза игуаны. Колени какие-то бесформенные и фиолетовые. Живот дряблый. Широкая, почти прямоугольная талия. И какой толк от длинных ног, если они не стройные». Но когда я стояла в том кабинете – обнаженная, под искусственным светом, – все мое критиканство испарилось.

Меня продолжали осматривать сверху донизу. Я стояла, крепко зажмурившись, высоко подняв голову, вытянув шею, расправив плечи и расслабив руки. Утреннее солнце растекалось по изгибу шеи, ушным раковинам, сползало по ключицам, бедрам, икрам и как бы нашептывало: «Посмотри на свое тело! Эти прекрасные холмики-груди, совершенная форма живота, длинные красивые ноги». Меня наполняли теплые песочные тона – просто сияющий сосуд среди белых халатов и бирюзовых перчаток.

Наконец можно было приступить к волосам. Втроем мы вытягивали одну за другой сосновые иглы, складывая их в белый пакет. Я чувствовала резкую боль, когда запутавшиеся сучки раздирали кожу и выдергивались вместе с волосами. Мы вытаскивали и вытаскивали, пока пакет не оказался заполнен до краев иглами, палками и волосами. «Наверное, хватит», – сказала одна из сестер.

Остальное мы вынимали в тишине, бросая все сразу на пол, чтобы потом подмести. Я слегка подула на плечи, чтобы убрать просыпавшийся с головы мелкий мусор. Пришлось долго провозиться с сосновой иглой в форме рыбьей кости, а тем временем медсестры разбирали и прочесывали волосы на затылке. Казалось, этому не будет конца. Попроси они тогда нагнуться, чтобы обрить меня наголо, я подставила бы голову без вопросов.

Мне выдали бесформенную больничную рубашку и проводили в другой кабинет, где стояло что-то похожее на стоматологическое кресло. Я легла на него, развела ноги в стороны, лодыжки закрепили ремнями. Прямо надо мной – на потолке, прикрепленная канцелярской кнопкой, – была картинка с парусником. Кажется, ее вырвали из какого-то календаря. Медсестра принесла поддон с металлическими инструментами – еще никогда в жизни я не видела такого количества. Между моими коленями оказались сразу три женщины в белых халатах – такой маленький горный хребет. Одна сидела на табурете, остальные расположились за ней и смотрели на меня. «Какая ты спокойная», – говорили они.

Мне было не очень понятно, по отношению к кому я оставалась спокойной. Рассматривая парусник на потолке, я представляла, как за стенами этой маленькой комнаты он плывет куда-то далеко-далеко, где ярко светит солнце. Я подумала, что у этой лодки непростая задача – отвлекать меня. Из моего заднего прохода торчали две длинные деревянные палочки с марлевыми тампонами внутри меня. Парусник отлично справлялся с поставленной задачей.

Шли часы. Мне было неприятно все: прикосновение холодного металла, плотные марлевые тампоны, таблетки, шприцы, раздвинутые ноги. Но женские голоса успокаивали меня, как если бы тут все колдовали над появлением новой жизни. Потом принесли мензурку с кислотно-розовыми таблетками, но протянули ее мне так, словно угощали вкусным коктейлем. Они постоянно ловили мой взгляд и перед тем, как что-либо сделать или ввести внутрь, обязательно объясняли: «Как ты? Все в порядке? Этой голубой кисточкой мы сейчас помажем твои половые губы. Будет немного прохладно. Ты местная? Какие планы на День святого Валентина?» Я понимала, что все вопросы задаются для отвлечения. Знала, что это была игра вроде светской беседы, в которую они меня втягивали. Пока они произносили утешительные слова, их руки двигались быстро и профессионально, а круглый обод объектива смотрел прямо в мою промежность. Еще одна камера – микроскопическая – была внутри, и стенки влагалища полностью отображались на экране.

Я понимала, что эти руки в перчатках не позволят мне упасть в бездну. И что бы ни всовывалось в мои внутренние проходы, все в итоге появлялось между лодыжками. Эти люди стояли неприступной стеной, они защищали меня и даже смешили. Конечно, отменить случившееся было не в их силах, но они могли зафиксировать, запечатлеть каждый миллиметр моего тела, запаковать все в свои пакетики и потом заставить кого-то изучать это. Ни одна из женщин ни разу тяжело не вздохнула, жалея бедную крошку. Они не расценивали мое подчинение как слабость, и мне не пришлось ничего доказывать, не было нужды никого из себя изображать. Они всё знали. Стыду тут было не место – его изгнали бы из этих стен. Так что я расслабилась и отдала свое тело помогавшим мне людям, тогда как разум мой будто плыл в легком потоке их голосов. Именно благодаря этому, когда сейчас я вспоминаю время, проведенное с ними, неловкость, неприятные ощущения, страх – все отходит на задний план. Главное, что я чувствовала тогда, – это тепло.

Спустя несколько часов они закончили. Эйприл подвела меня к большому пластиковому шкафу у стены, набитому сложенными свитерами и спортивными штанами, ожидающими новых хозяев. «Для кого все это? – подумала я. – Как много нас таких, оказывающихся здесь и получающих новую одежду вместе с кипой брошюр?» Понятно, что была создана продуманная и хорошо отлаженная система, ее организовали потому, что хорошо знали: подобных мне – несчетное количество. Каждый попавший сюда слышал слова: «Добро пожаловать в клуб, вот ваша форма. В папке вы найдете руководство, которое поможет проложить путь от травмы к восстановлению. И этот путь иногда занимает всю жизнь».

– Можете взять любого цвета, что понравится, – сказала, улыбаясь, медсестра, словно предлагала на выбор разные сиропы для замороженного йогурта.

Я выбрала яично-белый широкий свитер и синие штаны.

Теперь оставалось только помыться. Детектив должен был вот-вот подъехать. Меня снова привели в холодную серую комнату, в углу которой я заметила металлический душ. Я поблагодарила и закрыла дверь. Затем повесила на крючок больничную рубашку, порылась в корзине, где были беспорядочно свалены явно пожертвованные гостиницами флакончики и пакетики одноразовых шампуней с ароматами зеленого чая, морского бриза, сандалового дерева, и повернула ручку крана. Впервые за долгое время я стояла одна, полностью обнаженная, и никаких воркующих звуков рядом, никаких нежных рук. Была абсолютная тишина, только вода лилась на пол.

Никто не произносил слова изнасилование, оно появилось разве что на той бумаге. Я закрыла глаза. Все, что я помнила, – моя сестра в круге света. Затем память отключилась. Чего недоставало? Я посмотрела вниз на лобок, потянула половые губы – они были темными от краски. Меня затошнило от их воспаленного вида – то ли цвета темного винограда, то ли цвета баклажана. Ну, скажите хоть вы, что произошло. Я слышала, что медсестры произносили такие слова, как сифилис, гонорея, беременность, ВИЧ. Когда наступило утро, мне дали противозачаточную таблетку. Струи чистой воды напрасно пытались очистить меня – все, что требовалось смыть, находилось внутри. Я вновь посмотрела вниз на свое тело, на этот толстый блеклый мешок, и подумала: «Кто-нибудь, и его тоже заберите, я больше не могу оставаться наедине с этим».

Мне хотелось биться головой о стену, чтобы достучаться до своей запертой памяти. Я принялась откручивать крышки шампуней и выливать тягучую жидкость себе на грудь. Волосы спадали на лицо, кожу саднило, а я просто продолжала стоять среди всех этих разбросанных флакончиков. Хотелось, чтобы вода проникла в поры, выжгла все клетки и восстановила их снова. Хотелось вдохнуть весь пар, чтобы задохнуться, ослепнуть и испариться вместе с ним. Мутные струйки закручивались в воронку у меня под ногами и стекали в металлическую решетку, пока я отмывала голову. Меня мучило чувство вины – ведь Калифорния изнемогала от безжалостной засухи. Я подумала о нашем доме, где папа ставил красные ведра под раковины, чтобы собирать мыльную воду для растений. Вода была роскошью, а я стояла неподвижно и смотрела, как литр за литром сливается в канализацию. Мне жаль, но сегодня мне нужно долго стоять под душем. Прошло, наверное, минут сорок, но никто меня не торопил.

