Оркестр меньшинств

Иджанго-иджанго, даже столько лет спустя я не могу в полной мере понять все, что произошло в этот момент. Она, казалось, каким-то таинственным способом сумела прочесть намерения его сердца, которые все время отражались на его лице как сущность. И она сумела с помощью какой-то алхимии понять, что улыбка, которую он носил все время на лице, была борьбой его тела, попыткой справиться с темной бескомпромиссностью собственного вулканического желания. Они почти час занимались любовью с необыкновенной неистовостью, с очарованием, и их энергии не было конца. Он чувствовал странную смесь неверия и облегчения, а что чувствовала она – я не могу описать. Ты же знаешь, Чукву, ты много раз отправлял меня поселяться в разных людей, жить с ними, становиться ими. Ты знаешь, что я видел многих людей раздетыми. И все же ярость их соединения обеспокоила меня. Возможно, все объяснялось тем, что это был их первый раз и они оба понимали – потому что он и в самом деле так думал, – что между ними есть что-то невыразимо глубокое, и тут я вспомнил слова ее чи: «Моя хозяйка воздвигла фигурку в святилище своего сердца». Может быть поэтому в конце, когда оба они были покрыты по?том и он увидел слезы в ее глазах, он лег рядом с ней, произнося слова, которые – хотя слышать их могли только она, он и я – были слышны и в загробном царстве человека как оглушительные восторги, предназначенные для ушей человека и духов, живых и мертвых, отныне и навсегда: «Я нашел! Я нашел! Я нашел!»

5. Оркестр меньшинств

Гаганаогву, быт любовников часто превращается в рутину, а потому со временем новый день становится неотличим от предыдущего. Любовники носят слова друг друга в своих сердцах и когда они вместе, и когда врозь; они смеются; они разговаривают; они занимаются любовью; они спорят; они едят; они вместе ухаживают за птицей; они смотрят телевизор и мечтают о совместном будущем. Так вот идет время, накапливаются воспоминания, пока их союз не становится суммой всех слов, которые они сказали друг другу, их смеха, их любовных ласк, споров, обедов, их работы в птичнике и всего, что они делали вместе. Если они не вместе, то ночь для них не желанна. Они впадают в отчаяние, когда заходит солнце, и ждут с нетерпением, чтобы ночь, эта космическая завеса, которая разделила их, прошла в лихорадочной спешке.

К третьему месяцу мой хозяин понял, что больше всего ценит то время с Ндали, когда она помогает ему в птичнике. Хотя многие вещи, связанные с содержанием кур, – например, запах в птичниках, то, что птицы почти всюду оставляют помет, забой тех, что продаются в рестораны в виде мяса, – все еще беспокоили ее, за курами она ухаживала с удовольствием. И хотя она без сетований работала с моим хозяином, его все же беспокоило ее отношение к этой работе. Он часто вспоминал ученого университетского лектора на птичьем рынке в Энугу, который горько негодовал, говоря о привычке птицеводов держать куриц за крылья, называя это жестоким и бездушным. Хотя сама Ндали училась на фармацевта и иногда на фотографиях, которые она ему показывала, была в лабораторном халате, она подобной щепетильностью не страдала. Она с легкостью выдирала переросшие птичьи перья. Она собирала яйца, когда приезжала рано утром или оставалась у него на ночь. Но она занималась не только птицами – она заботилась о нем и о доме. Она засовывала руку в темные и тайные уголки его жизни и перетрагивала там все. А со временем она стала тем, о чем долгие годы тосковала, чуть не плача, его душа.

За прошедшие три месяца эта женщина, с которой он случайно познакомился на мосту и которая стала причиной моего преждевременного свидетельствования этой ночью, перевернула его жизнь. Ндали без предупреждения приехала как-то днем с новым четырнадцатидюймовым телевизором и утюгом. Несколько недель перед этим она смеялась над ним, называя его единственным человеком среди ее знакомых, кто не смотрит телевизор. Он не сказал ей, что у него до недавнего времени был родительский телевизор, всего за несколько недель до его повторной встречи с ней, когда он в ярости после исчезновения Моту разбил его в мелкие дребезги. Позднее, поняв, что сделал, он отнес телевизор в мастерскую по соседству. Повозившись немного с телевизором, мастер сказал, страдальчески качая головой, что ему лучше купить новый. Стоимость сломанных запчастей, нуждающихся в замене, равна стоимости нового телевизора. Он оставил старый телевизор у мастера в его маленькой мастерской на оживленном шоссе, в окружении зиккуратов всевозможной электроники в разных состояниях неработоспособности.

