Одержимый

И тем не менее, если бы все прошедшие месяцы Линдсеем не владела мечта об Анаис, он мог бы по-прежнему оставаться в Константинополе, проводя время в атмосфере пышного восточного декаданса. Последние месяцы Линдсей днями напролет пропадал в мире шелковых чадр и бархатных подушек, где единственным его спутником был опиум. Если раньше Линдсей лишь баловался, пробуя на вкус малые дозы наркотика, теперь его снедала неистовая тяга.

– Сэр, – позвал один из лакеев, легонько постучав кулаком в заднюю стенку кареты. – Нам нужно остановиться, милорд.

Хлопнув своей тростью по дверце экипажа, Линдсей дал понять кучеру, что нужно придержать лошадей. Когда скакавшая во весь опор шестерка серой масти резко остановилась, Линдсей распахнул дверцу кареты, зачерпнул неистово и сердито ворвавшийся в салон снег и с наслаждением растер лицо.

От него не укрылось, каким краснощеким и дрожавшим был лакей, несмотря на бобровую шапку и множество слоев толстых шерстяных накидок.

– Жеребец, запряженный ближе к месту кучера, встает на дыбы, милорд. Дженкинс говорит, что конь с трудом выносит этот холод.

– Он еще не акклиматизировался, – бросил Линдсей через плечо, обращаясь к Уоллингфорду. – Я поскачу на нем оставшуюся часть пути. Это должно его разогреть.

– Идиот! – завопил Уоллингфорд после того, как Линдсей вылез из экипажа. – Ты убьешься, скача на этом коне в такую погоду!

– Я потратил на него целое состояние. И пусть меня черти возьмут, если я позволю ему умереть от холода! Он должен стать производителем для моих конюшен и наверняка не сможет отлично справиться со своими обязанностями, если замерзнет, не так ли?

– Черт побери, Реберн, – заворчал Уоллингфорд, бросив сигару в сугроб. – Ты ведь знаешь, что я не позволю тебе скакать одному! Только не в эту погоду. Черт тебя дери, парень!

Линдсей метнул в сторону друга беззаботную улыбку:

– Поскакали, это будет совсем как в старые добрые времена, когда мы были безрассудными юнцами, которые сломя голову неслись галопом вниз по склону, – эх, пан или пропал!

– В пору бесшабашной юности наши кости были не такими ломкими, – продолжал брюзжать Уоллингфорд, поднимая воротник пальто, чтобы защитить лицо от пронизывающего ветра. – И наши головы тоже, если на то пошло.

– Ты напоминаешь Броутона, который вечно отчитывает нас за наше глупое безрассудство.

– Я начинаю думать, что наш дорогой друг самый разумный из нас троих.

– Что ж, в путь! – возвестил Линдсей, не желая думать о том, как предал Броунтона, точно так же, как и Анаис. Отбросив переживания, он направился к месту кучера, туда, где храпел и переминался с ноги на ногу его ценный арабский жеребец.

– Показывай дорогу, Реберн, – бросил Уоллингфорд, приготовившись следовать прямо за Линдсеем. – И если нам повезет добраться до конюшни живыми, первое, что мы сделаем, оказавшись дома, – это купим еще одну теплую пинту сидра и горячую женщину!

Линдсей вскочил в седло и подхватил узду, разворачивая арабского скакуна в нужном направлении. Несясь через пелену снега, он правил жеребцом так надежно, как только мог, не обращая внимания на резкий ветер. Линдсей инстинктивно направлял коня по дороге, которой следовал бессчетное количество раз в своей жизни.

Когда в поле зрения показались знакомые места, Линдсей замедлил жеребца, припустившего по обледеневшей тропе, которая возвышалась над Бьюдли. Внизу простирался городок, уютно устроившийся в долине. Глыбы льда бесцельно кружились на поверхности черных вод реки Северн, напоминая Линдсею однажды увиденный им пейзаж – остатки айсберга, рухнувшего в море.

Тряхнув своей гладкой черной головой, арабский скакун выпустил из ноздрей серое облако пара и исчез в круговороте окутавших его с всадником снежинок. Сжимая узду, Линдсей успокоил вставшего на дыбы коня и бросил взгляд на крышу церкви Святой Анны, возвышавшейся над панорамой города.

Ниже горного хребта раскинулась сонная деревня, которую Линдсей называл своим домом с самого рождения. Сегодня вечером тихая маленькая деревенька была весьма оживленной. Ее жители прогуливались по мощеным улочкам со свечами в руках, направляясь на рождественскую службу в церковь.