Выключив кран, я погрузилась в пар и тишину. Размягченные подушечки пальцев покрылись глубокими бледными бороздами. Я протерла запотевшее зеркало. Щеки порозовели. Я расчесала мокрые волосы, натянула свитер, надела на шею колье, поправив его на груди. Стала шнуровать ботинки – еще одна вещь, которую мне разрешили оставить, – заправила в них синие спортивные штаны. Через секунду вытянула их поверх ботинок – так лучше. Когда собирала волосы в пучок, заметила на рукаве ярлык с тонко вышитым логотипом – Grateful Garments[9 - Grateful Garments (дословно с англ. «приятная одежда») – благотворительная организация Grateful Garments Project, работающая с больницами, приютами и правоохранительными органами, обеспечивает неотложные потребности пострадавших, в том числе предоставляя необходимую одежду жертвам полового насилия, т. к. собственную одежду они вынуждены сдавать на судебно-медицинскую экспертизу. Прим. ред.].

Каждый год бабушка Энн (не кровная родня, но тем не менее родная) делала экстравагантные бумажные шляпки, украшая их всем, что попадет под руку: грушевыми веточками, цветными комиксами, крашеными перышками, бумажными цветами. Она продавала их на уличных ярмарках, а вырученные деньги жертвовала в благотворительные организации, среди которых была и Grateful Garments, шьющая одежду для людей, переживших сексуальное насилие. Если бы не они, я вышла бы из больницы в мешковатой больничной рубашке и ботинках. А значит, эти доспехи достались мне благодаря тому времени, которое бабушка проводила за обеденным столом, вырезая и склеивая шляпки, а потом продавая их с лотка под палящим солнцем. Теперь бабушка Энн как бы обнимала меня и говорила, что я готова.

Я вернулась в кабинет, села, зажав руки между коленями, и стала ждать. Появившийся в дверном проеме полицейский детектив был широкоплеч, аккуратно подстрижен, в прямоугольных очках и черной куртке. На бейдже надпись: «КИМ». Должно быть, по происхождению кореец. Он стоял в нерешительности на пороге, будто это был мой дом, а он собирался войти в грязных ботинках. Я встала, чтобы поздороваться с ним. Он выглядел таким печальным и потому вызывал доверие. Я даже улыбнулась, пытаясь убедить его, что со мной все в порядке.

Детектив выложил блокнот и диктофон, предупредив, что все мои слова будут записаны. «Конечно», – ответила я. Он сел, держа ручку над чистым листом блокнота. Маленькие ролики кассеты закрутились. Я не чувствовала, чтобы от него исходила какая-нибудь угроза. По выражению его лица я поняла: он здесь, чтобы слушать.

Он заставлял меня вспоминать очень многое: что вечером готовил отец; сколько я съела; как много выпила; какой был интервал; название виски; по какой причине отправилась на ту вечеринку; во сколько туда приехала; сколько людей там было; какой алкоголь употребляла; были ли напитки в герметичной упаковке; когда и где писала на улице; во сколько снова присоединилась к гуляющим. Я все время смотрела в потолок, будто так мне лучше думалось. Я не привыкла вспоминать обыденные вещи с такой дотошностью. А он все это время записывал, слегка кивая, переворачивая листы блокнота один за другим. Когда я добралась до момента на веранде, увидела, как он записал: «ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО ОНА ПОМНИТ». Ручка щелкнула. Он посмотрел на меня, словно пытаясь отыскать еще что-то. Походило на то, будто мы ехали куда-то и вдруг дорога оборвалась. У меня не было того, что ему требовалось.

Согласно аудиозаписи, он в то утро сказал мне, что два человека видели, как я потеряла сознание, потом прибыли помощники шерифа, но я оставалась безучастной. И добавил:

– Из-за характера того места, где вас нашли, и из-за характера состояния, в котором вы находились, мы всегда должны учитывать, что действительно существовала возможность изнасилования.

Места, где вас нашли… Состояния, в котором вы находились…

– По окончании расследования имя того человека и информация о нем будут преданы огласке, – сказал далее Ким. – Мы пока не знаем, что именно произошло. Надеюсь, ничего. Но мы должны проработать и наихудший сценарий.

Надеюсь, ничего – это единственное, что я услышала.

– Как бы это спросить… А знаете вы, где именно меня нашли?

– Ладно… Между тем местом и домом, где проходила вечеринка, есть, как я понимаю, небольшой участок с мусорным контейнером. – И добавил: – Но не в самом контейнере…

– Ну да… не в нем… – откликнулась я.

– Нет-нет, прямо за ним, – сказал Ким. – Проходящие мимо мужчины увидели вас там и подумали, что это странно. Они остановились и заметили кого-то… А потом подошел еще один человек и тоже увидел вас. Он позвонил. Позвонил нам… Ну, естественно… сначала мы допускали, как бы это сказать, возможность изнасилования.

Я ничего не понимала. Как я оказалась на улице? Они подумали, что это странно… Что именно странно? Детектив поерзал на стуле, и я заметила, как голос его слегка дрогнул, когда он спросил:

– Вы там замутили с кем-нибудь?

Странность этого вопроса поразила меня.

– Нет, – ответила я.

– Значит, вы никому не позволяли, как бы это сказать, щупать себя… в разных местах?

Выглядел он довольно грустным, как будто уже знал ответ. Внутри у меня все сжалось.

– Его ведь поймали прошлой ночью, так? – уточнила я. – Он пытался скрыться?

– Теперь мы просто должны убедиться, что это тот самый человек, – ответил детектив. – На самом ли деле он что-то сделал вам или пытался сделать. Но, как бы это сказать, кое-кто, кто был рядом с вами, вел себя действительно подозрительно.

Подозрительно.

– Я с большой осторожностью хочу сказать, что этот человек может быть тем самым парнем, – продолжал детектив. – Согласно Уголовному кодексу, мы можем арестовать кого-то по подозрению в совершении преступления, а изнасилование является тяжким преступлением. Именно поэтому мы можем арестовать кого-то даже на основании только лишь подозрения, что имело место преступление. Даже если преступления и не было.

Все звучало так, будто произошло нечто ужасное, но каждую фразу завершал как бы альтернативный сценарий: допускалась вероятность, что я осталась нетронутой. Что-то сделал вам или пытался сделать… Даже если преступления и не было… Надеюсь, ничего… Подозрительно… Будто я существовала в двух разных мирах: в одном ничего не случилось, а в другом меня могли и изнасиловать. Я понимала, что детектив не все мне рассказывает, ведь расследование еще только началось. Может быть, все дело было в моих мокрых волосах и странной одежде? А может быть, он думал о моей сестре, которая должна была приехать?

Заканчивая беседу, детектив Ким выразил надежду, что завтра я вспомню больше, и дал мне свою визитку. Я кивнула, хотя точно знала, что рассказала все. Еще он сказал, что сегодня вечером я смогу забрать свой телефон в полицейском участке. Вдруг за ним появилась Тиффани, съежившаяся, с измученным лицом. Стоило мне вспомнить, что я старшая сестра, жертва во мне тут же испарилась. На записи, в самом ее конце, можно услышать наш разговор.

– Привет, – сказала я.

– Боже мой…

– Привет.

– Боже мой…

– Прости…

– Ох…

– Что заставила тебя волноваться.

– Нет, все в порядке.

– Прости.

– Не извиняйся, – ответила она.