Помимо того что Ндали приносила ему новые вещи, она еще и поддерживала порядок в доме. Постоянно подметала пол в ванной, а когда после сильного ливня через сливную трубу запрыгнула лягушка, она вызвала водопроводчика, чтобы поставил сетку на выходе из трубы. Она отскребла от грязи плитку в ванной, которую не чистили много месяцев. Она купила ему новые полотенца и повесила их не на дверь – «потому что на двери наверняка пыль» – и не на согнутый гвоздь внутри двери – «потому что гвоздь заржавел и оставляет пятна на полотенце», – а на пластиковые плечики. Время шло, она, казалось, каждый день улучшала что-то в его жизни, и даже Элочукву, которому хозяин теперь почти не уделял внимания, теперь не уставал удивляться огромной перемене, произошедшей с ним.

Хотя мой хозяин ценил ее покупки, он особо о них не задумывался до конца третьего месяца, когда Ндали отправилась со своими родителями в Британию, на землю Белого Человека. Причина этого состоит в том, что люди не видят ясно вещи у них перед глазами, пока не посмотрят на них с расстояния. Один человек, будучи обижен другим, может ненавидеть обидчика, но по прошествии значительного времени его сердце начинает оттаивать по отношению к этой личности. Вот почему мудрые отцы говорят, что человек яснее слышит послание барабана уду с расстояния. Я видел это много раз. И вот во время ее отсутствия все, что она ему говорила, стало отчетливее, он ощутил все перемены в своей жизни, понял, что его прошлое до ее появления представляется теперь совсем другой эпохой, не похожей на настоящую. И в течение этих дней в одиночестве, когда он размышлял обо всем, к нему пришло желание, подкрепленное всей сокрушительной силой убежденности: он хочет жениться на Ндали. Он встал на ноги и прокричал:

– Я хочу жениться на тебе, Ндали!

Иджанго-иджанго, не могу описать радости, которую я видел в моем хозяине тем вечером. Никакая поэзия, никакой язык не могут адекватно описать это. Я задолго до приезда его дядюшки, который сказал, чтобы он искал себе жену, понимал, что он жаждет этого со времени смерти его матери. Я, его чи, целиком и полностью поддерживал его. Я видел эту женщину, одобрял ее заботу о нем и даже получил подтверждение ее чи в том, что она любит его. И я был убежден, что жена восстановит мир, который он потерял после смерти матери, потому что ранние отцы в своей милосерднейшей мудрости говорят, что, когда человек строит дом и компаунд, даже духи ожидают, что он вступит в брак.

Два дня спустя после принятия им этого решения Ндали вернулась в Нигерию. Она позвонила ему, прилетев с семьей в Абуджу, разговаривала с ним шепотом. Вдруг он услышал звук открывающейся двери там, где находилась Ндали, и в этот момент разговор оборвался. Во время этого звонка он собирал яйца и засыпал пол опилками в главном курятнике. Когда она позднее в тот день добралась до Умуахии и позвонила ему, разговор опять прервался посредине. В этот раз он только-только закончил есть в ресторане, куда поставлял яйца и куриное мясо и где ел время от времени. Они начали говорить, но она вдруг резко оборвала разговор при звуке открывающейся двери.

Мой хозяин положил телефон и ополоснул руки в пластиковой миске, куда набросал кости рыбы бонга, поданной с супом эгузи. Он заплатил дочери ресторатора, чья манера носить шарф, сложенный наподобие птичьего хвоста, часто напоминала ему Моту. Он взял зубочистку из пластмассовой вазочки и вышел на солнце. Он помахал уличному продавцу, который предлагал воду в маленьких запаянных пакетиках, выкрикивая свой призыв: «Покупайте «Чистую воду», покупайте «Чистую воду!» Агуджиегбе, эта покупка и продажа воды всегда меня поражала. Старые отцы даже во времена засухи и представить себе не могли, что воду – самое изобильное предусмотрение самой великой богини земли – можно продавать так, как охотники продают дикобразов! Он купил одну упаковку «Чистой воды» и засовывал в карман десять найра сдачи, когда телефон зазвонил снова. Он вытащил телефон из кармана, хотел было раскрыть его и ответить на звонок, но засунул назад в карман. Он выплюнул зубочистку, открыл упаковку с водой, выпил все содержимое и бросил ее в ближайший куст.

Мой хозяин злился. Но злость в такой ситуации нередко становится плодовитой кошкой, которая приносит пометы один за другим, и злость уже заронила в него ревность и сомнение. Потому что, возвращаясь к фургону, он не уставал спрашивать себя, зачем ему отдавать себя женщине, которая, кажется, ничуть его не любит. Я осенил его мыслью, что ему нет нужды раздражаться на нее, и предложил подождать, пока он не услышит ее объяснения и не узнает всю историю.

Он не ответил на мое предложение, а просто вошел в фургон и, все еще пребывая в ярости, поехал по Бенд-роуд мимо большой колонны, на которой было написано название города. Он выехал на трудный перекресток, где между его фургоном и другой машиной вклинился трехколесный автомобиль, и если бы он не ударил по тормозам, то врезался бы в трехколесный кеке напеп[30 - Название популярной трехколесной машины в Нигерии.]. Водитель маленькой машины выругал моего хозяина, съехавшего на обочину.

– Дьявол! – крикнул мой хозяин этому человеку. – Вот так вы и помирай. Твой ехай обычный кеке напеп, но твой ехай как грузовик.

Пока он кричал, зазвонил его телефон, но он не стал его доставать. Он проехал мимо собора Матери Божьей, где давно не был, потом по маленькой улочке до своей фермы. Он заглушил двигатель, достал телефон и набрал ее номер.

– Что ты делаешь? – закричала она в телефон. – Что?

– Я не… – сказал он, тяжело дыша в телефон. – Я не хочу говорить с тобой по телефону.

– Нет, ты должен со мной говорить. Что я тебе сделала?

Он отер пот со лба, опустил окно.

– Я рассердился, что ты сделала это снова.

– Что я сделала снова, Нонсо?

– Ты меня стыдишься. Ты прервала разговор, потому что кто-то вошел в комнату. – Он слышал, что его голос возвышается, что он говорит громче, впадает в неистовство, говорит тоном, который она часто называла грубым. Но он уже не мог остановиться. – Скажи мне, кто открыл дверь, когда ты отсоединилась?

– Нонсо…

– Ответь мне.

– О'кей. Моя мать.

– Ну, ты видишь? Ты отказываешься от меня. Ты не хочешь, чтобы твоя семья знала обо мне. Ты не хочешь, чтобы они знали, что я твой парень. Ты же видишь, ты отказываешься от меня перед лицом твоей родни, Ндали.

Она пыталась возразить, но он все говорил и говорил, не давая ей вставить и слово. Теперь он ждал, когда она ответит, волновался еще сильнее, не потому, что тон выдавал его, но и потому, что назвал ее по имени, а делал он это, только когда очень на нее сердился.

– Ты здесь? – спросил он.

– Да, – ответила она после паузы.

– Тогда давай говори.

– Где ты сейчас? – спросила она.

– Дома.

– Тогда сейчас буду.

Он сунул телефон в карман, и безмолвная радость наполнила его. Было очевидно, что она не собиралась приезжать к нему, разве что через несколько дней, но он хотел, чтобы она приехала как можно скорее. Потому что он тосковал без нее и злился отчасти и из-за этого. Еще он злился из-за тревоги, которая поселилась в нем, пока Ндали не было, и стала еще навязчивей, когда он решил жениться на ней. Как это часто случалось с ним – и с большинством людей, – сомнительная идея достигла степени убежденности. Поначалу люди верят таким мыслям, но спустя какое-то время их взгляд становится острее, проницательнее, они начинают видеть ущербность своих планов. Вот почему несколько часов спустя он понял – словно это было долго скрыто от него, – что он не богат, не очень красив, а по уровню образования не выше средней школы. Она же, по контрасту, в ближайшем будущем должна была окончить университет и стать врачом (хотя, Эгбуну, она много раз говорила ему, что будет фармакологом, а не врачом). Ему было необходимо, чтобы она успокоила его каким-то образом, сказала, что он ошибается, что он не ниже ее, а такой же, как она, ровня ей. И что она любит его. Согласившись приехать, именно она и настроила его на такой лад, хотя сама и не знала этого.

Он вышел из фургона и отправился на маленькую ферму, остановился на полпути между рядами растущих томатов, чтобы посмотреть на колосья кукурузы за ними. Наверное, он спугнул зайца, который припустил в кукурузное поле быстрыми, громадными прыжками, размахивая хвостом. Сделав несколько прыжков, заяц остановился, поднял голову, огляделся, побежал дальше. Мой хозяин увидел чью-то майку – может быть, ее занесло туда ветром с какого-нибудь компаунда, – она лежала на одном из растений, наклоняла его. Он поднял майку. Она была испачкана землей, по ней ползла черная, с сетчатым рисунком, тысяченожка. Он стряхнул тысяченожку и пошел с майкой, чтобы выбросить ее в мусорный бачок за кирпичной оградой, когда появилась Ндали.

Эзеува, мудрые отцы в своей осторожной мудрости говорят, что, в какую бы позицию ни становился танцор, флейта будет сопровождать его. Мой хозяин в тот вечер получил то, что хотел: она пришла к нему. Но он получил это за счет протеста и диктовал мелодию флейтисту. И когда он вошел в дом, она вскочила на ноги и закрыла усталое лицо рукой. Она отвернулась, как только он вошел, и, опустив глаза, сказала:

– Я приехала не спорить, а поговорить спокойно, Нонсо.

Опасаясь, что ее слова потребуют от него длительной сосредоточенности, он сказал, что сначала должен покормить птицу. Он поспешил во двор, ему хотелось как можно скорее вернуться к ней. Он открыл сделанную из дерева и сетки дверь клетки. Куры повалили наружу, издавая воодушевленное кудахтанье. Они на всех парах, исполненные лучших ожиданий, бросились к гуаве, где он расстелил мешки, хотя корм еще не насыпал. Когда они начали клевать, он пошел в дом и вставил клин между дверью и косяком, так чтобы закрытой осталась только москитная сетка. Он зачерпнул еще одну большую, последнюю чашку с пшенкой и завязал почти пустой мешок, который держал в одном из кухонных шкафов, чтобы птицы не склевали остатки пшенки. Затем вернулся во двор и высыпал корм на мешки у ствола дерева, стая голодных птиц тут же набросилась на еду.

Когда он вернулся в гостиную, Ндали сидела и разглядывала камеру, которую привезла из страны Белого Человека, она называла ее «поляроидная камера». Ее сумочка все еще была у нее под боком, а туфли, которые она называла просто «каблуки», оставались на ней, словно она собиралась вскоре уходить. Эгбуну, если о состоянии разума человека часто можно судить по выражению его лица, то теперь по дочерям великих матерей трудно судить, что у них в голове. Это потому, что они украшают себя не так, как матери. Они теперь избегают ули, хитроумных косичек, ношения бус и раковин каури. И теперь женщина вольна сама себе покрыть лицо самыми разными красками с помощью одной кисточки, а если какая в горе-несчастье, то она может нанести на лицо столько краски, что даже и счастливой покажется. Вот такой Ндали и выглядела в тот день.

– Так скажи мне, – сразу же начала она, когда мой хозяин сел. – Ты хочешь познакомиться с моей семьей?

Он обосновался на самом просевшем из диванов, так что его тело опустилось низко и он едва видел всю ее целиком, хотя и сидел прямо перед ней.

Чувствуя злость в ее голосе, он сказал:

– Так оно, если мы хотим пожениться…

– Значит, ты хочешь жениться на мне, Нонсо?

– Так оно, мамочка.

Она закрыла глаза, когда говорила, а теперь открыла, и ему показалось, что они покраснели. Она изменила свое положение на диване так, что ее ноги чуть не упирались в его.

– Ты и вправду этого хочешь?

Он посмотрел на нее снизу вверх:

– Так оно.

– Тогда ты познакомишься с моей семьей. Если ты говоришь, что хочешь жениться на мне.