Диско

Диско
Шарлотта Лис

Фрагмент романа о студенческой жизни героини в неродной для нее стране. Шарлотту окружают интересные люди, с которыми у нее формируются общие привязанности, но вся ее жизнь подчинена мечте – найти любимого человека в лице знаменитого исполнителя бальных танцев. Этого красивейшего юношу Шарлотта видела только по телевизору и на фотографиях. Мысли о Мигеле открывают для нее настоящий путь познания себя и своей сексуальности. Суждено ли Шарлотте встретиться с Мигелем? Может ли любовь на расстоянии стать реальной?

Его я люблю днем и ночью,

И привиделось мне, что он умер

Уолт Уитмен «Листья травы» 1871

Я такой же непостижимый и дикий,

Я испускаю мой варварский визг

Над крышами мира

У. У. 1855

Я поднимаю голову и вижу это здание, высотное и будто слетающее на меня всеми своими этажами, – и мне кажется, кажется, что я снова…, снова в Лондоне.

Это университет. Здесь за мной закрывались двери…

Здесь родилась мечта, здесь выросла одна жизнь… Моя жизнь…

Она стала такой, как твое основание, зарытое в землю; я характер свой мерила по твоей стене, стремление возводила, как ты свой фасад – на одиннадцать этажей, и, может быть, поэтому оно всегда угрожало свергнуться с воздушной своей грани так же, как ты вот-вот обрушишь на меня свою главу!..

Я могла стать великаном, но осталась ничтожеством… Должна была понять тебя, но не поняла… И говорю я сейчас не обиду, а страшное заблуждение – и тебе, наука в каменной плоти, разрешить его. Ты посмотришь на меня как на заблудшее свое дитя, которое вновь нужно учить, и ни одно безобразное мое слово не сдвинет твой дивный светоч… Только скорбь развязывает мне язык. И нечего уже терять! Нечего! Если только на моих глазах ты не ляжешь прахом, унося истину мою в руины! Без тебя я проиграю не только остаток этой жизни, но и смысл всего, что было. Может быть, завтра я умру… Я слишком больна, чтобы сдать еще один экзамен. Мне нужен лишь правильный ответ, подсказка – хоть единственный раз, хоть однажды… как друг – другу, как бог – фанатику…

Ты! Ты не мое достоинство, но зелье, наркотик, без которого я не могу жить. Я психологический наркоман, в мозгу моем путаные коридоры и ступеньки, ступеньки, ступеньки… Все одиннадцать этажей… То, что снилось без конца, саднило душу и память, побеждало расстояние между нами… Я почти на пол-земного шара отступала, отступала… И теперь знаю: ты – зелье, с которого рвет, когда его слишком мало.

И вот я пришла к тебе. Крадусь по затемненной аллее – и постепенно раздвигаются деревья, обнажая до самого солнца твой белый стан. Ты смотришь стеклянными окнами в мои стеклянные глаза… Ты помнишь, сколько мне лет? Сколько лун миновало надо мной с тех пор, как мы расстались? А ты помнишь, как это началось? Как впервые я сказала: «Боюсь, мама»? И двери закрылись за мной, и мой возраст был возрастом Джульетты…

И не знала я другой жизни – лишь клетка, запертая со всех сторон… «Я не сплю ночей, я поднимаюсь рано по утрам в бреду, когда всех на свете хочется послать от усталости! Никто меня не понимает. Это ужасно! Я вынуждена сидеть допоздна со своими уроками, о бог, один ты знаешь, что я так боюсь темных ночей, когда все ложатся спать, а я сижу до заговенья; я боюсь, страшно боюсь сидеть одна, боюсь темноты, боюсь невидимого присутствия… кого-нибудь. А потом я засыпаю, но часто прихожу в себя от кошмаров, которым нет конца; они терзают мой разум, а мне так страшно, о, ты один знаешь, Иисус, как мне бывает страшно… Десять лет одно и то же, одно и то же… Я не вижу мира, я ничего не знаю, но хуже всего, что желая перемен, я боюсь их».

Взгляд в мир! И какая сила пробила твои камни… Я бы жила в затворниках… Ждала бы логического конца, испила до дна свой наркотик… И все равно, кстати, что логическим завершением наркомании становится смерть…

Молодость моя, зачем ты сгубила мне душу? В тот год я стала извращаться и слушать музыку. Какая-то бешеная ответная реакция – на что? – скажи мне! Тебя ли я защищала, белое мое здание, пытаясь голову с инстинктами утопить в ужасе – или уже во власти была того, что просыпалось изначально дурным?! Я тогда еще знала: все это, под видимостью перемен, в полном противоречии с самой собой, есть оторва, уход от действительности, от обыденности, от бедности…

Молодость, скажи, зачем ты сгубила меня так жестоко? Зачем ты своей собственной жизнью жила во мне? Или я виновата? Или громада вечная, что надо мной раскачивается в вечных каплях слез? Я была старой, я помню… На обрывке какой-то лекции писала строки факта или жалобы – или просто так некстати, неудачно соединенные слова: «Я почти совсем старуха в шестнадцать с половиной лет, ведь безумие всегда…, всегда оставит след, посмотришь – а в мозгу разруха…»

И ты возродилась, молодость, в каком-то импульсе – отравленная, взбешенная – вырвалась наружу, пробив во мне целый тоннель, и унесла, уничтожила в ярости своей и революции то единственное, которое еще роднило меня с homo sapiens.

Жутко, когда блестящие от животной страсти обвинять пары человеческих-волчьих глаз приближаются к тебе и грубый голос выносит приговор: «Она еще и лесби!» – «Неправда! – кричит Гордость слабо, но отчаянно. – Что это вы определяете так низменно?! Никто не просил вас судить! Я просто люблю ее, и никто, и ничто, и никогда… НИКОГДА ее у меня не отнимет!»

Я извратила тебя, молодость, я деградировала тебя – и ты выросла такой, как у тебя получилось, как тебе удалось… Но в истерзанной, вырожденной своей сущности ты уже не смогла… любить нормально, … как люди нормальные любят…

Здание, здание… Смотри стеклянными окнами в стеклянные мои глаза…

А ты знаешь, о чем я мечтала сутки напролет? Знаешь, верно – о парне! Но не молодость в этом виновата! Она меня не удивила любовью. Моя молодость удивила меня вульгарностью этой любви. На меня обрушились беда и позор – на меня обрушился фанатизм. Я ненавижу это слово, но его твердят все, кто знает меня. Выходит, я разучилась любить, теперь я могу лишь фанатеть? Меня обвиняли в платонических чувствах всю жизнь, и вот я надеялась: когда стану взрослой, смогу с полным правом заявить в лицо каждому: ЛЮБЛЮ! – и что же? Я влюбилась в человека, которого не видела в глаза… просто он… знаменит… Я была раздавлена и понимала: я раздавлена…

И позволить ему идти, куда хочет? И убить в себе сердце? Сказать, что это неправильная любовь?

Но, послушай, я всегда буду тебя любить, всегда буду о тебе мечтать! Увы, я могла лишь фанатеть, но мой фанатизм дал тебе то, что ты сам видел… и то, … чего еще не видел…

О чем же молиться еще?! Бог, если бы я могла хоть как-нибудь сделать его счастливым… Пошли мне хоть его боль! – это неизмеримое блаженство… чувствовать его боль. Но только не свою! Я слишком слаба для собственной боли! Я даже не благословила его… на этот шаг… Он прогнал меня жестоко…

Почему ты бросил меня… почему? Может быть, мне попросить прощения? Но в чем каяться? Только в том, что я – это я…

Где воздастся за верность? И кому верна? – призраку, опавшей листве… Родное мое небесное создание – земной мужчина… Муж мой, ты один имел право разбить мое сердце… И как жена я сама подставила грудь под удар… Как мне проникнуть в эту душу, как узнать эту тайну? Ты не вернешься? Неужели нет? Но ведь ты… ты любил меня…

Стеклянные окна, посмотрите на свою дочь, скажите, в чем она виновата? Она ведь ничего не сделала дурного: не показывалась обнаженной перед ними – всего лишь танцевала; позволила себя накрасить, полюбила страстно человека, отдавая ему душу, – человека, которого окружавшее ее общество ни в коей мере не считало чем-то заклейменным! Так в чем же скрывалось это ТО, что мешало и мешало…

Университет мой, я прихожу к тебе как к предтече всей любви, длившейся сто лет. Даже несмотря на то, что лето сегодня – двадцать первое в моей жизни – все равно этой любви сто лет! Я прошу только одну истину: скажи, почему его нет со мной? И я буду ждать ответа, пока глаза не побелеют от твоих стен. И буду скользить взглядом по всем одиннадцати этажам и изредка, будто случайно, упираться в голубое, безоблачное небо, в которое я когда-то кричала его имя… Имя знаменитого человека! Какая глупость! Я тогда еще не знала, как он знаменит, НАСКОЛЬКО он знаменит…

Милый, любимый, … родной! Одно слово страшнее другого… Если бы, действительно, слово могло убить своей священной силой…

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

1.       Слишком многое сегодня случилось – ставили елку – это мой первый Новый год, когда я его люблю! – я весила на деревце шары, а они сверкали, и в этих огнях мне чудился он-он-он…

Зак притащил громадный пакет с конфетами: разделим на четыре части – будут нам всем подарки… Завтра-завтра наступит Новый год – вечный праздник, я всегда плачу в эту ночь от сознания того, что мы будто перемещаемся куда-то, от боя часов по TV – о, ночью я сумасшедшая!!! Люблю и страдаю – вот Новый год для меня! А с Мигелем теперь то же самое. Что будет, когда они совместятся? – это будет завтра… А когда будет одно такое «сегодня» и я так же смогу сказать самой себе: «Это произойдет завтра!»? Когда будет это «завтра»? Когда он будет моим? Неужели природа посмеет убить такую любовь – это после того, как сама же мне ее и послала! О, ну пожалуйста-пожалуйста… Я его люблю!.. Не плачь, сердце, только не плачь, я прошу, не начинай опять, все это не поможет, по крайней мере, теперь – терпи, терпи… О, Мигель, у меня болит ухо, у меня съехало давление, я опять реву, не могу не реветь – не могу тебя получить, никак не получается, о сердце, мое сердце! Я смотрю на него – солнышко, солнышко! Все валится из рук, из груди рвется, рвется, и не знаю, куда себя деть. Как сделать так, чтоб ты услышал хоть раз в своей жизни – Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, и пусть весь мир рушится-рушится к чертовой матери, но я тебя люблю!!! Я такая жалкая и беспомощная, и ты меня не знаешь…

А ведь он живет в Лондоне! Всего 40 километров. Не пол-земного шара, как раньше, но по-прежнему я опускаю вечером голову на подушку, достаю своих «Хоббитов» и чаще всего не могу прочесть ни строки – все мучаюсь сознанием полной безнадежности. Это слишком мало – быть в одной стране! Что теперь? Броситься ему на шею в клубе? Или бродить по улицам, мечтая попасть под его автомобиль? Все это годится – но не для любви. И деловых отношений у нас быть не может. Я – бездарь по сравнению с ним. Никто меня не знает, никто ему не представит и не скажет: «Она талантливая танцовщица, и если вы хотите совместное выступление, то…» Балерина из меня третьесортная, я и танцую всего два с половиной месяца – учусь танцевать! Но пока, мне кажется, просто пляшу и прыгаю козлом. К тому же Линда сразу высказала все соображения на мой счет: какие у меня данные, какие способности и какие танцы мне лучше всего развивать. И в пару я не гожусь! Очень обидно было это слушать, но она про мое расстройство до сих пор не знает. Что ей! Профессиональный тренер! Нас было там десять человек, всем тактично высказала как на духу. Мне и так повезло: она семерых отправила в коло, в том числе Анну, а меня поставила на персональный график. Достоинства мои в том, что бедра подходят для танца живота и внешность располагает к одиночным выходам. «Конечно, ты не стопроцентный образ жгучей Кармен, но приблизить будет вполне возможно. Если постараешься вжиться в роль и раскрепоститься – можешь добиться даже кандидатуры в VIP». Словом, возможность ВЫСТУПАТЬ… Я чуть было не протянула по-детски: «А парный?..», но тут же поняла, что однозначно нет. У меня отсутствует ориентация, я не понимаю партнера… Не могла же я сказать ей, что лишь с Мигелем Мартинесом буду вести танец на ура! Кто же первые свои тренировки начинает с мировым призером?! Такое, по-моему, вслух предположить стыдно… И не радует меня даже этот VIP – одиночные женские танцы, его там все равно не будет, он меня не увидит на сцене – никогда… Единственное место, где может его взгляд скользнуть по моему лицу недоделанной Кармен – это многолюдные залы ассоциаций LATINOHOLL и DISCODANCE. Но там я буду только зрителем и… фанатом. Проклятый фанат! Настоящее преследование… Так я лишусь возможности смотреть на него вживую… Опять только TV… А он танцует с Ализэ – и будет танцевать с ней всю жизнь теперь. Она татарка! Мы одной крови! И чем же тогда она лучше меня?! Кто доделал ее до Кармен?!

И все это притом, что я сто раз зарекалась не завидовать…

И кто догадался показать крупным планом эти глаза по злосчастному TV? В шестнадцать лет влюбиться в какие-то глаза! Но ведь так здорово было… Зал рукоплещет, он отвешивает поклон, выпрямляется – и в камеру сверкнули глаза… И в мою душу… Помню, как сейчас, хотя целый год уже прошел. Я тогда была еще дома. Однажды февральским вечером позвали меня к телевизору посмотреть на конкурс международных танцев. Он выступал за Мексику, танцевал пасадобль с шикарной девушкой… Я не запомнила ее фамилии… Им единодушно присудили первое место. А потом его объявили: «… двадцатипятилетний Мигель Мартинес…»

Я даже обрадовалась, что он знаменит: значит, должна быть его фотография в какой-нибудь газете. К ночи я уже все была готова отдать, чтоб только увидеть его вновь! Утром мы с Энджи обегали все киоски – искали, но почему-то не нашли. И искали потом каждый день – до меня не доходило, что СМИ выходят по крайней мере раз в неделю… В мае, буквально на собственный день рождения, я отыскала огромный иллюстрированный журнал… Две фотографии на целый разворот… И статья, из которой стало известно, что ему уже исполнилось двадцать шесть, по происхождению он испанец, еще не женат и постоянно разъезжает. Где в данный момент танцует, там и живет. «Подающий большие надежды… », «… секс-символ…» Я обожала даже запах этих типографических страниц и в мире различала лишь те краски, которые были на фотографиях… Вот уже сколько месяцев высматриваю я на них все глаза… Будет февраль – будет год… Помню, как в буйном каком-то, страстном восхищении прижала я первый свой журнал к груди и прошептала – еще больше себе, чем ему: «Я люблю тебя, … испанец!»

А в Англию мы прибыли практически одновременно – в сентябре, только с разных сторон. Одним словом, внезапно съехались. И теперь он живет в Лондоне, танцует с Ализэ – и будет танцевать с нею до конца жизни! А я сижу в студенческом городке в Эссексе и университет когда-нибудь закончу – снова уеду домой… Он за это время успеет, наверное, три раза объехать вокруг света… Одним словом, разъедемся окончательно…

Что мне делать? Он сейчас так близок, но это почему-то приносит еще больше безнадежности и муки…

Вообще-то уже пора в постель – завтра долго не спать, сейчас уже двадцать три-двадцать, а я все думаю, не знаю, как устроить свою жизнь. Завтра Новый год… Завтра, завтра… Сижу и повторяю: «Завтра, завтра…» Завтра в полночь я попрошу у судьбы исполнить мою мечту!

Когда мы только приехали в Англию, я помню – ужасно радовались. Хотя, конечно, мы и сейчас ужасно рады. Три месяца пребывания заграницей да еще и с пользой способны любого пессимиста настроить на хороший лад. Но в сентябре у меня был настоящий восторг! Я горела желанием увидеть университет, узнать, где мы будем жить. С Валенсией и Зэкери мы познакомились, когда ехали все вместе на автобусе из Лондона. Всю дорогу они привлекали всеобщее внимание: Зак бесился, поминутно вскакивал и топтался, Лэсси забавно от него отмахивалась. По случайности мы сидели рядом, Энджи и я принялись смеяться – а Зак тут же к нам привязался. Прелесть этот мальчишка! Я сначала думала, что ему лет четырнадцать, но оказалось, он меня даже на месяц старше. Я пленилась его светло-русыми волосами, длинными, как у девушки. Прежде чем успела сообразить, что делаю, беспардонно ухватила прядь и воскликнула: «Какие мягкие!» Он посмотрел на меня, расхохотался и говорит: «Бери еще!» Я спросила, в какой колледж он поступил. Зак указал на Лэсси:

– Она на филологию, а я с ней!

Какой филолог из него получится – неизвестно, но друг получился классный! К концу маршрута мы уже были взаимно осведомлены и выглядели земляками.

Как же все-таки в одной семье подбираются самые разные люди! У Зака два старших брата, сестра-близнец, три младших сестренки и один братец-малыш, ужасно на него похожий. Никогда в жизни я еще не слышала о таких противоречивых характерах. Зак описывал всех, наделяя каждого самыми неожиданными чертами.

– А где вы живете?

– А кто где!

Логичный финал! Родители с малышами, как и подобает шотландцам, живут в Шотландии, старшие же разбрелись по разным странам и разным видам деятельности. В университет удалось запихнуть лишь Зака – как это ни странно! Но в одном родители оказались правы – вздорного сына нельзя было никуда отпускать одного. Вот он и оказался довеском к Валенсии. Чистой воды – «она на филологию, а я с ней!»