К западу от центра города, приютившегося в долине, там, где маленький приток отделялся от реки Северн и образовывал залив, располагалось одно из четырех приметных, впечатляющего размера поместий, владельцы которых составляли основу аристократического общества Бьюдли. Родовое имение Уоллингфорда граничило с лесом. Поместье Броунтона лежало восточнее, всего в минутах езды по горному хребту. Особняк Линдсея, Эдем-Парк, раскинулся по другую сторону моста. И совсем рядом, чуть ниже, виднелся дом Анаис, который Линдсей не видел почти год.

Мчась к особняку в якобитском стиле с самой вершины долины, Линдсей то и дело моргал, смахивая приземлявшиеся на ресницы снежинки. Земляной, едкий запах леса, разносившийся в воздухе, резко ударил в ноздри, стоило вдохнуть аромат – такой знакомый и все же основательно подзабытый за время странствий аромат родного дома.

Сегодня отмечали сочельник, и уголь в каминах заменили большими поленьями, по традиции сжигаемыми в канун Рождества, которые должны были гореть на протяжении всего праздника. Линдсей заметил потоки дыма, струившегося из трех больших труб, маячивших над островерхой крышей. Этот успокаивающий аромат перенес Линдсея в те времена, когда он был молод и беззаботен. Времена, когда он сидел у камина в компании Анаис, уплетая изюмный пудинг и заварной крем после рождественской службы.

При этих воспоминаниях взгляд Линдсея тут же сосредоточился на последнем окне с правой стороны дома. Там лениво мерцал тусклый отблеск одинокой свечи. Перед мысленным взором Линдсея предстала Анаис, она сидела на скамейке у окна, подпирая рукой подбородок и задумчиво глядя в небо. Анаис обожала зиму. Они множество раз сидели вот так, рядом, глядя, как снег легонько падает на землю. Нет, все было не совсем так… Анаис смотрела на снег, а Линдсей наблюдал за ней, влюбляясь все сильнее – с такой неудержимой силой, о существовании которой и не подозревал.

Его взгляд оторвался от окна возлюбленной и принялся бродить по земле, там, где зеленые травы теперь покрывало толстое белое одеяло, сверкавшее в серебристом лунном свете, будто усыпанное кристаллами; там, где живые изгороди кустов боярышника и остролиста, обрамлявшие каждую усадьбу, свешивались под грузом снега. Лишь одна случайно уцелевшая гроздь красных ягод остролиста выглядывала из-под белого снежного покрывала.

Качая кроны деревьев в лесу позади них, снова тихо застонал ветер, и Линдсей спрятал подбородок в воротник пальто, укрываясь от студеных завывающих порывов. Этот унылый звук так перекликался с тем, что творилось у Линдсея в душе…

– Восхитительно, не правда ли? – промолвил Уоллингфорд, останавливая лошадь рядом со скакуном закадычного друга. – Красоты здешней местности бесподобны, разве нет? Нигде не ценишь природу больше, чем в Уайр-Форест! Я обязательно запечатлею этот прекрасный вид на холсте, когда вернусь домой. – Уоллингфорд спешился, внимательно изучая раскинувшиеся внизу земли, и продолжил: – Я никогда не видел долину такой пустынной, безотрадной и дикой, но все же полной такой незабываемой красоты!

– Ты говоришь как истинный художник, – медленно произнес Линдсей, не в силах надолго задерживать взор на живописных живых изгородях. Увы, он по-прежнему украдкой бросал взгляды на одинокую свечу в окне, отчаянно желая, чтобы там появилась Анаис, и надеясь, что его недавние сны о ней не были предзнаменованием чего-то дурного, как почему-то нашептывал внутренний голос.

– Когда ты собираешься навестить ее? – тихо спросил Уоллингфорд, проследив за направлением сосредоточенного взгляда Линдсея.

– Я не знаю.

– Когда мы покинули Константинополь, ты был буквально одержим идеей найти ее. На протяжении трех месяцев, которые потребовались нам, чтобы добраться до Англии, тебя мучили кошмары о ней. Ты боялся самого худшего. Так неужели теперь упустишь возможность лично убедиться в том, было ли твое видение реальным, или это лишь обман, навеянный кальяном султана?

И Линдсей вспомнил, какой разрушающей силы ужас пронзил его после пробуждения от того страшного сна.

– Оно было реальным.

– Кальян – волшебная штука, – изрек Уоллингфорд, с любопытством глядя на него. – Он заставляет нас различать призраков в клубах дыма. Побуждает видеть вещи, которых нет, или вещи, которые больше не существуют. Думаю, ты по своему опыту понял, как легко убежать от своих призраков с помощью кальяна.

