Легенда об Уленшпигеле

– Нет, ваше преподобие.

– Ну, получишь свои пятнадцать дукатов. Иди и чешись сколько угодно.

VIII

На другой день Уленшпигель рассказывал всем, что произошло во время процессии. Народ, узнав, что над ним зло подшутили, заставив поклоняться вместо святого плаксе, делающему под себя, пришёл в негодование.

И многие стали еретиками, покинули город со всем своим достоянием и перешли в войско принца.

Уленшпигель возвратился в Льеж.

Одиноко сидел он как-то в лесу и размышлял. Он смотрел на ясное небо и говорил себе:

– Всё война да война: испанцы избивают народ, грабят, насилуют женщин и девушек. Расхищается наше добро, ручьями течёт наша кровь, не принося пользы никому, кроме державного мерзавца, которому хочется украсить свою корону новым узором власти. Он считает славным отличием этот узор крови, узор пожаров. Ах, если бы я мог тебя украсить по моему вкусу, мухи были бы твоим единственным обществом.

Так размышляя, он вдруг увидел, как мимо пронеслось стадо оленей. Здесь были большие старые самцы, гордо несшие свои девятиконечные рога; рядом с ними, точно телохранители, бежали стройные двухлетки, как бы готовые поддержать их своими острыми рожками. Уленшпигель не знал, куда они бегут, но подумал, что они возвращаются в своё логовище.

– Ах, – сказал он, – старые самцы и молодые олени, вы гордо и весело несётесь в глубине леса к своему пристанищу, объедаете молодые побеги, вдыхаете сладостные благоухания и наслаждаетесь бытием, пока не придёт ваш палач – охотник. Так и мы живём, благородные олени!

И пепел Клааса стучал в грудь Уленшпигеля.

IX

В сентябре, в дни, когда перестают кусать комары, Оранский с шестью полевыми пушками и четырьмя тяжёлыми орудиями, говорившими от его имени, а также с четырнадцатью тысячами фламандцев, валлонов и немцев переправился через Рейн у Санкт-Фейта.

Под жёлтыми и красными знамёнами на суковатой бургундской палке[143 - «Бургундская палка». В XIV–XV веках разрозненные нидерландские провинции были объединены в одно целое под верховным господством герцогов бургундских. В 1482 г., по условиям Аррасского мира, нидерландские, провинции были признаны наследственными землями Габсбургов, а прежнее герцогство бургундское отошло к Франции; это положение было подтверждено ещё раз (1559) мирным договором, заключённым в Като-Камбрези.], так долго терзавшей нашу страну и обозначавшей начало нашего рабства, под начальством Альбы, кровавого герцога, шли двадцать шесть тысяч пятьсот человек, катились семнадцать полевых пушек и девять тяжёлых орудий.

Но этот поход не принёс больших успехов Молчаливому, так как Альба упорно уклонялся от сражения.

И брат Оранского, Людвиг, баярд Фландрии[144 - Баярд Пьер дю Терайль – знаменитый «рыцарь без страха и упрёка», герой Франции (1476–1524).], заняв несколько городов и взяв выкуп со многих судов на Рейне, сражался при Эммингене в Фрисландии с сыном герцога и потерял здесь шестнадцать пушек, полторы тысячи лошадей и двадцать знамён и всё из-за подлости, продажных наёмников, потребовавших платы перед самым боем.

И в этом разгроме, этой крови и этих слезах тщетно искал Уленшпигель спасения родины.

И палачи по всей стране вешали, рубили головы, сжигали невинные жертвы.

И наследство получал король.

X

Странствуя по земле Валлонской, Уленшпигель убедился, что принцу нечего здесь рассчитывать на какую-либо помощь. Так он добрался до окрестностей города Бульона[145 - Бульон – городок в теперешнем бельгийском Люксембурге, некогда столица герцогства Бульонского.].

Здесь по пути стали ему попадаться всё горбатые, всякого возраста, пола и состояния. Все были с большими чётками, которые они перебирали с благоговением.

И молитвословия их звучали, как кваканье лягушек в пруду в тёплый вечер.

Были здесь горбатые матери с уродливыми ребятишками на руках, между тем как остальной выводок того же вида цеплялся за их юбки. Горбуны были на холмах и горбуны на полях. И повсюду видел Уленшпигель фигуры горбатых, остро очерченные на ясном небосклоне.

Подойдя к одному из них, он спросил:

– Куда направляются все эти несчастные люди, мужчины, женщины и дети?

Тот ответил:

– Мы идём к усыпальнице святого Ремакля, чтобы вымолить у него то, о чём мечтает наше сердце, а именно: чтобы он убрал с наших спин этот унизительный груз.

– А не мог бы святой Ремакль, – спросил Уленшпигель, – милостиво даровать и мне то, чего жаждет моё сердце, а именно: убрать со спины бедных общин кровавого герцога, тяготеющего на них, точно свинцовый горб?

– Святому Ремаклю не дано снимать горбы, ниспосланные в наказание, – был ответ богомольца.

– А другие он снимал? – спросил Уленшпигель.

– Да, если они не застарелые. Тогда свершается чудо исцеления, и мы справляем весёлые празднества всем городом. И каждый богомолец жертвует серебряную монету, а иногда целый золотой флорин исцелённому, который уже стал святым от этого чудесного исцеления и молитва которого за других скорее доходит до неба.

– Почему же, – спросил Уленшпигель, – богатый господин Ремакль взимает плату за свои лекарства, точно какой-нибудь жалкий аптекарь?

– Безбожный путник, он покарает тебя за такое кощунство! – ответил богомолец, яростно потрясая своим горбом.

– Ой, – простонал Уленшпигель и, скорчившись в три погибели, упал под деревом.

– Вот видишь, если святой Ремакль карает, то карает жестоко, – сказал богомолец, глядя на него.

Уленшпигель извивался, скрёб свою спину и стонал:

– О преславный угодник, сжалься надо мной! Это наказание! Я чувствую адскую боль между лопатками. Ой, ой, прости, святой Ремакль! Уйди, богомолец, уйди! Дай мне здесь в одиночестве выплакать мою вину и покаяться, как отцеубийце!

Но богомолец уже бежал оттуда вплоть до Большой площади города Бульона, где было сборище всех горбатых.

Здесь, дрожа от ужаса, он прерывающимся голосом рассказывал:

– Встретил богомольца… стройный был, как тополь… хулил святого, сразу вскочила опухоль на спине… горб… очень болезненный…

При этом известии богомольцы подняли восторженные крики:

– Святой Ремакль, если ты можешь нагружать горбами, значит, можешь и снимать их. Убери наши горбы, святитель Ремакль.

Между тем Уленшпигель убрался из-под своего дерева. Проходя по опустевшему предместью, он увидел, что у входа одного кабачка мотаются на палке два свиных пузыря, повешенные здесь в знак panch kermis – колбасного празднества, как это называется в Брабанте.

Взяв один из этих пузырей, он подобрал лежавший на земле хребет сушёной камбалы, надрезал себе кожу и напустил крови в пузырь, потом надул его, завязал, привязал его на спину, а к нему прикрепил кости камбалы. С этим украшением, с сгорбленной спиной, трясущейся головой и дрожащими ногами, точь-в-точь старый горбун, явился он на площадь.

Богомолец, бывший свидетелем его падения, увидев его, закричал:

– Вот он, богохульник! – и указал на него пальцем. И все сбежались посмотреть на несчастного.

Уленшпигель жалобно тряс головой и говорил:

– Ах, я недостоин ни милости, ни сострадания, убейте меня, как бешеную собаку…

И горбатые радостно потирали руки, говоря: