Старые большевики – неформальное название членов партии, которые вступили в нее до революции.
Термидор – месяц, когда во время Великой французской революции в 1794 году был свергнут Робеспьер; слово использовалось большевиками метафорически, для обозначения упадка и истощения революционного духа.
Февральская революция – события, которые привели к отречению от престола царя Николая II в 1917 году и приходу к власти Временного правительства, которое было затем свергнуто большевиками в октябре 1917 года.
Центральный комитет Коммунистической партии – избирался съездом Коммунистической партии и номинально являлся ее руководящим органом, однако на практике решения принимало Политбюро.
Черта оседлости – часть Украины и Белоруссии, за пределами которой в Российской империи евреям запрещено было жить.
ЧК – полиция безопасности во время Гражданской войны (позднее преобразована в ГПУ, ОГПУ, НКВД, МВД/МГБ, КГБ).
«Шахтинское дело» – показательный процесс в 1928 году против беспартийных специалистов и коммунистов-хозяйственников в Шахтинском районе Украины[1 - Шахтинско-Донецкий округ находился на территории РСФСР. Шахтинский район входил в Шахтинский (с осени 1925 года – Шахтинско-Донецкий) округ, который с 1924 года входил в Юго-Восточную область РСФСР. 30 июля 1930 года Шахтинско-Донецкий округ, как и большинство остальных округов СССР, был упразднен. Его районы отошли в прямое подчинение Северо-Кавказского края). – Прим. пер.].
Предисловие
Когда Сталин хотел сделать паузу в общении с иностранцами, он иногда говорил, что проблема будет в том, чтобы убедить Политбюро. Все понимали, что это просто отговорка, поскольку дипломаты совершенно правильно предполагали, что окончательное решение было за Сталиным. Но это не значит, что не было Политбюро, с которым он консультировался, или группы коллег, с которыми он работал[2 - Adam B. Ulam, Stalin (New York: Viking Press, 1973), p. 572, 607; Foreign Relations of the United States: The Conferences at Malta and Yalta (Washington, DC: Department of State, 1955), p. 666.]. Эта команда – ее численность всегда составляла около дюжины человек – возникла в 1920-x годах, после смерти Ленина сражалась с оппозиционными группами во главе с Львом Троцким и Григорием Зиновьевым и, что удивительно, ее участники оставались вместе три десятилетия[3 - Stephen G. Wheatcroft, “From Team-Stalin to Degenerate Tyranny,” in E. A. Rees, ed., The Nature of Stalin’s Dictatorship (Houndsmill: Palgrave Macmillan, 2004).]. Наподобие феникса они демонстрировали способность выживать в угрожающих команде ситуациях, таких как чистки и репрессии, паранойя сталинских последних лет и опасности постсталинского перехода. В политике оставаться вместе тридцать лет – это очень долго, даже в менее смертоносном политическом климате, чем в Советском Союзе при Сталине. Команда окончательно распалась в 1957 году, когда один из ее участников (Никита Хрущев) сделался новым главным боссом и избавился от остальных. Для обозначения группы лидеров вокруг Сталина я использую термин «команда» (team). По крайней мере еще один ученый также использовал этот термин, но есть и альтернативы. Вы можете назвать их «бандой» (шайкой), если хотите подчеркнуть, что они управляли страной незаконными методами и что они, по сути, преступники, а не правительство[4 - T. H. Rigby, “Was Stalin a Disloyal Patron?” Soviet Studies 38:3 (July 1986), p. 324.]. Вы могли бы назвать их «Политбюро» (то есть исполнительный орган ЦК Коммунистической партии, избираемый периодическими съездами партий), что почти корректно, поскольку членами Политбюро были в основном те же самые люди, но из-за предпочтения Сталиным неформальных рабочих групп состав никогда полностью не совпадал. Или вы могли бы обозначить их словом «группировка» – еще один уничижительный термин в советском дискурсе. Читатель, который предпочитает «банду» или другую альтернативу, может сделать мысленную замену. В любом случае это был коллективный субъект, члены которого имели индивидуальные обязанности, но регулярно встречались как группа и были объединены верностью Сталину и, первоначально, друг другу. Созданная для борьбы с другими командами, соперничающими за лидерство после смерти Ленина, после победы эта команда постепенно взяла на себя функции управления страной.
Как и у всякой команды, у нее был свой капитан, Иосиф Сталин; он имел огромный авторитет, и его можно было бы также назвать «играющий тренер». Хотя это не было нигде записано, на практике его прерогативы включали в себя право принимать и исключать остальных игроков. В первые годы участники команды обращались к Сталину и друг к другу на «ты», предполагалось, что он всего лишь первый среди равных. Но в дальнейшем стало очевидно, что Сталин представляет собой нечто большее, и к началу послевоенного периода обращаться к нему на «ты» позволяли себе только несколько старых соратников. Это была команда лидера, сталинская команда, но когда Сталин умер, случилось то, чего никто не ожидал, – команда смогла продолжать функционировать и управлять без него.
В научном сообществе давно сложилась традиция изучать политическую биографию исключительно Сталина, поэтому введение в научный обиход команды Сталина может быть неправильно истолковано в том смысле, будто я полагаю, что власть Сталина, возможно, была не столь уж велика. Я утверждаю совсем не это. Когда я исследовала этот вопрос, меня поразило, насколько большой была его власть над остальными членами команды и каким безусловным было его лидерство, даже когда обстоятельства способствовали тому, чтобы кто-нибудь бросил ему вызов, как, например, в июне 1941 года. Все крупные политические инициативы исходили от него, а участие остальных членов команды (их вклад даже трудно точно определить, поскольку было принято приписывать Сталину абсолютно все инициативы) ограничивалось теми вопросами, которыми они непосредственно занимались и которые Сталин считал второстепенными. Тем не менее остается фактом, что хотя Сталин и был вожаком стаи, в отличие от своих современников Муссолини и Гитлера, он предпочитал работать с группой, состоящей из сильных фигур. Участники этой группы были лично преданы ему, но при этом действовали как единая команда. Эти люди не претендовали на его место лидера. Но это не были политические ничтожества или простой антураж, состоящий из секретарей и тайных агентов. Они отвечали за важные участки, такие как оборона, железные дороги, тяжелая промышленность, и часто были весьма компетентны в этих вопросах. Эти люди отстаивали в Политбюро интересы структур, которые они в тот или иной период возглавляли. Во время регулярных формальных и неформальных встреч они обсуждали всей командой (вместе со Сталиным) наиболее важные политические вопросы. Сталину не требовалось их согласие, но если он ощущал, что согласия нет или что отношение прохладное, то мог иногда отступить или просто подождать, пока они созреют (как это бывало, например, когда обсуждалась политическая расправа над кем-либо).
На протяжении тридцати лет состав команды менялся. Трое участников (Сергей Киров, Валериан Куйбышев и Серго Орджоникидзе) умерли в середине 1930-x годов, еще один – Михаил Калинин, умер сразу после войны. Во второй половине 1930-x в команду добавилось четыре новых участника – Андрей Жданов, Никита Хрущев, Георгий Маленков и Лаврентий Берия. Несколько второстепенных участников стали жертвами Большого террора, среди них стоит отметить троих работавших на Украине (Станислава Косиора, Власа Чубаря и Павла Постышева), а после войны жертвой так называемого Ленинградского дела стал Николай Вознесенский, который присоединился к команде незадолго до этого и быстро шел в гору. При этом ядро – Вячеслав Молотов, Лазарь Каганович, Анастас Микоян, Клим Ворошилов и до 1952 года Андрей Андреев – оставалось неизменным, и именно эта группа, совместно с теми, кто пришел в нее в 1930-е годы, составила ту самую команду («коллективное руководство»), которая осуществляла власть после смерти Сталина.
Степень самостоятельности действий членов команды в их собственных сферах изменялась с течением времени, равно как и степень, в которой они чувствовали себя коллективом, а не просто группой соперников. Интересно, что эти две переменные имели тенденцию изменяться одновременно и в одном направлении. И независимость, и командный дух были высоки в начале 1930-x годов, а в конце десятилетия сильно уменьшились в результате репрессий. Они снова возросли во время войны и оставались высокими, хотя и находились под постоянной угрозой в послевоенный период, вплоть до смерти Сталина в 1953 году. Последний период особенно интересен тем, что отношение Сталина к его коллегам было тогда наиболее нестабильным и подозрительным, но в то же время он уже был не в состоянии выдерживать огромную нагрузку предыдущих лет. Он мог по-прежнему выступать с инициативами, которые вынуждена была поддерживать остальная часть команды (например, антисемитская кампания конца 1940-x и начала 1950-x годов), но в вопросах, которые он не считал своими, члены команды работали рядом с ним, насколько это возможно, до конца. Когда в октябре 1952 года он хотел исключить из команды Вячеслава Молотова (который долгое время был вторым человеком в государстве) и другого старожила, Анастаса Микояна, остальная часть команды оказала сопротивление. Он даже не мог помешать этим двум изгоям появляться на своей даче без приглашения, потому что другие члены команды заранее им сообщали.
Чем бы закончилась эта борьба, неизвестно, потому что в решающий момент Сталин умер. Неудивительно, что в сложившихся обстоятельствах ходили слухи, что ему помогли, но никто так и не смог доказать это. Его смерть, вероятно, спасла жизни Молотова и Микояна, а также, возможно, курировавшего органы государственной безопасности Лаврентия Берии и других. Еще до того как вождь испустил последний вздох, команда взяла на себя коллективное руководство. Сталинская команда, как оказалось, могла справляться без Сталина довольно хорошо – в действительности, по сравнению с последними несколькими годами его жизни, даже значительно лучше. Все предсказывали, что после смерти Сталина наступит хаос, и сама команда опасалась этого, но на самом деле они осуществили успешный переход с минимальными (в советском смысле) людскими потерями и чрезвычайно широкой и радикальной программой реформ. Тот факт, что реформы были начаты немедленно, убедительно свидетельствует о том, что в команде за несколько лет до смерти Сталина сформировался негласный консенсус относительно желательности перемен в сочетании с признанием их невыполнимости, пока Сталин был рядом.
Подзаголовок книги – «Годы опасной жизни в советской политике»: опасность – важнейший аспект этой истории. Команда в целом была в опасности в начале 1930-x годов, когда безрассудная и невероятно амбициозная комбинация коллективизации крестьянского сельского хозяйства и форсированной индустриализации могла закончиться катастрофой. Политический террор конца 1930-x годов стал другим моментом повышенной опасности как для Сталина (поскольку террор мог выйти из-под контроля и обернуться против своего инициатора), так и для членов команды, которые наряду со Сталиным были преступниками, но им постоянно напоминали, что они могут стать жертвами. Фактически бо?льшая часть основной команды выжила как в политическом, так и в физическом плане: Сталин оказался для них верным покровителем, хотя в безопасности своих родственников и доверенных подчиненных, которые мерли как мухи, они не могли быть уверены[5 - Rigby, “Was Stalin a Disloyal Patron?” p. 311–324.]. Страх перед Сталиным был не единственным, что удерживало команду вместе, но он, конечно, постоянно присутствовал после первых лет.
Команда, режим и страна были в опасности во время Второй мировой войны, когда два с половиной года подряд шли сплошные поражения и отступления, пока зима 1942–1943 годов не повернула поток вспять. В годы после победы в войне, которые могли бы стать годами триумфа, отдельные члены команды снова оказались в опасности. В послесталинский переходный период команда быстро исключила одного из участников, Берию, из-за его явных амбиций и презрения к коллективному правлению, а также из-за страха, потому что у него, как думали члены команды, имелись компрометирующие их документы. В остальном команда оставалась более или менее стабильной до 1957 года, когда Хрущев стал проявлять амбиции и нарушать правила, что вынудило других членов команды попытаться обуздать его. Этот план дал сбой и привел к изгнанию Молотова, Кагановича и Маленкова, фактически – к концу сталинской команды. Но эпоха опасной жизни в советской политике к 1957 году уже завершилась. Ни одна из сторон этого конфликта не думала арестовывать или убивать своих соперников, а просто стремилась отстранить их от власти.
Идея написания этой книги пришла ко мне в начале 1990-x годов, когда впервые открылся сталинский архив (фонд Сталина в РГАСПИ, преемник старого партийного архива ЦК). Тогда стала доступна переписка между Сталиным и другими членами команды. Изначально речь шла о Сталине и Молотове, вице-капитане команды и сталинском альтер-эго на протяжении бо?льшей части обсуждаемого периода, но затем я осознала важность всей команды. Это произошло со мной в контексте другого архивного исследовательского проекта, в рамках которого я познакомилась с Серго Орджоникидзе, членом команды, который не только управлял тяжелой промышленностью с предпринимательским талантом и инициативой, но и энергично представлял интересы промышленности в Политбюро – это заставило меня понять, что именно так Политбюро, должно быть, и действовало[6 - Sheila Fitzpatrick, “Оrdzhonikidze’s Takeover of Vesenkha,” Soviet Studies 37:2 (1985); Igor Satz, Sheila Fitzpatrick, A Spy in the Archives (London: I. B. Tauris, 2014), p. 142–163.]. Кроме того, я всегда чувствовала, что нужно написать такую книгу о советской высокой политике, которая отбросит в сторону разговоры о политических моделях и сосредоточится на людях и их взаимодействии. Это чувство было основано на ярких личных портретах, которые рисовал для меня в наших беседах в конце 1960-x годов мой советский друг и наставник Игорь Сац. В 1920-x годах в качестве секретаря наркома он был знаком с большинством партийных лидеров.
С открытием советских партийных и государственных архивов (но не архивов госбезопасности) стали доступны документы большинства лидеров – Сталина, Молотова, Кагановича, Микояна, Маленкова, Ворошилова, Орджоникидзе, Калинина, Кирова, Андреева и Вознесенского. Частично недоступными в 1990-е годы оставались архивы Хрущева, из-за его неоднозначного статуса бывшего лидера, а также до сегодняшнего дня полностью закрыты архивы Берии, участника команды, расстрелянного в 1953 году. С 1990-x годов в написании этой книги мне помогали многие биографии Сталина и документальные публикации. Один из авторов этих работ, Саймон Себаг-Монтефиоре, написавший очень живую биографию Сталина[7 - Simon Sebag Montefiore, Stalin: The Court of the Red Tsar (New York: Knopf, 2004).], разделяет мой интерес к среде, в которой жил Сталин, но не к той политической команде, в которой он играл. Российский историк Олег Хлевнюк, чье знание источников не имеет себе равных, и его британский коллега Йорам Горлицкий провели прекрасное научное исследование политического ближнего круга Сталина[8 - О. В. Хлевнюк, Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры (Москва: РОССПЭН, 2010) (Oleg Khlevniuk, Master of the House: Stalin and His Inner Circle (New Haven: Yale University Press, 2009); Yoram Gorlizki and Oleg Khlevniuk, Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945–1953 (Oxford: Oxford University Press, 2004).]; также заслуживает внимания работа Стивена Уиткрофта, который провел важный количественный анализ команды[9 - Wheatcroft, “From Team-Stalin to Degenerate Tyranny”.].
Великие диктаторы всегда завораживают, поэтому неудивительно, что внимание не только публики, но и ученых сосредоточено на фигуре самого вождя. В случае сталинской команды, однако, есть и другие причины. Внутри команды и за ее пределами было принято подчеркивать вклад именно Сталина, а не чей-либо еще. Если в 1930-x годах советская пресса часто с восхищением писала не только о лидере (вожде), но и о лидерах (вождях), то есть о команде, то после войны все изменилось – теперь публичный образ команды был в значительной степени ограничен построением по обе стороны от Сталина на Красной площади во время первомайских парадов и тому подобных мероприятий. Кроме того, личные отношения внутри команды резко ухудшились. Дружеские отношения, которые существовали в начале 1930-x годов, в значительной степени исчезли к началу 1950-x годов, отчасти из-за того, что Сталин поощрял взаимные подозрения и враждебность, а попытки наладить более тесные личные и семейные отношения после смерти Сталина были недолговечными и не особенно успешными.
После 1953 года, когда был казнен Берия, 1956 года, когда был разоблачен «культ личности» Сталина, и 1957 года, когда Хрущев исключил оставшихся участников, объявив их «антипартийной группой», никто не хотел вспоминать, что они, включая Берию, долго работали вместе, как одна команда, и со Сталиным, и без него. Берия после своего падения стал козлом отпущения, и его бывшие коллеги начали наперебой отрицать не только дружеские, но и рабочие отношения с ним. После десталинизации в 1956 году члены команды стремились дистанцироваться от того, что теперь называлось его преступлениями, а также стали указывать пальцем на своих коллег. Позже, когда оставшиеся в живых члены их семей и бывшие сотрудники начали писать мемуары, они, что неудивительно, создали весьма субъективные биографии, посвященные тому единственному члену команды, который, по их версии, делал все правильно. Сталин и личные отношения с ним героя воспоминаний были центральными, а остальная часть команды играла второстепенные роли и, как правило, была выставлена в дурном свете. Хотя члены команды сами признавали, что в прошлом они работали вместе, но делали это мимоходом и часто неохотно, в то время как их дети почти полностью это игнорировали. Это неудивительно, учитывая, что все подобные тексты были написаны после окончательного и тяжелого распада команды в 1957 году, когда Молотов, Маленков и Каганович пошли одним путем (но не вместе, чтобы избежать каких-либо обвинений в заговоре), а Хрущев – с Микояном и потрепанным Ворошиловым на буксире – другим.
После того как открылись архивы и были опубликованы мемуары, стало ясно, что политическая и частная жизнь Сталина были взаимосвязаны в значительно большей степени, чем это обычно бывает у политических лидеров. Он общался в основном с членами команды, в их кремлевских квартирах или на даче. Так было в первые дни существования команды, когда жена Сталина Надежда Аллилуева была жива, и у него и у многих его коллег были маленькие дети, и это продолжалось после самоубийства Надежды в 1932 году, когда команда и его свояки от двух браков составляли практически весь круг его общения, сосредоточенного вокруг дачи. После смерти Надежды он был одиноким человеком и стал еще более одинок, когда репрессии разрушили семью родственников его жены, в которую он был принят. Ему составляла компанию дочь Светлана, но и это закончилось, когда она выросла и вышла замуж в годы войны. Компания членов команды стала еще важнее для Сталина после войны, и участники оставили незабываемые воспоминания об ужасном насильственном ночном общении на даче (теперь, в отличие от 1930-x годов, уже без жен и детей) и о том, каким тяжелым бременем оно было.
В прежние времена наше представление о Сталине и его команде в основном исходило от Троцкого, который считал, что Сталин – «второсортное ничтожество», а команда вообще «третьесортная посредственность» и вряд ли заслуживает обсуждения. Троцкий издевался над Молотовым и не упускал возможности высмеивать и унижать большинство остальных. Поскольку Троцкий в конце 1927 года был выслан из Москвы, а через два года из Советского Союза, то он знал членов команды только на раннем этапе их карьеры, если вообще их знал. Очевидно, он ошибался в отношении Сталина, который, кем бы он ни являлся, не был ничтожеством или просто продуктом партийной машины. Что касается команды, Троцкий был прав в одном: они не были интеллектуалами-космополитами, такими как он сам или Ленин. Но они совершенно не были невзрачными, безликими людьми, как их изображал Троцкий и другие вслед за ним.
Ближайший соратник Сталина, Молотов, по прозвищу «каменная задница», имел, казалось бы, бесконечную работоспособность; никто никогда не назвал бы его харизматичным, но наблюдая за тем, с каким упорством он в течение тридцати лет выдерживал не только работу, но и оскорбления и почти всегда упрямо отказывался принести извинения, начинаешь им в некотором роде восхищаться. Орджоникидзе, напротив, был харизматичным, вспыльчивым и очень любил своих коллег; отвечая за тяжелую промышленность в пиковые годы индустриализации, он проделал феноменальную работу, борясь изо всех сил за «свои» заводы и «своих» людей. Берию, еще одного грузина в команде, труднее всего оценить, потому что после его падения в 1953 году все ополчились на него, в итоге он приобрел имидж полностью разложившегося сексуального маньяка, а также главного палача; недоумеваешь, когда читаешь воспоминания его сына, который пишет о его красивой и высокообразованной жене, занимавшейся научной работой, и о том, что сам Берия предпочитал компанию интеллектуалов. С Кировым проблема обратная: его ранняя смерть превратила его в мученика, по определению хорошего парня, которого все помнили как своего лучшего друга. Пухлый Маленков, кажется, аппаратчик в чистом виде: кто бы мог подумать, что после падения с вершины власти он погрузится в биологию (специальность сына) и напишет в соавторстве научную работу об антигравитационном воздействии? Андреев, бывший рабочий, ездил проводить чистки в провинциях, слушая Бетховена на своем переносном граммофоне. Каганович, грубиян с комплексом неполноценности по отношению к интеллектуалам, отличался личной отвагой; его бывший протеже Хрущев маскировал острый ум и решительность под обманчивой внешностью «простого мужика».
Жены и дети членов команды были частью их жизни и взаимного общения и, таким образом, частью моей истории. Семейные связи Сталина были ослаблены: жена, покончившая с собой в 1932 году; старший сын от первого брака Яков, от которого он отказался; никчемный второй сын Василий; и Светлана, его любимица, которая в 1967 году сделала немыслимое для команды – перебежала на Запад. Половина членов команды были «дядями» Светланы. Василий и Светлана выросли вместе с другими «кремлевскими детьми», среди которых были пять буйных сыновей Микояна – двое из них во время войны были арестованы и сосланы на несколько лет. Жена Молотова, Полина Жемчужина, которую он глубоко любил, была также арестована за сионизм и отправлена в ссылку на восемь лет, в то время как он оставался членом Политбюро. Эта эмансипированная, сильная женщина основала советскую косметическую индустрию. У Берии и Жданова было по одному сыну, которых они очень любили и которые, благодаря поддержке родителей, стали интеллектуалами, подобно многим детям членов команды. Почти все «кремлевские дети», вырастая, следовали желанию своих родителей и оставались вне политики, большинство из них получили высшее образование; поколение Светланы (военное и раннее послевоенное) влюбилось в Америку, а некоторые, в том числе Светлана, специализировались на американистике в МГУ. За заметным исключением Светланы, «кремлевские дети» оставались рядом со своими родителями и в последующие десятилетия поддерживали память о них.
Когда рисуешь групповой портрет, особенно с учетом социального и бытового контекста, почти неизбежно очеловечиваешь своих героев, включая Сталина. Некоторые могут посчитать это в принципе неприемлемым, отвлекающим внимание от того зла, которое олицетворяли эти люди. Но уступить этому возражению означает принять решение оставить Сталина и его людей вне истории, геттоизировать их в особом секторе «абсолютного зла», не подлежащем изучению. Когда Арендт писала о нацистских преступниках, она говорила о банальности зла, тем самым подчеркивая, что зло совершается обычными людьми, а не какими-то монстрами. Пока мы смотрим на них издалека, как на каких-то особых людей, мы не можем видеть мир с их точки зрения, и поэтому очень трудно понять, почему они действовали именно таким образом. Конечно, понимание того, как они видели мир, всегда несет в себе опасность оправдания их действий. Но для историка еще важнее противоположная опасность – неспособность понять происходившее из-за недостатка понимания того, как герои оценивали свои собственные действия.
В любом случае я не могу сказать, что мой собственный опыт подтверждает представление о том, что изучение людей способствует пробуждению симпатии к ним. Начинаешь чувствовать, что они тебе не чужие – Молотов, который делает пустое, бесстрастное выражение лица в ответ на уколы и остается совершенно неподвижным, слегка постукивая пальцами по столу; Берия, с его сочетанием елейного почтения к Сталину, безграничной энергии и злого ума; взрывной Орджоникидзе и Микоян с его способностью избегать неприятностей и продолжать свое дело. Что касается Сталина, то в недавних работах специалистов, начиная с трудов советского историка Дмитрия Волкогонова, опубликованных во время перестройки, он представляется гораздо умнее и начитаннее, чем мы думали до 1990-x годов. Он мог быть как очаровательным, так и жестоким. Члены команды боялись его, но они также восхищались им и уважали его, видя его превосходство, особенно в плане смелости и хитрости. Конечно, с точки зрения постороннего, смелость означала равнодушие к убийству людей, а хитрость, которая часто граничила с садизмом, означала умение обманывать их. «Ты хитрый ублюдок» – одна из моих самых частых личных реакций при чтении документов Сталина.
Некоторые читатели могут подумать, что для описания такого великого злодея, как Сталин, не подходит ничего, кроме постоянного негодования[10 - Hannah Arendt, Eichmann in Jerusalem: A Report on the Banality of Evil (London: Faber & Faber, 1963); Ханна Арендт, Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме (Москва: Европа, 2008).]. Но я думаю, что работа историка отличается от работы прокурора или, если хотите, адвоката. Первая задача историка состоит в том, чтобы попытаться понять смысл вещей, а это не то же самое, что обвинение или защита. Это не значит, что я отрицаю существование проблем, связанных со стремлением к объективности[11 - Sheila Fitzpatrick, “Demoyte’s Grey Suit: Writing Memoirs, Writing History,” Australian Book Review, June – July 2014; Thomas Nagel, The View from Nowhere (New York: Oxford University Press, 1986).]: как бы мы ни старались, у всех нас есть предубеждения и предвзятые мнения, и физически невозможно изобразить «взгляд из ниоткуда». Когда я сама читаю исторические труды, я либо доверяю авторам (смотря по тому, как они обращаются с источниками и какие предъявляют доказательства), либо не доверяю им, и в этом случае я обычно перестаю читать. Я надеюсь, что мои читатели верят мне, а если нет, всегда можно обратиться к другому автору.
Тем не менее остается вопрос, на чем основывается моя точка зрения, не может же она не иметь никаких источников. Для тех, кто занимается социальной историей Советского Союза, включая меня, когда я писала одну из своих ранних работ «Сталинские крестьяне»[12 - Русское издание: Шейла Фицпатрик, Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня (Москва: РОССПЭН, 2001). – Прим. науч. ред.], основой обычно является солидарность с жертвами. Но для политической истории такой подход не годится: у крестьян из моей книги было свое мнение о Сталине, но информации о нем у них было очень мало, также у них не было никакой возможности наблюдать его вблизи. В этой книге я смотрю на Сталина (а он, нравится вам это или нет, является центральной фигурой в моем повествовании) глазами члена его команды. Это необычная перспектива, и я думаю, что она может способствовать более глубокому пониманию. Команда знала о нем больше, чем кто-либо другой, у членов команды были исключительные возможности получать информацию и наблюдать его вблизи. Кроме того, их взгляд на Сталина был неоднозначным – они были одновременно его соратниками и потенциальными жертвами, и позднее, когда в 1956 году Сталин был свергнут с пьедестала, им пришлось смириться с этой неоднозначностью. Должна признаться, у меня есть и личные причины для выбора такого угла зрения. Сталин жил в постоянном страхе, что в его окружение проберется шпион и сможет наблюдать за ним с близкого расстояния. В этой книге такой шпион – я.
Следует сказать и об источниках. Документов Политбюро сохранилось немного, отчасти из-за того, что члены Политбюро не любили вести протоколы заседаний, что в свою очередь объясняется тем, что еще в 1920-е годы им не удавалось пресечь утечки информации не только внутри страны, но и за границу. Важным источником сведений о предвоенном периоде является переписка с членами команды, но после войны из писем исчезает все личное, хотя, к счастью для историков, в это время Сталин все чаще уезжает из Москвы, и поэтому между ним и Политбюро идет постоянный обмен письмами и телеграммами. Советская история полна мифов, которые вошли и в труды советологов, и в московский фольклор. Я отношусь к этим мифам скептически, однако признаю, что иногда они соответствуют действительности. Для 1950-x годов я использовала другой род фольклора – письма о положении дел в стране, которые советские граждане писали вождям. Эти письма, подобно хору в греческой трагедии, комментируют события, связанные с переходом власти и его последствиями.
Обилие мемуаров и поздних интервью было одновременно и радостью, и проблемой этого проекта. Естественно, что все они в той или иной степени наполнены самооправданиями и защитой собственных интересов, и многие из них написаны спустя значительное время после события или детьми (Берии, Маленкова, Хрущева), которые пересказывали то, что, как они помнили, рассказывали им отцы. Историк чувствует, что эти источники сродни лоббизму, все они стремятся защитить свои интересы, но книга не могла бы быть написана без них. Я, безусловно, осознаю, что люди, которые оставили самые подробные записи (Хрущев и Микоян), тем самым имеют привилегию внушать свою версию событий. Другой проблемой источников, о которой следует сказать, является то, что в силу политических обстоятельств для мемуаристов и советских историков одни люди превратились в злодеев, а другие в святых. Берия, казненный в 1953 году, относится к первой категории. Вторая категория включает в себя Кирова, убитого в 1934 году, а также Калинина, который в советское время был признан народным любимцем. (Между прочим, я подозреваю, что это не так и что любимцем народа был одаренный и несколько дерзкий военный Ворошилов.)
Личный архив Сталина богат, и это тоже своего рода произведение искусства: он вычищен и сформирован разными людьми, включая самого Сталина. Сталин был мастером манипуляции, в споре он легко мог отстаивать обе точки зрения в разных контекстах (при этом сохраняя определенные принципы и цели), мог говорить чудовищную ложь, но мог, неожиданно – хотя и расчетливо – быть очень искренним. У него было живое, творческое воображение, в юности он писал стихи, а в советское время с удовольствием сочинял сценарии показательных процессов. Также он был прекрасным, профессионального уровня, редактором чужих текстов, включая правку грамматики и пунктуации. Сталину не повезло с мемуарами, собственных воспоминаний он не оставил и оказался единственным членом команды, чей ребенок (дочь Светлана) не оправдывал его в своих мемуарах.
Хотя эта книга основана на архивных материалах и первоисточниках, она не является строго академическим исследованием. Было бы жалко сгладить всю эту высокую драму и выкинуть личные детали, которые для меня делают команду живой. Более того, сталинская эпоха по-прежнему важна для широкой общественности, особенно для тех, кто пережил холодную войну. В прошлом я много писала о социальных, культурных и бытовых аспектах советского опыта, но это мой первый масштабный заход в сферу большой политики и биографий. Поскольку работа задумана как популярная, я, как правило, не делаю акцент на научных спорах. Моя библиография включает только те работы, которые цитируются в тексте. Но читатели-ученые также являются частью моей целевой аудитории, поэтому я включила подробные примечания, которые позволят им видеть, откуда я получила информацию. В Заключении описан вклад книги в научную дискуссию.
Читатели, знакомые с моими ранними работами, узнают некоторые интересовавшие меня темы, в частности, внимание к ведомственным интересам[13 - См. прим. 5 выше.] в большой политике, патрон-клиентским отношениям[14 - Sheila Fitzpatrick, “Intelligentsia and Power: Client-Patron Relations in Stalin’s Russia,” in Manfred Hildermeier, ed., Stalinismus vor dem zweiten Weltkrieg (Munich: Oldenbourg, 1998); and in: Sheila Fitzpatrick, Tear Off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-Century Russia (Princeton: Princeton University Press, 2005), ch. 10; Шейла Фицпатрик, Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века (Москва: РОССПЭН, 2011), гл. 10.] и повседневному взаимодействию[15 - Sheila Fitzpatrick, Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (Oxford: Oxford University Press, 1994); Фицпатрик, Сталинские крестьяне; Sheila Fitzpatrick, Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times; Soviet Russia in the 1930s (New York: Oxford University Press, 1999); Шейла Фицпатрик, Повседневный сталинизм: социальная история Советской России в 30-е годы (Москва: РОССПЭН, 2008); Fitzpatrick, Tear Off the Masks!; Фицпатрик, Срывайте маски!]. В некотором смысле то, что я написала, – это «Повседневный сталинизм», перенесенный из народной городской среды предыдущей книги в странный, изолированный мир Кремля. Но в ходе моих исследований были неожиданные открытия – вещи, которые меня удивили и которые, я надеюсь, также удивят моих коллег по науке. Когда я начинала, я знала 1930-е годы намного лучше, чем послевоенный и послесталинский период, и полагала, что именно тогда был самый интересный и оживленный период работы команды именно как команды. Казалось правдоподобным, что репрессии разрушили ее. Я провела некоторое время в архивах Политбюро 1939–1940 годов и заметила, что, хотя Сталин, казалось, функционировал нормально, остальные, хотя и работали усердно над восстановлением урона от репрессий, не были особенно заметны. Однако было ли это временным или постоянным изменением?
Микоян в своих мемуарах настаивал, что наивысшей эффективности команда достигла в годы Второй мировой войны, что это был ее звездный час. Это вступает в противоречие с гипотезой о том, что репрессии разрушили команду. Более того, в послевоенный период возникла аномальная ситуация: Сталин не мог отстранить от власти Молотова и Микояна и не мог изгнать их из своего окружения, вероятно, по причине сопротивления со стороны команды. Команда, которая могла покуситься на незыблемую прерогативу Сталина исключать людей, безусловно, была вполне жизнеспособной и даже в состоянии дать отпор. Затем, когда я начала писать главу о послесталинском периоде, меня поразило, как хорошо команда справилась с переходом власти, хотя все боялись, что наступит крах. Как будто вполне естественно, что сталинская команда без Сталина превращается в коллективное руководство и, более того, успешно проводит реформы!
Было время, когда портреты членов команды несли на первомайских демонстрациях вместе с портретами Сталина, а их именами в изобилии называли города, заводы, колхозы и учреждения культуры, что, вероятно, должно было обеспечить им бессмертие. Затем произошло частичное ниспровержение Сталина, сначала в 1956 году, затем в 1961 году; в 1957-м произошло падение Молотова, Маленкова и Кагановича, а в 1964-м – Хрущева; и, наконец, в 1991 году распался Советский Союз. В 1957 году городу Молотову вернули первоначальное название Пермь. Во время перестройки ряду городов Украины и Северного Кавказа, которые носили имена членов команды, вернули их исторические названия, например, Луганск (Ворошиловград) и Мариуполь (Жданов). В центральной России столица военного времени, город Куйбышев, в 1991 году вернула свое историческое название Самара. На карте остались только Калинин и Киров – вероятно, просто случайно повезло. Кирову повезло больше всех, его имя носит не только город Киров (бывшая Вятка) и область на Урале, но и Кировский театр, хотя теперь он уже не в Ленинграде, а в Санкт-Петербурге[16 - Сейчас Кировский театр снова называется Мариинским. Название возвращено 16 января 1992 года. – Прим. пер.]. Калинину повезло меньше, он лишился Твери в центральной России, но сохранил Калининград – это название получил Кенигсберг, когда после Второй мировой войны вошел в состав России[17 - E. M. Поспелов, Имена городов: вчера и сегодня (1917–1992) (Москва: Русские словари, 1993).].
Сталин также лишился «своих» городов. В 1961 году Сталинград переименовали в Волгоград, такая же участь постигла город Сталино на Украине (Донецк) и столицу Таджикистана Сталинабад (Душанбе). В путинской России все еще идут споры о том, не следует ли переименовать Волгоград обратно, чтобы сохранить память о его героическом прошлом и о великой сталинградской битве во время Второй мировой войны. Имя Сталина, безусловно, останется в сознании русских людей. Но имена членов команды, за исключением, может быть, Молотова и Ворошилова, следующее поколение, вероятно, не вспомнит. Никому не придет в голову переименовать Пермь обратно в Молотов, а недавно провозглашенная Луганская Народная Республика на востоке Украины, хотя и стремится сблизиться с Россией, даже не думает вернуть себе имя Ворошиловград.
Члены команды вряд ли бы стали сожалеть об этом забвении. За исключением Хрущева (и Берии, если бы ему предоставился шанс), они не стремились занять отдельное место в истории и в основном довольствовались тем, что были товарищами Сталина по строительству социализма. Они считали, что этим способствуют историческому прогрессу, хотя из XXI века этот проект воспринимается иначе. Члены команды скромно и при этом справедливо говорили, что Сталин был стержнем всего этого, без него они не могли бы совершить ничего подобного. Но верно и другое: он не мог бы совершить всего этого без них. И пусть это будет им эпитафией, хорошо это или плохо.
Глава 1
Становление команды
Вначале это была команда Ленина. Владимир Ильич Ленин был ее капитаном с тех пор, как в 1903 году российские революционеры-марксисты раскололись на большевиков и меньшевиков. Ленин выбрал название «большевики» (большинство), оставив обозначение меньшинства – «меньшевики» – оппозиции. На самом деле все было наоборот: большевики были в меньшинстве, а Ленин, самый непримиримый и наименее склонный к компромиссам из лидеров партии, спровоцировал раскол. Нельзя было спорить о том, кто должен быть капитаном большевиков. Если вы не хотели играть в команде Ленина, вам нужно было уйти в другое место. Ленин и многие другие революционеры жили в эмиграции в Европе за годы до Первой мировой войны, избегая внимания царской тайной полиции. В его команду входили эмигранты, такие как Григорий Зиновьев и молодой Николай Бухарин, достаточно дерзкий, чтобы спорить с Лениным о теории империализма и государственного капитализма. Но у его партии были сторонники и в российском революционном подполье, так называемые комитетчики, прошедшие тюрьмы и ссылки, в частности, грузин Иосиф Сталин и русский Вячеслав Молотов.
Старые подпольщики были более суровыми людьми, чем эмигранты, менее образованными и стояли на несколько ступеней ниже на социальной лестнице. Многие из них, такие как русский Михаил Калинин и латыш Ян Рудзутак, были рабочими, как и положено в самоназванной «пролетарской» партии. Россия была многонациональной империей, и в российском революционном движении, включая большевистскую партию, было столько же нерусских, сколько и русских, что отражало возмущение национальных меньшинств политикой русификации, которую проводил царский режим. Евреи, в том числе Зиновьев, Каменев и будущий приспешник Сталина Лазарь Каганович, составляли один из крупнейших контингентов; также были многочисленные группы с Кавказа, в частности, грузины и армяне; из Прибалтики, особенно латыши; а также украинцы и поляки. Избранный в августе 1917 года большевистский Центральный комитет состоял из восьми русских, шести евреев, двух латышей, двух украинцев, поляка, грузина и армянина[18 - Robert V. Daniels, The Conscience of the Revolution (New York: Simon and Schuster, 1960), p. 422–433.].
Либеральное Временное правительство пришло к власти в России после Февральской революции, но его положение было шатким. Народные волнения усилились, поскольку правительство не смогло вывести страну из Первой мировой войны, несмотря на поражения, огромные потери и – к лету – массовое дезертирство с фронта. Подстрекаемые нетерпением радикально настроенных солдат, матросов и рабочих, большевики в октябре захватили власть в Петрограде. Главным организатором переворота был бывший меньшевистский эмигрант Лев Троцкий, который присоединился к своим старым противникам, большевикам, когда понял, что Ленин был тем человеком, который серьезно относился к захвату власти. Но, конечно, именно Ленин возглавил новое правительство. Оно было почти полностью большевистским, в соответствии с давно укоренившейся неприязнью Ленина к сотрудничеству с революционерами вне его собственной партии. Но даже однопартийное правление не было защищено от внутренних разногласий.
Во время Гражданской войны, которая бушевала с 1918 по 1921 год, в партии образовались различные фракции, одна из них вокруг Троцкого, но Ленин был полон решимости их раздавить. Его способ сделать это послужил примером для Сталина и целого ряда тех, кто позже перешел в сталинскую команду. Ленин хотел и фактически достиг в 1921 году запрета на фракции внутри большевистской партии. Метод его заключался в том, чтобы создать собственную фракцию, гораздо более организованную, чем у противников, в частности у Троцкого, который на тот момент был более заинтересован в конкретном политическом вопросе (призыве на военную службу после окончания Гражданской войны, против чего яростно возражали профсоюзы), чем в формировании фракции. Во фракции Ленина изобиловали секретные договоренности, тайные собрания и списки кандидатов от оппозиции, которые должны быть отклонены на выборах провинциальных делегатов на предстоящий съезд национальной партии. Ленин даже предложил позвать старого товарища по подполью с нелегальным ручным печатным станком, чтобы победить в листовочной войне. Будучи заговорщиком с огромным опытом, Ленин явно наслаждался этим процессом и дразнил Сталина, своего помощника по партийным организационным вопросам, за его упреки в том, что ради запрещения фракций он сам так явно вовлечен в фракционную деятельность[19 - Феликс Чуев, Сто сорок бесед с Молотовым (Москва: Терра, 1991), с. 181; A. И. Микоян, Мысли и воспоминания о Ленине (Москва, 1970), с. 139.]. Молотов, второй человек в будущей команде Сталина, гордился тем, что участвовал в заговоре Ленина против Троцкого в 1921 году. Два молодых большевика из провинции, оба – будущие члены команды, привлекли внимание Ленина и Сталина своей превосходной службой на стороне ленинской фракции: 22-летний армянин Анастас Микоян и 27-летний Лазарь Каганович, еврейский рабочий из черты оседлости. Они были организаторами победы в жестких местных фракционных боях в Нижнем Новгороде на Волге и в Туркестане соответственно. Серго Орджоникидзе, грузин, чьи связи с Лениным восходят к 1911 году, был одним из тех, кто боролся за фракцию Ленина против активной оппозиции на Кавказе[20 - Чуев, Сто сорок бесед, с. 227; Лазарь Каганович, Памятные записки (Москва: Вагриус, 1996), с. 236, 242–247; Микоян, Мысли о Ленине, с. 156; A. И. Микоян, Taк было: размышления о минувшем (Москва: Вагриус, 1999), с. 169–177.].
Блистательный и высокомерный Троцкий на этом этапе был вторым человеком в стране, благодаря своим достижениям во время Гражданской войны, в качестве создателя и руководителя Красной армии. В 1921 году, в возрасте 42 лет – почти ровесник Сталина и на девять лет младше Ленина – он был членом Политбюро, высшего руководящего органа партии, наряду с Лениным, Зиновьевым, Каменевым, Сталиным и трио «кандидатов» (без права голоса): Молотова, Бухарина и Калинина. Как позже рассказывал Троцкий, он и Ленин оставались близки, несмотря на конфликты 1920–1921 годов. По крайней мере, со стороны Ленина это была настороженная близость. Мало того что Троцкий был его решительным противником в различных дореволюционных спорах о марксистской теории, он был также харизматичным героем революции 1905 года, Октябрьской революции 1917 года и победоносной Гражданской войны. Другими словами, он был серьезным соперником Ленина, независимо от того, намеревался ли оспаривать его лидерство или нет. Для большевистской молодежи, особенно для тех, кто служил в Красной армии во время Гражданской войны, Троцкий был чем-то вроде культовой фигуры. Но те, кто был в большевистской партии до 1917 года – «старые большевики», как их стали называть, – относились к нему с подозрением, как к выскочке.
Сталин, напротив, оставался темной фигурой. Сын сапожника из грузинской провинции с незаконченным семинарским образованием, он был одним из подпольных «комитетчиков», которых сформировали конспиративная работа, тюрьма и ссылка. Его связь с Лениным началась еще до революции – он навещал Ленина в Польше в 1912 году, заработав прозвище «чудесный грузин», но они начали работать в тесном контакте только после возвращения Ленина в апреле 1917 года. Первоначально, как и другие действовавшие в России большевики, он был удивлен тем, что Ленин упорно не желал сотрудничать с иными революционными партиями, но вскоре выбрал линию Ленина, поддержав его по спорному вопросу о захвате власти (Зиновьев и Каменев были против). Находясь в Царицыне (позже Сталинград) во время Гражданской войны, он и его друг Клим Ворошилов вступили в такой серьезный конфликт с Троцким, главой Красной армии, что Ленин вынужден был вмешаться. В целом Сталин был одиночкой, однако его социальные связи в большевистском движении окрепли, когда во время Гражданской войны он женился вторым браком на Надежде Аллилуевой, молодой дочери известного революционера с Кавказа. Сталин был закулисным человеком, в первые годы в Политбюро он редко высказывал свое мнение. Его любимым делом была организационная работа и управление кадрами, ведение учета того, какие местные партийные отделения нуждались в поддержке и на каких делегатов можно было рассчитывать, чтобы они проголосовали за фракцию Ленина на ежегодных партийных съездах.
Сталин не был ни хорошим оратором, ни видным участником теоретических дебатов в партии, отношение к нему в начале 1920-x годов было почти исключительно отрицательным, и казалось, что он не может составить конкуренцию в борьбе за власть. «Посредственность», «ничтожество», «вождь уездного масштаба» – вот некоторые из уничижительных характеристик, которые давали ему Троцкий и другие партийные интеллектуалы. Николай Суханов, революционер-интеллектуал, который знал всех, кто имел вес в большевистской партии, хотя сам не был ее членом, сохранил о нем впечатление только как о «сером пятне, иногда маячившем тускло и бесследно». Другой космополитический интеллектуал, вспоминая Сталина в 1919 году, сказал, что он был «пугающим и банальным, как кавказский кинжал», но, возможно, все, кроме «банального», было приписано задним числом. Коллега по Центральному комитету в начале 1920-x годов описывал Сталина как дисциплинированного, скрытного и осторожного, ощущавшего себя менее образованным, чем многие из его коллег по Политбюро, и мстительного. Гордый и обидчивый Сталин знал, что о нем думают другие, и возмущался этим. Но Ленин обращался к Сталину всякий раз, когда требовалась жесткость или непреклонность[21 - Leon Trotsky, Stalin: An Appraisal of the Man and His Influence (New York: Grosset & Dunlap, 1941), p. 392–393; N. N. Sukhanov, The Russian Revolution, 1917: Eyewitness Account (Oxford: Oxford University Press, 1955), p. 229–230; Victor Serge, Memoirs of a Revolutionary (New York: New York Review of Books, 2012), p. 98 (цитата); Boris Bazhanov, Bazhanov and the Damnation of Stalin (Athens: Ohio University Press, 1990), p. 104–106; Robert Service, Stalin: A Biography (Cambridge, MA: Belknap Press, 2005), p. 196 (цитата).].
Затем, на пятом году советской власти, произошла беда. 24 мая 1922 года у Ленина случился первый инсульт, за ним в декабре того же года последовал второй, после чего активное участие Ленина в политической жизни закончилось. Больше года, пока Ленин умирал, в партии шла борьба за власть. В отсутствие Ленина партией, а следовательно, страной, управляли члены Политбюро Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев, Михаил Томский и недавно избранный Алексей Рыков, который был заместителем Ленина на посту главы правительства и теперь унаследовал от него эту должность. Сталин был генеральным секретарем партии, Каменев возглавлял Московский совет, Зиновьев возглавлял ленинградскую партийную организацию, Троцкий отвечал за вооруженные силы, а Томский – за профсоюзы. Ленин, который по причине болезни оказался в стороне, стал относиться ко всей команде критически и почти враждебно, обвиняя их в «олигархических» тенденциях. Неизвестно, было ли это, как утверждают некоторые, запоздалым поворотом в сторону демократии, но, безусловно, Ленин был огорчен, что из-за болезни не может участвовать в принятии решений. Через неделю после второго инсульта Ленин написал несколько непоследовательный документ, впоследствии получивший название «Завещание», где он дал характеристики потенциальным преемникам, всем – отрицательные. Сталина и Троцкого он называет «выдающимися вождями», но при этом замечает, что их личные качества могут «ненароком привести к расколу» в партии. Сталин, будучи генеральным секретарем партии, «сосредоточил в своих руках необъятную власть» и может не всегда достаточно осторожно ею пользоваться, а Троцкий – «пожалуй, самый способный человек» в партии – слишком самоуверен и любит командовать. Через несколько недель Ленин приписал постскриптум, очень негативный по отношению к Сталину: он «слишком груб» и его нужно заменить на посту генерального секретаря кем-то, кто будет «более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»[22 - В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, в 55 томах, 5-е изд. (Москва: Государственное издательство политической литературы, 1958–1970), т. 45, с. 343–348.].
Отчасти недовольство Ленина было вызвано разногласиями со Сталиным по национальной политике – это был единственный вопрос, в котором Сталин считал себя экспертом. Только что образованный Советский Союз включал Кавказ – будущие республики Грузию, Армению и Азербайджан, которые были частью Российской империи и вошли в состав революционного государства с разной степенью добровольности. Наибольшую проблему представляла Грузия, и в начале 1920-x годов вопрос стоял так: следует ли предоставить ей статус отдельной республики или включить ее в Закавказскую Федерацию. Сталин яростно защищал вариант федерации, Ленин этот вариант поддерживал, но с бо?льшим, чем Сталин, вниманием к позиции грузинских большевиков, которые были против этого. Когда Ленин узнал, что Орджоникидзе, сторонник Сталина в этом регионе, просто ударил своего местного оппонента, он очень разозлился. Такое чувство, что во время болезни Ленин вернулся к кодексу чести и нормам поведения той респектабельной провинциальной среды, в которой он рос в 1880-е годы.
Ленинская нетипичная для большевика реакция на кавказский вопрос дополнилась гневом из-за грубости, которую Сталин проявил по отношению к его жене, Надежде Крупской. В своих личных отношениях Сталин никогда до конца не переставал быть грузинским мачо и плохо ладил с женами своих товарищей, такими как Крупская, которая не шла на компромиссы, сама была ветераном партии, не любила, когда ею командовали и презирала женские слабости. Когда коллеги Сталина по Политбюро поручили ему неприятную обязанность наблюдать за тем, чтобы Ленин выполнял предписания врачей, отдыхал и не работал, то конфликт с Крупской стал почти неизбежным[23 - Moshe Lewin, Lenin’s Last Struggle (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005).]. Как верная жена (или товарищ, как она сама предпочитала себя называть), она, по настоятельной просьбе Ленина, систематически нарушала запреты врачей, приносила ему газеты, передавала сообщения коллегам и вообще постоянно его информировала. Сталин грубо обругал ее за подобное поведение, и когда Ленин это услышал незадолго до своего третьего инсульта в марте 1923 года, то холодно заметил, что воспринимает оскорбление, нанесенное его жене, как личное оскорбление – еще одно обращение к тем нормам, в которых он был воспитан, поскольку большевики о своих женах так не говорили. Он угрожал разорвать со Сталиным все отношения, если тот не извинится. Сталин был потрясен тем, что его одернул человек, которого, как он сказал сестре Ленина, он «любил всем сердцем»[24 - Service, Stalin, p. 211.]. Тем не менее он принес только самые формальные извинения, так как считал, что Крупская была неправа, а Ленин вел себя совершенно неразумно. Молотову он обиженно сказал: «Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?»[25 - Феликс Чуев, Молотов (Москва: OLMA-PRESS, 2000), с. 272.] Хорошо воспитанный Молотов, хотя он не был большим поклонником Крупской, счел это грубостью.
Ленин умер 21 января 1924 года. На его похоронах 27 января все члены Политбюро – Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский – и кандидаты – Молотов, Бухарин и Рудзутак – несли гроб, наряду с Феликсом Дзержинским, уважаемым польским большевиком, который был главой и основателем ЧК. Троцкий, измученный политической борьбой со своими коллегами по Политбюро и восстанавливавшийся после болезни на юге, отказался возвращаться в Москву на похороны – странное личное решение в свете его декларируемой привязанности к Ленину и политически убийственное.