– Нет, убежать всегда трудно. Мне никогда не удастся спастись от этого призрака.

Уоллингфорд крепко сжал губы и пристально взглянул на друга. Лицо графа тут же помрачнело.

– Этот особенный призрак загадочным образом вцепился в тебя. Боюсь, она никогда тебя не отпустит. Она тебя уничтожит.

– Я уже уничтожен. Сам обрек себя на верную погибель, когда сдуру позволил себе расслабиться. Я должен был сопротивляться соблазну, который уготовила мне эта гадина Ребекка! Если бы я противостоял искушению, если бы так просто не поддался ему, Анаис сейчас была бы моей женой. И я не стоял бы здесь в канун Рождества, так мучительно тоскуя по ней, мечтая найти возможность волшебным образом стереть прошлое.

– И что же такого страшного ты увидел во сне? – поинтересовался Уоллингфорд. – Что оказалось настолько ужасным, что заставило тебя мчаться сюда, к женщине, которая даже не позволила бы тебе оправдаться? К женщине, любовь которой была столь мимолетной, что она оказалась неспособна даже на жалкую каплю прощения?

В том памятном видении Линдсея Анаис возникла из пелены легкого прозрачного дыма, ее красота ярко сияла среди вьющихся клубов пара, окутавших все вокруг. Мягкие округлости тела Анаис и ее вздернутые упругие соски были ясно различимы под бледно-розовым платьем, облегавшим ее тело. Длинные белокурые локоны свободно разметались по плечам, Анаис протягивала руки, подзывая Линдсея к себе, и он покорно, как раб, направился к любимой. Через мгновение она уже сжимала его в объятиях, нашептывая слова прощения.

Линдсей плавно опустил ее на шелковые подушки, в беспорядке разбросанные по полу его комнаты. Он мог чувствовать запах Анаис – аромат ее мягкой, как лепесток, кожи – даже среди густого и чувственного облака благовоний, туманом нависшего над диваном.

Неожиданно Анаис, ощущавшаяся такой теплой и живой в его руках, окостенела, похолодела. Ее прекрасные сверкающие васильково-синие глаза стали тусклыми и ледяными, они смотрели на него невидящим взором. И тут Линдсей заметил темно-красную жидкость, которая начала медленно поглощать их. Эта субстанция, поблескивавшая в свете висевших над ними фонарей, постепенно покрывала бледную кожу Анаис. А возлюбленная продолжала смотреть на Линдсея этими холодными, безжизненными глазами. Он просто не мог выносить этого, не мог бессильно наблюдать, как у него отнимают Анаис! Когда Линдсей оттолкнулся от любимой, ее губы приоткрылись, и она тихо произнесла слова, неотступно преследовавшие его на протяжении многих месяцев: «Ты сделал это со мной, Линдсей, ты убил меня».

Он пробудился от кошмара, потрясенный увиденным, объятый ужасом при мысли о том, что это дурное предзнаменование – знак того, что ему следует немедленно вернуться к Анаис и загладить свою вину. Знак, который он не мог игнорировать.

– Реберн, ты только посмотри! – окликнул Уоллингфорд, отвлекая Линдсея от объявшей сознание ужасной мысли. – Там огонь, с боковой стороны дома!

Мгновенно выкинув из головы все переживания, Линдсей сосредоточил взгляд на доме, на уровне пониже окна Анаис. Со своей позиции на возвышении он заметил искрящийся оранжевый язык пламени, отражавшийся в стекле.

– Это кабинет Дарнби, – встревожился Линдсей, приводя своего жеребца в движение. – И камин – как раз рядом с тем окном. Поскакали, Уоллингфорд!

Пронзительно прокричав последние слова, он помчался вниз по дороге, ведущей к долине.

Стремительно несясь вперед и часто моргая, чтобы смахнуть снег с ресниц, Линдсей гадал, не это ли событие предчувствовал, не оно ли стало причиной, вынудившей его вернуться домой.

Соскочив с лошади, Линдсей взбежал по лестнице особняка и рывком распахнул двери. В доме царил настоящий хаос: слуги носились туда-сюда, в ужасе крича и неистово мечась с ведрами воды. Линдсей увидел, как из густого облака дыма появились два дюжих лакея, которые выволакивали кашлявшего и что-то бессвязно бормотавшего лорда Дарнби из его кабинета.

– О, лорд Реберн, – задыхаясь, окликнула горничная Анаис, увидевшая Линдсея сквозь завесу дыма. – Вы вернулись!